До войны железнодорожников в Минске было много. Они являлись самой многочисленной профессией, жили компактно, стараясь селиться поближе к работе. Притом, как отмечал писатель-маринист Александр Миронов, учившийся в той же школе, что и Георгий Заборский, трудились в одном месте зачастую целыми семьями. К сожалению, Георгий Владимирович не оставил никаких записок о своей юности, за исключением коротких абзацев на эту тему в автобиографиях, которые писались в разное время для разных организаций, где он работал. А вот его однокашник, с которым молодой Жорж даже пытался уехать на север, в одной из книг посвятил своей улице целую главу, которая так и называется «На Московской». После войны Заборский и Миронов, который снова поселился в Минске, возобновили контакты, что дало им возможность многое вспомнить. Например, что их родной город в начале двадцатого века, то есть тогда, когда они появились на белый свет, был раз в двадцать меньше нынешнего. Что почти вся его промышленность состояла из небольших предприятий, мастерских, что тот же чугонолитейный завод, ставший потом станкостроительным и получивший имя Кирова, производил преимущественно ведра, кухонные ухваты, печные дверцы. Редко на каком предприятии работало больше сотни человек. Зато железнодорожников и всех, занятых в путевом деле, насчитывались многие тысячи. Тогда путевое хозяйство имело в Минске не один, как теперь, пассажирских вокзала, а два – Московский и Виленский. Да еще два депо – паровозное и вагонное, две горки для формирования составов. А также свою больницу, свою поликлинику, свои церкви, даже свою баню, не говоря уже о школах, которых тоже было две: четырехлетка на Московской и девятилетка на Захарьевской. В них обеих поочередно и учились Жорж Заборский и Александр Миронов. Как и домов, в которых жили оба парня, школ не стало во время войны. На месте девятилетки, размещавшейся в трехэтажном здании из темно-коричневого кирпича, уточняет Александр Миронов, теперь стоит минский Главпочтамт, построенный по проекту, созданному сподвижником Заборского архитектором Владимиром Королем при участии столь же талантливого зодчего Абрама Духана.

Спустя много лет Георгию Владимировичу довелось работать с Галиной Александровной Беганской, не раз награждавшейся медалями и дипломами ВДНХ СССР за вклад в сельское зодчество, ставшей заслуженным архитектором БССР. Она долгое время трудилась в мастерской Г. В. Заборского, они вместе осуществляли крупные архитектурные проекты на Брестчине, Могилевщине, Гродненщине. А ее мама – Ядвига Иосифовна Беганская – известная в советское время детская писательница и переводчица с польского и словацкого языков – тоже училась в одной школе с Заборским. И тоже была из семьи железнодорожника. Время от времени ее отцу приходилось возить на выселение раскулаченных. Возвращаясь из поездок, он, видимо, ронял неосторожные слова на эту тему не только в домашнем кругу, потому что вскоре был арестован. Такая же судьба вскоре постигла и мужа Беганской, и она стала ходить в местный отдел НКВД, спрашивать, в чем их вина. Там сначала посоветовали не задавать подобных вопросов, а когда Ядвига проявила настойчивость, ее тоже отправили на Колыму. Она смогла вернуться в Минск только в 1956 г., когда ее дочка уже училась на архитектурном факультете Белорусского политехнического института им. Сталина, где Георгий Заборский был одним из самых любимых преподавателей. И мама стала рассказывать дочке-студентке, что в ее школьное время однокашники любили потешаться над светлой шевелюрой Жоржа, которая напоминала им одуванчик. Тесен мир, оказывается.

Но детство и юность Жоржа Заборского, как и Александра Миронова, Ядвиги Беганской, от детства многих других минчан отличалось не только тем, что оно прошло на широкой, вымощенной булыжником улице. Железнодорожники и их дети держались немножко особняком, довольно тесной ватагой, хотя и были поистине интернациональным сообществом. В так называемом доме Дрейцера на Московской жили и Азаркевичи, и Лифшицы, и Пекарские, и Мироновы. Такое «смешение народов», несомненно, сказывалось и на языке общения, тем не менее, это никого не смущало. Однако, когда им стали преподавать белорусский, у подростков, вспоминал Миронов, невольно возник вопрос, а на каком языке они разговаривали в своем кругу до сих пор, не замечая смешения разноплеменной лексики. В качестве примера приводил фразу: «Батька дисей дав мне цванцих грошей, айда вечером в киношку». И никто не заморачивался от того, что «дисей» – это от польского «дзисяй», что означает «сегодня», «цванцих» – это немецкое «двадцать», ну а что означает слово «гроши» понятно было носителю любого языка.

Школа постепенно расставила акценты. В документальных фильмах и сохранившихся записях телепередач, в которых содержатся выступления архитектора, он говорит только по-русски, притом его речь стилистически правильная до изящности. Как утверждают те, кто хорошо знал Заборского, его отличал интеллигентный, так называемый питерский говор – сказалось шестилетнее пребывание в городе над Невой, общение с его жителями. Однако в личной его библиотеке стоили на полках целые собрания сочинений белорусских классиков, среди которых особенно выделялись четырнадцатитомник Якуба Коласа и семитомник Янки Купалы. И с Якубом Коласом, с которым он был не просто знаком, а много лет общался, он, скорее свего, разговаривал на том языке, на котором писал классик. Отвечая в анкетах на вопрос, какими языками он владеет, Георгий Владимирович всегда писал, что белорусским владеет свободно. И можно не сомневаться в правдивости его ответов хотя бы потому, что время его учебы в школе пришлось на период активной белорусизации сферы образования, культуры и официальной жизни в республике.

