Вклад Петра Заборского в украшение соборного Воскресенского храма был настолько весомым, что, когда он «скончался в 1665 году июля во 2-й день», то был «погребен самим патриархом под входной лестницей Голгофской церкви, у южной стены». Надгробную надпись составлял тоже сам Никон, назвав его «мастером золотых, серебреных, медных и ценинных дел и всяких рукодельных хитростей изрядной ремесленный изыскатель».

Такой человек с юных лет и стал творческим примером для Жоржа Заборского. Правда, он мог пойти и иным путем. Уже в зрелом возрасте Георгий Владимирович часто признавался, что «когда в средней школе учился, сочинял стихи, печатался даже, и все думали, что буду поэтом». И, видимо, желание это было довольно сильным, потому что всю свою жизнь до самых преклонных лет он старался рифмовать свои поздравления и пожелания близким и друзьям, а иногда и суждения о жизни и ее ценностях. Вполне возможно, что при окончательном решении этой дилеммы главную роль сыграло напутствие отца. Вот как об этом вспоминал Заборский, будучи уже народным архитектором СССР: «Он меня обнял и сказал: «Жорочка мой… Ты должен восстановить фамилию архитектора, твоего прадеда. Это моя последняя просьба. Чтобы ты ее выполнил». После этого я, правда, стихи писать не перестал, я их и сейчас пишу…».

Однако вполне могло случиться и так, что жизнь Жоржа пошла бы и вполне прозаичной колеей – железнодорожной. Семья нуждалась в средствах для существования, и он, исходя из жестких реалий, мог выбрать одну из специальностей, которых было много на «чыгунке». Юноша пробыл год рабочим на стадионе, что, конечно же, улучшило его анкету, поскольку в те времена во всех сферах общественной и творческой деятельности преимущество отдавалось пролетариям и крестьянам. Заборские же числились по разряду служащих, что не способствовало поступлению, скажем, в высшие учебные заведения. Но главную роль все же сыграл его талант, который был настолько очевиден, что не мог не привлечь внимания даже сугубо технического путейского начальства. Не случайно он впоследствии вспоминал, что в 1930 г. в Минский архитектурно-строительно-дорожный техникум поступил «по настоянию руководителей железнодорожного узла». А уже на выходе из техникума «государственная экзаменационная комиссия и наркомпрос БССР разрешили мне держать конкурсный экзамен в Ленинградскую академию художеств, куда я и был зачислен студентом на архитектурное отделение».

Внимание Наркомпроса (так в то время называлось министерство образования) к юному таланту помог привлечь, скорее всего, и Николай Ковязин, уже руководивший столичным ТЮЗом, потому свободно открывавший двери во многие начальственные кабинеты. Родственные соображения, но уже другого порядка, повлияли и на выбор учебного заведения, в котором предстояло учиться. В Ленинграде жили братья мамы Георгия Заборского. Значит, в случае каких-либо трудностей было бы к кому обратиться. И впоследствии Жорж, в самом деле, много общался с двоюродным сестрами, которые помогали ему знакомиться с городом на Неве и его архитектурными красотами. Можно не сомневаться, что для студента Академии искусств каждый выход на питерские проспекты, улицы и площади был настоящим практическим семинаром, в ходе которого можно было соприкоснуться с колоннами, пилястрами и прочими деталями архитектурного свойства, которые и придавали зодчеству его особую красоту.

Георгий Владимирович во всех документах называл свою альма-матер только академией. А ведь этому особому заведению за пятнадцать лет, прошедших после революции, тоже пришлось пройти витиеватый путь от академии до… академии. Она была учреждена в 1757 г. указом императрицы Елизаветы по проекту выдающего ученого М. В. Ломоносова и просветителя графа И. И. Шувалова и явилась тем гнездом, в котором выросли многие выдающиеся архитекторы. Один из виднейших среди них – Василий Баженов, ставший автором знаменитого дома Пашкова, до сих пор считающегося самым красивым зданием Москвы, в котором ныне располагается Российская государственная библиотека. Академия выпестовала архитекторов Николая, Леонтия, Юлия Бенуа, без творений которых невозможно представить ни Невский проспект, ни набережную Мойки, ни Дворцовую набережную, ни Александро-Невскую лавру в их родном Санкт-Петербурге. В Императорской академии искусств на Университетской набережной (бывшей Кадетской) на Васильевском острове встали на крыло и гении живописи Илья Репин, Иван Шишкин, Николай и Орест Крамские, Александр Иванов. И тем не менее в 1918 г. она была упразднена, а на ее месте образована Свободная художественная школа Отдела имуществ Наркомпроса РСФСР. Затем ее превратили в Петроградские свободные художественно-учебные мастерские (ПГСХУМ), им на смену поочередно приходили Высший государственный художественно-технический институт (ВХУТЕИН), Ленинградский высший художественно-технический институт (ЛВХТИ), Институт пролетарского изобразительного искусства (ИНПИИ), в котором архитектурного факультета уже не было, и, наконец, Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры. На его базе в 1932 г. все-таки была воссоздана Всероссийская Академия художеств. К счастью за эти годы не были потеряны качества профессиональной художественной школы.

