Мы познакомились в средней школе, когда я пошел в восьмой класс лицея имени Стефана Батория. Адам уже там учился в девятом классе – он на год старше меня.

Знаешь, вся эта наша среда представляла собой группу молодежи с разницей в один-два года – учеников нескольких варшавских школ. И еще один важный момент, своего рода «ключ доступа», который у многих из нас имелся, – у меня как раз его не было, в отличие от, например, Адама, Олека Перского^[41], Севека Блумштайна^[42], Мирека Савицкого^[43], Марты Петрусевич^[44], Анджея Северина^[45] и, кажется, Кшиштофа Михальского^[46]: это были вальтеровцы^[47], скаутская дружина, которую основал и которой руководил Яцек Куронь^[48]. Они (или, скорее, те из нас, о ком я говорю) были последней, самой младшей группой, еще успевшей попасть в отряд, – вальтеровцев разогнали в 1961 году, но приятельские и дружеские связи, конечно, сохранились.

Ты не хотел записаться в скаутский отряд?

Нет, я как-то вообще ни в какие организации не стремился, хотя это была классная среда, очень классная. Но не мне рассказывать, кем были вальтеровцы, потому что я был знаком всего с несколькими и тогда, когда все уже, в сущности, закончилось. Я еще успел собственными глазами увидеть этос этой среды в действии – феноменальную преданность общественной работе. Как-то я навещал в летнем лагере Олека, Севека и Мирека, которые были там воспитателями. Руководителем был, кажется, Фелек Куронь, младший брат Яцека.

Слушай, к концу дня, когда дети укладывались спать, эти парни выглядели полумертвыми. Голос сорван, но они еще садились и обсуждали планы на завтрашний день, потом заваливались спать, а утром все сначала – не знаю, каким чудом, но они в том же темпе начинали очередной день. Такого количества энергии, отдаваемой другим людям – ради того, чтобы сделать каникулы этих детей потрясающими, я нигде больше не встречал. Думаю, подобные настроения и подобный драйв были характерны для эпохи первой «Солидарности».

Подожди, до времен «Солидарности» мы еще дойдем. Пока что у нас начало шестидесятых.

Вот именно – возвращаясь к нашей среде… Мне немного неловко, потому что это должен сказать кто-то другой, а не человек изнутри, но мы были потрясающей молодежью. Случаются иногда в истории общества такие чудеса. В результате некоего таинственного стечения обстоятельств в одной точке вдруг обнаруживается сгусток талантов.

Может, мудрая природа попыталась компенсировать демографические потери военных лет… Ведь об этом поколении, достигшем зрелости к середине шестидесятых (то есть родившемся сразу после войны), заговорили по всей Европе и в Соединенных Штатах. Не углубляясь в метафизику, это можно просто проследить, глядя на «наши», так сказать, взрослые биографии (боже мой, в 2018 году отмечается пятидесятилетие мартовских событий, полвека – какие же мы старые… ну, чтобы никого не обижать, может, лучше сказать: взрослые).

Когда вы познакомились, еще школьниками, было непонятно, кто кем станет в будущем. Может, решающим фактором оказалась эпоха, в которую вам довелось взрослеть, – период знаковых политических событий?

Наверняка. Они не только повлияли на нас, но и объединили наши биографии. Кто-то остался в Польше, кто-то эмигрировал после 1968 года^[49], кто-то оказался за границей после введения военного положения^[50]. Детали личных судеб не имеют значения, важно то, что в обеих моделях биографии – польской или эмигрантской – условия взросления были весьма непростыми.

В Польше все представители этой среды находились под наблюдением госбезопасности, им препятствовали в получении образования, хорошей работы. Многие подолгу сидели в тюрьме – как Адам или наши старшие товарищи, Яцек Куронь и Кароль Модзелевский^[51]. А тем, кто уехал, пришлось надеяться только на самих себя, всего добиваться самостоятельно, поскольку они оказались выброшены в чужой мир и лишены какого бы то ни было тыла.