Однако первые годы учебы были нестабильными. Когда юному Жоржу надо было отправляться в первый класс, еще шла Первая мировая война. Фронт проходил у Барановичей, в Минске располагались крупные штабы и множество госпиталей. Семья Заборских была в эвакуации в центральной России. В 1917 г. грянула Октябрьская революция, в Минске тоже установилась Советская власть. Семья вернулась домой, но в феврале 1918 г. город был взят частями польского корпуса генерала Довбор-Мусницого, сформированного в составе русской армии с согласия петроградского Временного правительства и отказавшегося подчиняться Советам. После Брестского мира, заключенного в марте, в Минск вступили немцы, подчинив себе поляков. А потом революция вспыхнула и в Германии. В январе 1919 г. в город, который был объявлен столицей БССР, снова вошла Красная Армия. Но в феврале перешли Западный Буг и двинулись на восток войска только что возродившейся второй Речи Посполитой. В августе они опять заняли Минск, а вскоре вплотную приблизились к Днепру и Западной Двине. Однако польское военное счастье тоже было переменчиво, и в июле 1920 г. Красная Армия вернулась в белорусскую столицу.

Нетрудно предположить, что в течение тех лет вряд ли могли нормально функционировать школы. О том, что это было за время, довольно красноречиво поведал все тот же Александр Миронов. Для немцев минчане были «русише швайн», для польских жолнежей – «пся крев». Не дай бог, подчеркивал писатель, кто-то не вовремя уступил дорогу – измордуют. С кровоподтеками, оторванным рукавом и отрезанной тесаком бородой вернулся однажды домой и отец будущего автора морских романов. В перипетиях тех лет не избежала потерь и семья Заборских. В 1919 г. во время одного из погромов, учиненного польскими легионерами, погибла сестра Жоржа двенадцатилетняя Ольга Заборская. Она отказалась впустить их в дом, и те стали стрелять в дверь. В девочку попало сразу несколько пуль, и она скончалась. Так что спокойная учеба началась только с 1921 г., когда с Полыиой был заключен мирный Рижский договор, разделивший Беларусь пополам. Но в 1923 г. ушел из жизни отец – Владимир Александрович. Как спустя много лет говорил Георгий Владимирович, над мужчинами рода Заборских довлел настоящий рок, мало кто из них доживал до пятидесяти из-за болезней сердца. Жоржу было всего четырнадцать, Марии – двенадцать, старшему Владимиру – двадцать три. Через много лет Георгий Владимирович вспоминал, что «семье было тяжело, и мне пришлось рано познать все тяготы жизни», что «часто приходилось прерывать учебу, и поэтому в нашей школе было очень много переростков». Закончилось школьное время для юного Георгия уже в двадцатилетием возрасте.

А со школой ему повезло. И не потому, что она носила имя А. Г. Червякова, с портретами которого ходили на демонстрациях в честь годовщин Великой Октябрьской революции и первомайских праздников, чей бюст в новом Доме правительства был установлен рядом с бюстами Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Феликса Дзержинского. Александр Григорьевич семнадцать лет пробыл председателем Центрального Исполнительного Комитета – так назывался предшественник Верховного Совета БССР, но в июне 1937 г. на съезде белорусской компартии был подвергнут резкой критике за то, что недостаточно активно руководил «уничтожением врагов народа». Не выдержав травли, он выбросился из окна. А будучи при власти, конечно же, покровительствовал школе, которая носила его имя – не без того в подобных случаях. Школу в Минске даже называли «Червяковкой». В свою очередь, ее ученики тоже были на слуху и на виду в столице. Реагируя на политические запросы дня, они, вспоминал Георгий Владимирович, «под руководством старших товарищей… проявляли большую деятельность и активность… в борьбе с хулиганством, беспризорностью, выпускали стенные газеты как в нашем отряде, так и на заводе имени Мясникова, писали лозунги, участвовали в самодеятельности, сами писали пьесы, которые играли в железнодорожном клубе и в подшефной деревне». Завод имени Мясникова был вагоноремонтным. Там в бухгалтерии работал брат Жоржа Владимир. А сам Жорж был настолько активным и неординарным парнем, что уже в то время в железнодорожном клубе устраивались выставки его рисунков и живописных картин. Кроме того он занимался резьбой по дереву, лепкой.