Но поступление в академию для юного Жоржа было не простым. Неудача постигла на экзамене по математике. Зато повезло, что его рисунки попали на глаза Исааку Израилевичу Бродскому – видному художнику-реалисту, который был в составе комиссии, оценивающей работы абитуриентов. Этот мастер кисти создавал портреты политиков от Керенского и Ленина до Сталина и Кагановича, но никто не мог отказать ему в таланте. К тому времени Бродский, тоже бывший выпускник Императорской академии, стал профессором академии, именовавшейся уже Всероссийской, а в 1934 г. возглавил ее в качестве ректора. Еще через год Бродский первым среди художников получил орден Ленина. Вот этот маститый художник и обратил внимание на рисунки и эскизы светловолосого парня из Минска, настояв позже на его зачислении в студенты, а его мнение значило многое.

О том, что для парня из железнодорожной семьи, оставшегося без отца еще в подростковом возрасте, огромным везением было поступление в Академию художеств, можно судить уже по списку преподавателей, которых он почитал всю жизнь. Первым в своих автобиографиях он называл Ноя Абрамовича Троцкого – тоже выпускника этой академии, тоже ставшего ее профессором. На земле ему было отведено всего сорок пять лет жизни, но сделал этот творец очень много. В первую очередь для Питера: это знаменитый Дом Советов, Василеостровский дворец культуры имени Кирова, многим известный Большой дом, в котором до войны размещалось ленинградское НКВД. В отличие от революционера Льва Давидовича Троцкого – одного из руководителей Октябрьской революции, НКВД не тронуло Ноя Абрамовича. Они ушли из жизни в один год, один своей смертью, другой насильственной, однако ирония судьбы состоит в том, что кто теперь, кроме специалистов, знает Ноя-архитектора, а не Льва-наркомвоенмора (так в первые советские годы именовались военные министры), имя которого продолжает оставаться на слуху и у политиков, и у тех, кто ею интересуется.

Вторым весьма почитаемым педагогом в «списке Заборского» шел Сергей Саввич Серафимов – тоже питомец Императорской академии художеств, еще до революции создавший здание Главного казначейства империи на набережной Фонтанки, а в более поздние годы Дом государственной промышленности и площадь Дзержинского в Харькове, который тогда был столицей Украинской ССР. Участвовал он и в конкурсе на возведение Дома правительства в Минске, но победил в том зодческом состязании И. Г. Лангбард. Весьма чтил Заборский академика архитектуры Григория Ивановича Котова, который был в числе авторов здания Московской городской думы, профессора Оскара Рудольфовича Мунца, спроектировавшего знаменитую когда-то Волховскую ГЭС. Есть в том списке и Иосиф Григорьевич Лангбард, которого энциклопедии называют одним из выдающихся зодчих XX века. Без его творений Минск не стал бы столь прекрасным городом: Дом правительства, Дом офицеров, Национальная академия наук, Национальный театр оперы и балета. Студент Заборский знал его еще по годам учебы в техникуме и даже проходил практику на строительстве Дома правительства. Лангбарду суждено было сыграть важную роль в жизни Заборского не только как преподавателю: после войны им довелось тесно сотрудничать в ходе восстановления Минска. А диплом Георгию подписывал Лев Владимирович Руднев – опять же питомец академии, тоже ставший академиком архитектуры, по проектам которого построен ансамбль зданий Московского государственного университета на Воробьевых горах, Дворец науки и культуры в Варшаве. Его Георгий Владимирович всегда называл одним из своих любимейших преподавателей.

Г. В. Заборский (второй справа во втором ряду) с друзьями во время учебы в Ленинграде

Г. В. Заборский во время учебы в Академии искусств

Учиться было у кого. И учился Жорж весьма старательно, стремясь постигнуть все стили и направления. Он прекрасно понимал и потом всю жизнь повторял, что без фундаментальных знаний никакое творчество невозможно, без них будет лишь «пустая игра формами, цветом». Более того, студент Заборский демонстрировал и другие, тоже весьма разносторонние способности, занимаясь одновременно различными видами спорта: волейболом, баскетболом, альпинизмом. Особенно гордился горными восхождениями, значок альпиниста СССР неизменно украшал его костюм на протяжении всей жизни. Он даже несколько бравировал этим. О том, что его спортивные успехи во время занятий в академии тоже были весьма заметными, свидетельствует книга, сохранившаяся в семейном архиве. Это «Французские карандашные портреты» 1936 года издания из серии «Художественное наследие западноевропейского искусства». На ней надпись: «Георгию Заборскому за хорошую активную работу в физкультурной организации. От Совета ф/к ВАХ. Пред. Совета, ст. преподаватель по ф/к. 14. V-1939». К сожалению, по автографу невозможно определить фамилию того преподавателя.