И ты только посмотри, как мы всё преодолели: Адам, Яцек, Севек Блумштайн, Хелена Лучиво^[52], Мирек Савицкий или Ясь Литыньский^[53] – выдающиеся политики и журналисты рубежа веков; Бася Торуньчик^[54] создала важнейший культурный институт – журнал «Зешиты Литерацке»; Анджей Северин – великолепный актер и культурный деятель, востребованный в Польше и во Франции; Эва Зажицкая^[55] и Ирена Гросфельд^[56] сделали научную карьеру в области славистики и экономики во Французской академии наук; Влодек Кофман^[57] – астрофизик во Французской академии наук, за свои открытия удостоен ордена Почетной лиги; Влодек Рабинович^[58] – профессор философии в университете в Швеции; Генек Смоляр^[59] – шеф польской редакции Би-би-си, блестящая журналистская карьера в Лондоне; Олек Перский – психолог, известный в Швеции специалист по стрессам, работал в знаменитом стокгольмском Каролинском институте; Клаудиуш Вайс^[60] – профессор одной из лучших медицинских академий в Соединенных Штатах; Анджей Рапачиньский^[61] – профессор философии, а затем юриспруденции в крупных американских университетах; Марта Петрусевич – профессор истории в США и Италии; у Генека Ковальского^[62] блестящая карьера в области физики в Германии; Ирена Грудзиньская^[63] – профессор в области компаративистики в Америке. И так далее, и тому подобное… Я говорю сейчас только о самых близких людях. Ведь это цвет польской интеллигенции! И всех их – согласно многовековой польской традиции – разбросало по свету.

В общем, сама видишь – детство и юность у меня были потрясающие. Потому что дружба, встречи и бесконечные разговоры – все это началось у нас очень рано. А кроме того – знаю, что сегодня так говорить не принято, но у меня уже седая голова и считайте это поклоном в сторону нашей юности: девушки все были красавицы (парни, впрочем, тоже – очень даже ничего!). А что может быть более завораживающего, чем сочетание красоты и ума?

Кто был в этой среде лидером?

Адам! Безусловно, наиболее интересной, наиболее творческой и харизматичной личностью среди нас был Адам Михник. Человек, который, помимо массы других достоинств, обладает величайшим даром политика: прежде всего, это умение находить подход к людям и разговаривать с представителями разных поколений и разных взглядов. Причем в его случае это не поверхностный треп, а общение, базирующееся на феноменальной эрудиции. Я не знаю большего эрудита, чем Адам. Он читает всегда. Если только не разговаривает с кем-нибудь, то сидит с книгой. Это человек книги. Я это прочувствовал, так сказать, всем собой.

То есть как?

Преподавая в Принстоне, я несколько раз приглашал его на семестр – мы вместе вели семинары о коммунизме, Восточной Европе, интеллигенции и политике. Это было очень здорово. Но прежде чем встретиться со студентами, мне приходилось встречать его на вокзале. И это было уже не так здорово, потому что приезжал Адам – похоже, он всегда так путешествует – с чемоданами, набитыми книгами.

Безумец! У него под рукой одна из лучших библиотек в мире, где можно моментально заказать любую книгу, какую только пожелаешь, при помощи так называемого interlibrary loan^[64], а он тащит с собой тонны бумаги. Соответственно и мне приходилось тащить это вместе с ним через весь кампус. К тому же – нет справедливости на свете – этот монстр запоминает все прочитанное!

Адам рассказывал мне, что, познакомившись с Чеславом Милошем, он пришел в такое волнение, что три четверти часа читал поэту наизусть его стихи. Представляешь, поэт-эмигрант, чьи книги в Польше не издаются (а следовательно, мучимый сомнениями, знает ли на родине его творчество хоть кто-нибудь, кроме старых знакомых), встречает двадцатилетнего парня, выкидывающего такой номер, – разумеется, он тает и до конца своих дней остается ему предан.

Ты сказал, что Адам Михник обладает талантом политика. В чем он заключается?

Разумеется, не только в интересе к людям и способности с ними разговаривать. Прежде всего, Адам феноменально умен. А если говорить еще более конкретно – Адам с детства обладал великолепной интуицией и, так сказать, способностью подспудно понимать назревавшие общественные процессы. Он всегда оказывался на шаг впереди, и не только по отношению к нам, когда мы еще учились в школе. Также и потом, на общепольской и даже, не побоюсь этих слов, мировой политической сцене. Ведь идея и практика гражданского общества и бескровной революции, при помощи которых Восточная Европа, и прежде всего Польша, разрушила советскую империю, – все это в значительной степени его замысел.

Книга Адама «Церковь, левые, диалог» – важнейший текст, сформировавший польскую оппозицию еще до создания Комитета защиты рабочих^[65]. Адам был инициатором десятков очень важных инициатив, причем не только в Польше. Адам уговорил Вацлава Гавела написать эссе о «силе бессильных», а сам, еще раньше, написал текст огромной значимости на ту же тему – «Новый эволюционизм». Он был первым человеком в Польше, который всерьез воспринял «перестройку». Он со страстью читал все доступные русские газеты и понимал значение реформ Горбачева гораздо лучше самого Горбачева, который вовсе не собирался разрушать СССР. «Ваш президент, наш премьер» – это идея Адама, шедшая вразрез со стратегией его ближайших соратников. Сотни разговоров, которыми он вдохновлял самых разных людей, и масса блестящих эссе, в которых ты всегда обнаружишь две центральные идеи, четко очерчивающие границы политики: гражданская свобода и достоинство личности.