© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Ранние произведения. Избранное из первого сборника «Гаммы» 1840–1845

Солнце и Месяц

Ночью в колыбель младенца

Месяц луч свой заронил.

«Отчего так светит Месяц?» —

Робко он меня спросил.

В день-деньской устало Солнце,

И сказал ему Господь:

«Ляг, засни, и за тобою

Все задремлет, все заснет».

И взмолилось Солнце брату:

«Брат мой, Месяц золотой,

Ты зажги фонарь – и ночью

Обойди ты край земной.

Кто там молится, кто плачет,

Кто мешает людям спать,

Все разведай – и поутру

Приходи и дай мне знать».

Солнце спит, а Месяц ходит,

Сторожит земли покой.

Завтра ж рано-рано к брату

Постучится брат меньшой.

Стук-стук-стук! – отворят двери.

«Солнце, встань – грачи летят,

Петухи давно пропели —

И к заутрене звонят».

Солнце встанет, Солнце спросит:

«Что, голубчик, братец мой,

Как тебя Господь-Бог носит?

Что ты бледен? что с тобой?»

И начнет рассказ свой Месяц,

Кто и как себя ведет.

Если ночь была спокойна,

Солнце весело взойдет.

Если ж нет – взойдет в тумане,

Ветер дунет, дождь пойдет,

В сад гулять не выйдет няня:

И дитя не поведет.

1841

* * *

Пришли и стали тени ночи

На страже у моих дверей!

Смелей глядит мне прямо в очи

Глубокий мрак ее очей;

Над ухом шепчет голос нежный,

И змейкой бьется мне в лицо

Ее волос, моей небрежной

Рукой измятое, кольцо.

Помедли, ночь! густою тьмою

Покрой волшебный мир любви!

Ты, время, дряхлою рукою

Свои часы останови!

Но покачнулись тени ночи,

Бегут, шатаяся, назад.

Ее потупленные очи

Уже глядят и не глядят;

В моих руках рука застыла,

Стыдливо на моей груди

Она лицо свое сокрыла…

О солнце, солнце! Погоди!

1842

К демону

Я погибал —

Мой злобный гений

Торжествовал.

Полежаев

И я сын времени, и я

Был на дороге бытия

Встречаем демоном сомненья;

И я, страдая, проклинал

И, отрицая Провиденье,

Как благодати ожидал

Последнего ожесточенья.

Мне было жаль волшебных снов,

Отрадных, детских упований

И мне завещанных преданий

От простодушных стариков.

Когда молитвенный мой храм

Лукавый демон опрокинул,

На жертву пагубным мечтам

Он одного меня покинул;

Я долго кликал: где же ты,

Мой искуситель? Дай хоть руку!

Из этой мрачной пустоты

Неси хоть в ад!

…………

И вот, среди мятежных дум,

Среди мучительных сомнений

Установился шаткий ум

И жаждет новых откровений.

И если вновь, о демон мой,

Тебя нечаянно я встречу,

Я на привет холодный твой

Без содрогания отвечу.

Весь мир открыт моим очам,

Я снова горд, могуч, спокоен —

Пускай разрушен прежний храм.

О чем жалеть, когда построен

Другой – не на холме гробов,

Не из разбросанных обломков

Той ветхой храмины отцов,

Где стало тесно для потомков.

И как велик мой новый храм —

Нерукотворен купол вечный,

Где ночью путь проходит млечный,

Где ходит солнце по часам,

Где все живет, горит и дышит,

Где раздается вечный хор,

Который демон мой не слышит,

Который слышит Пифагор.

И, чу, в ответ на эти звуки

Встают………

…………

…………

Все Гении земного мира

И все, кому послушна лира,

Мой храм наполнили толпой;

Гомера, Данте и Шекспира

Я слышу голос вековой.

Теперь попробуй, демон мой,

Нарушить этот гимн святой,

Наполнить смрадом это зданье.

О нет! с могуществом своим,

Бессильный, уходи к другим,

И разбивай одни преданья —

Остатки форм без содержанья.

1842

* * *

Посмотри – какая мгла

В глубине долин легла!

Под ее прозрачной дымкой

В сонном сумраке ракит

Тускло озеро блестит.

Бледный месяц невидимкой,

В тесном сонме сизых туч,

Без приюта в небе ходит

И, сквозя, на все наводит

Фосфорический свой луч.

1844

Узник

Меня тяжелый давит свод,

Большая цепь на мне гремит.

Меня то ветром опахнет,

То все вокруг меня горит!

И, головой припав к стене,

Я слышу, как больной во сне,

Когда он спит, раскрыв глаза, —

Что по земле идет гроза.

Налетный ветер за окном,

Листы крапивы шевеля,

Густое облако с дождем

Несет на сонные поля.

И Божьи звезды не хотят

В мою темницу бросить взгляд;

Одна, играя по стене,

Сверкает молния в окне.

И мне отраден этот луч,

Когда стремительным огнем

Он вырывается из туч…

Я так и жду, что божий гром

Мои оковы разобьет,

Все двери настежь распахнет

И опрокинет сторожей

Тюрьмы безвыходной моей.

И я пойду, пойду опять,

Пойду бродить в густых лесах,

Степной дорогою блуждать,

Толкаться в шумных городах…

Пойду, среди живых людей,

Вновь полный жизни и страстей,

Забыть позор моих цепей.

1844

Зимний путь

Ночь холодная мутно глядит

Под рогожу кибитки моей.