Г. В. Заборский в студенческие годы

Дипломной работой Заборского стал проект морского вокзала. Руководил его подготовкой С. С. Серафимов. Для обоих тот учебный год стал последним в академии. Георгий, сдав выпускные экзамены, через некоторое время уехал в Минск, а Сергея Саввича похоронили на Литераторских мостках Волкова кладбища, где погребены многие русские и советские писатели, музыканты, актеры, архитекторы, ученые и общественные деятели. Председателем государственной комиссии, принимавшей экзамены, был еще один выдающийся архитектор Николай Джемсович Колли – тот самый, которому довелось проектировать Днепрогэс, несколько станций Московского метрополитена, работать в паре со знаменитым Ле Корбюзье, а сразу после Великой Отечественной войны излагать свое видение путей восстановления разрушенного Минска. Заборскому вручили диплом, в котором было сказано, что «предъявитель сего тов. Заборский Георгий Владимирович в 1933 г. поступил и в 1939 г. окончил полный курс Института Живописи, Скульптуры и Архитектуры Всероссийской Академии Художеств по специальности – Архитектура – и решением Государственной Экзаменационной Комиссии от 19 июня 1939 г. ему присвоена квалификация Архитектора-Художника». Далее – подписи академиков Колли и Руднева. Регистрационный номер диплома – 221.

По воспоминаниям Георгия Владимировича, дальнейшая жизненная дорога представлялась ему тогда вполне оптимистичной. В автобиографиях, написанных уже на склоне лет, говорится, что он был принят в группу московского архитектора Мержанова и должен был ехать в главную советскую столицу. Мирон Иванович Мержанов, он же Миран Оганесович Мержанянц, тогда был широко известным в стране человеком, проектировавшим и военные академии, и стадийские дачи. Он же создал Золотые звезды Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда. Перед войной работал на строительстве Дворца Советов в Москве, которому предстояло вырасти на месте взорванного храма Христа Спасителя и своей высотой – 420 метров – превзойти только что возведенный небоскреб Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке. Попасть под опеку такого мастера представлялось большой честью. Кто тогда мог подумать, что в 1943 г. Мержанова арестуют и приговорят к десяти годам лагерей.

Копия диплома, выданная Г. В. Заборскому после войны взамен утерянного оригинала

В некоторых публикациях о жизни Заборского утверждается, что он даже успел два месяца поработать в союзной столице. Весьма перспективного выпускника, в самом деле, могли распределить в распоряжение одной из команд, имеющих отношение к возведению этого громадного здания, тем более, что в конкурсе на проект Дворца участвовал Владимир Георгиевич Гельфрельх – будущий академик архитектуры, Герой Социалистического Труда, лауреат двух Сталинских премий. Он тоже был преподавателем у Георгия Заборского и мог способствовать такому распределению. Однако, скорее всего, до официального оформления на работу дело не дошло. В анкетах, заполненных в разное время и Белгоспроекте, и в Белорусском политехническом институте, и в Белгипросельстрое, о работе в Москве на какой-либо должности нет ни слова. В них говорится, что до весны 1940 г. молодой Заборский был архитектором-художником в Василеостровском районе Ленинграда, а затем уехал в Минск.

В публикациях о Заборском и в его автобиографиях не раз говорилось о том, что его тянуло домой. Сестра в Минске уже вышла замуж и многие месяцы проводила на гастролях со своим театром. Мама оставалась одна. В Ленинграде же возникли трудности с жильем. «Квартирные условия» – так он назвал эти сложности в одной из анкет, правда, не расшифровал, в чем заключалась суть. Скорее всего, дело было в том, что, закончив учебу в академии, он потерял возможность проживать в общежитии. Точку в размышлениях и колебаниях во время случайной встречи поставил И. Г. Лангбард, пояснивший, что учиться профессии архитектора предпочтительнее, конечно же, в больших городах, однако реализовывать себя лучше в провинции, но при этом не опускаться до провинциального уровня. И добавил, что в той же Москве «великих много», а в Минске больше возможностей показать себя, тем паче, что «во все времена имя творческой личности всегда создавала провинция». С одной стороны, с последним утверждением можно поспорить, поскольку, как известно, творческие личности чаще всего тянулись к большим столицам. С другой, Лангбард был хорошо знаком с Минском и понимал, что для архитектора работы там – непочатый край, и от зодчих с дипломом о высшем образовании, да еще полученном в столь авторитетной Академии искусств, там никому в голову не пришло бы отказываться. Поэтому, взвесив все «за» и «против», рассказывал потом Заборский, он решил возвращаться в Минск.