Однако повезло питомцам школы прежде всего в том, что в ней работали прекрасные педагоги. Например, географию и историю преподавал Иван Михайлович Федоров, ученики которого долгое время не догадывались, что это одновременно и писатель, известный всей республике по творческому псевдониму Янка Мавр. Через всю жизнь пронес Заборский чувство благодарности и к Николаю Ковязину – учителю рисования и руководителю школьного драмкружка. Со временем Николай Александрович, будучи по образованию инженером-строителем, закончившим Минское коммерческое училище и Минский политехникум, вырос в крупного театрального деятеля. Этот самородок, начав реализовывать свой сценический талант в качестве участника самодеятельной труппы железнодорожного театра «Красный путь», впоследствии стал организатором и первым художественным руководителем Белорусского театра юного зрителя, затем Белорусской государственный эстрады, возглавлял театры в Бобруйске, Пинске, Гродно. Вот как рассказывал Георгий Владимирович автору книги о Ковязине Владимиру Нефеду: «Поступая в железнодорожную школу, я слышал от товарищей, что Николай Александрович – интересный педагог, он преподавал в школе уроки рисования и черчения… Уроки Николая Александровича просто захватывали нас. Это были праздники искусства. Мы не только рисовали или чертили. Он нам рассказывал, притом вдохновенно, об истории искусства, о роли и воздействии искусства на человека. Очень здорово читал отрывки из художественных произведений. В то время этим занимались настоящие подвижники. Равнодушия и равнодушных он не терпел».

Георгий Владимирович подчеркивал, что этот учитель рисования оказал на него очень сильное влияние, более того, уделял ему больше времени, чем другим ученикам: «В классе Ковязин обратил внимание на меня, В. Суховерхова и стал заниматься с нами еще

дополнительно. Ходили на этюды, он приглашал нас на занятия к себе домой. Человек он был требовательный, умел увлечь за собой, мы заслушивались его рассказами, он вдохновлял нас. В 1924 году, кажется, он вместе с Романичевым (учитель литературы) возил ребят, отобранных им, в Москву на экскурсию. Знакомил с Москвой, музеями, театрами». Железнодорожный статус школы, конечно же, серьезно облегчал организацию поездок по большой стране, в ее столицу, где ученики могли полюбоваться многими ее красотами, прежде всего архитектурными. Заборский признавал, что «Николай Александрович помог мне найти себя и определить свое призвание, раскрыть мои способности».

Стараясь раскрыть дарования своих учеников, у которых он замечал талант, Ковязин привлекал того же Заборского и Суховерхова к оформлению спектаклей в самодеятельном театре железнодорожников «Красный путь», поручал писать тексты реплик и эпизодов. Впоследствии В. П. Суховерхов стал известным белорусским живописцем, много внимания уделившим в своем творчестве боевому подвигу воинов Красной Армии и партизан. В послевоенное время были широко известны его картины «За родную Беларусь», «Встреча партизан с Советской Армией», целая серия выполненных акварелью портретов народных мстителей. На Заборского влияние Ковязина было даже большим и в значительной степени неизбежным еще и потому, что этот учитель рисования вскоре женился на Марии – сестре Жоржа, которая тоже стала актрисой и за сценические успехи впоследствии была удостоена звания заслуженной артистки БССР.

Однако есть основания предположить, что на выбор профессии повлиял не только учитель рисования. В своих автобиографиях, которые он писал в разных коллективах, Георгий Владимирович почти всегда подчеркивал, что «тяготение к искусству у меня появилось весьма рано, и дома это поощрялось, так как это было наследственное призвание рода Заборских, уходящее в глубь веков, как и профессия машиниста». В одной из бесед на белорусском радио Георгий Владимирович поведал, что зодчим его очень хотел видеть отец, утверждавший, что их род имеет прямое отношение к тому Петру Заборскому, который был чуть ли не правой рукой патриарха Никона при возведении Новоиерусалимского монастыря под Москвой. В нем, по замыслу Никона, должен был быть воссоздан комплекс святых мест Палестины.

В описании Новоиерусалимского храма подчеркнуто, что поскольку «Патриарх Никон был духа великих предприятий, и притом отменною у Государя пользовался милостию, то главною к сооружению сего монастыря причиною было, кажется, принятое им намерение, дабы по примеру Богородична Иверскаго монастыря, в коем подражал он Афонской горе, еще заимствовать от Палестины в Россию Иерусалимский храм Воскресения Христова, вообще храмом святаго гроба Господня именуемый». И для осуществления такого «отменного предприятия» мастера подбирались тоже отменные. А Петр Заборский, на уровень которого ориентировался Георгий Владимирович, был мастером редкого тогда на Руси ценинного дела. По словарю Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона, так называли «в московской Руси производство глиняных изделий глазированных, муравленных, самой разнообразной формы, особенно изразцов», т. е. кафеля. Речь идет об изделиях, покрытых в результате высокотемпературного процесса стекловидной краской, которую на западе Европы именовали эмалью, на Московской Руси-финифтью, от греческого слова, означавшего смешивание. Историк и археолог И. Е.Забелин пришел к выводу, что это искусство появилось в Византии. В своей книге «Историческое обозрение финифтяного цениннаго дела в России», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1853 г., он приводит летописную легенду, рассказывающую о том, что при возведении знаменитого Софийского храма император Юстиниан задумался о том, как украсить престол и пригласил на совет «мудрыя мужи и искусны художники». И те «реша (сказали – Я. А.)