Под полозьями поле скрипит,

Под дугой колокольчик гремит,

А ямщик погоняет коней.

За горами, лесами, в дыму облаков

Светит пасмурный призрак луны.

Вой протяжный голодных волков

Раздается в тумане дремучих лесов. —

Мне мерещатся странные сны.

Мне все чудится: будто скамейка стоит,

На скамейке старуха сидит,

До полуночи пряжу прядет,

Мне любимые сказки мои говорит,

Колыбельные песни поет.

И я вижу во сне, как на волке верхом

Еду я по тропинке лесной

Воевать с чародеем-царем

В ту страну, где царевна сидит под замком,

Изнывая за крепкой стеной.

Там стеклянный дворец окружают сады,

Там жар-птицы поют по ночам

И клюют золотые плоды,

Там журчит ключ живой и ключ мертвой воды —

И не веришь и веришь очам.

А холодная ночь так же мутно глядит

Под рогожу кибитки моей,

Под полозьями поле скрипит,

Под дугой колокольчик гремит,

И ямщик погоняет коней.

1844

Встреча

Вчера мы встретились; – она остановилась —

Я также – мы в глаза друг другу посмотрели.

О Боже, как она с тех пор переменилась;

В глазах потух огонь, и щеки побледнели.

И долго на нее глядел я молча строго —

Мне руку протянув, бедняжка улыбнулась;

Я говорить хотел – она же ради Бога

Велела мне молчать, и тут же отвернулась,

И брови сдвинула, и выдернула руку,

И молвила: «Прощайте, до свиданья»,

А я хотел сказать: «На вечную разлуку

Прощай, погибшее, но милое созданье».

1844

Кумир

Не сотвори себе кумира;

Но, верный сердцу одному,

Я был готов все блага мира

Отдать кумиру моему.

Кумир немой, кумир суровый,

Он мне сиял как божество,

И я клялся его оковы

Влачить до гроба моего.

Полубезумен и тревожен,

С печатью скорби на челе,

В цепях я мнил, что рай возможен

Не в небесах, а на земле, —

Так, чем свобода безнадежней,

Чем наши цепи тяжелей,

Тем ярче блеск надежды прежней

Иль идеал грядущих дней.

Но я разбил кумир надменный,

Кумир развенчанный – упал,

И я же, раб его смиренный,

Его обломки растоптал.

И без любви, без упованья,

Не призывая тайных сил,

Я глубоко мои страданья

В самом себе похоронил.

1844

Диамея

О, скажи мне одно только, кем из богов

Ты была создана? Кто провел эту бровь?

Кто зажег этот взгляд? Кто дал волю кудрям

Так роскошно змеиться по белым плечам?

О, скажи, Диамея, тебе ли самой

Иль тому божеству, что гордится тобой

Как созданьем, я должен из мрамора храм

Вознести на холме и возжечь фимиам?!

1844

Лунный свет

На скамье, в тени прозрачной

Тихо шепчущих листов,

Слышу – ночь идет, и – слышу

Перекличку петухов.

Далеко мелькают звезды,

Облака озарены,

И дрожа тихонько льется

Свет волшебный от луны.

Жизни лучшие мгновенья —

Сердца жаркие мечты,

Роковые впечатленья

Зла, добра и красоты;

Все, что близко, что далеко,

Все, что грустно и смешно,

Все, что спит в душе глубоко,

В этот миг озарено.

Отчего ж былого счастья

Мне теперь ничуть не жаль,

Отчего былая радость

Безотрадна, как печаль,

Отчего печаль былая

Так свежа и так ярка? —

Непонятное блаженство!

Непонятная тоска!

1844

Ночь в горах Шотландии

Спишь ли ты, брат мой?

Уж ночь остыла;

В холодный,

Серебряный блеск

Потонули вершины

Громадных

Синеющих гор.

И тихо, и ясно,

И слышно, как с гулом

Катится в бездну

Оторванный камень.

И видно, как ходит

Под облаками

На отдаленном

Голом утесе

Дикий козленок.

Спишь ли ты, брат мой?

Гуще и гуще

Становится цвет полуночного неба,

Ярче и ярче

Горят планеты.

Грозно

Сверкает во мраке

Меч Ориона.

Встань, брат!

Из замка

Невидимой лютни

Воздушное пенье

Принес и унес свежий ветер.

Встань, брат!

Ответный,

Пронзительно-резкий

Звук медного рога

Трижды в горах раздавался,

И трижды

Орлы просыпались на гнездах.

1844

* * *

Уже над ельником из-за вершин колючих

Сияло золото вечерних облаков,

Когда я рвал веслом густую сеть плавучих

Болотных трав и водяных цветов.

То окружая нас, то снова расступаясь,

Сухими листьями шумели тростники;

И наш челнок шел, медленно качаясь,

Меж топких берегов извилистой реки.

От праздной клеветы и злобы черни светской

В тот вечер, наконец, мы были далеко —

И смело ты могла с доверчивостью детской

Себя высказывать свободно и легко.

И голос твой пророческий был сладок,

Так много в нем дрожало тайных слез,

И мне пленительным казался беспорядок

Одежды траурной и светло-русых кос.

Но грудь моя тоской невольною сжималась,

Я в глубину глядел, где тысяча корней

Болотных трав невидимо сплеталась,

Подобно тысяче живых зеленых змей.

И мир иной мелькал передо мною —

Не тот прекрасный мир, в котором ты жила;

И жизнь казалась мне суровой глубиною

С поверхностью, которая светла.

1844