Эгоистично перекроив мир в интересах глобальных корпораций после «холодной войны», наиболее развитые страны лишили большую половину человечества нормального развития, породили всевозрастающую зависимость национальных экономик от глобальных финансовых рынков и транснациональных корпораций. Американцы предложили миру собственное видение глобализации и стратегию переговорного процесса, основанные на присущей им трактовке свободы, непоколебимой вере в оптимальный характер рыночного регулирования и гегемонистских установок. Новый подход предполагал, что инкорпорирование периферийных стран в систему международного разделения труда может стать оптимальной стратегией их ускоренного развития. Однако, несмотря на внешнюю логичность, подобный подход имел некоторые изъяны и в скрытом виде содержал в себе все основные пороки современного этапа глобализации. Во-первых, приток капиталов в развивающиеся страны, способный обеспечить их ускоренный рост, неизбежно предполагал выгодное использование западными предпринимателями существовавших между отдельными регионами мира различий и уже поэтому вряд ли мог стать реальным инструментом формирования экономически единого мира. Во-вторых, активизирующиеся инвестиционные и товарные потоки выступали теперь следствием действий частных компаний и не могли эффективно регулироваться, что заведомо делало весьма вероятными столь заявившие о себе сегодня финансовые кризисы. И наконец, не имея возможности политически воздействовать на периферийные страны на регулярной основе, американцы перешли к тактике избирательного и точечного вмешательства. Постепенно это вмешательство идентифицировалось с изощренной защитой интересов американских корпораций и становилось еще одним поводом для доказательства грабительского характера «новой глобализации». Главными недостатками современного этапа глобализации, с точки зрения В. Л. Иноземцева, являются, во-первых, очевидное отсутствие хозяйственной самодостаточности ее главного актора – США и, во-вторых, объективная неспособность большинства находящихся на противоположном полюсе развивающихся стран адекватно реагировать на современные вызовы^[16]. Особое беспокойство вызывает у ученого то обстоятельство, что Америка не только упорно избегает любой ответственности за происходящее, но даже категорически отказывается признать основания существования таковой. Американцы не видят ничего противоестественного в том, что США находятся в центре всех финансовых потоков современного мира. Но при этом они никак не могут смириться с тем, что Америка становится основной мишенью для организаций экстремистского и террористического толка. Они верят в непогрешимость американской политики и дипломатии в тех условиях, когда практически весь мир убежден в том, что она притворна и лукава. Лидеры Соединенных Штатов постоянно обращаются в переговорных процессах к постулату о незыблемости принципа суверенитета, но находят казуистические поводы для его нарушения. Проповедуя универсализм, они тем не менее все чаще в переговорном процессе придерживаются стратегии односторонних действий. Американцы рады притекающим в их страну деньгам, но отгораживаются таможенными барьерами от зарубежных товаров. Они провозглашают приверженность хозяйственной свободе, но не гнушаются произвольно накладывать на десятки стран экономические санкции.

Углубляющиеся разрывы в технологическом и социально-экономическом развитии стран и народов приводят к формированию своего рода «клуба избранных» и «зоны гетто». По этой причине протекающие в современном мире процессы, по мнению ряда авторитетных специалистов, было бы вообще корректнее называть не глобализацией, а интернационализацией. Сегодняшние тенденции, безусловно, способствуют преодолению жесткой политико-идеологической разделенности мира, отмечает В. Л. Иноземцев. Но одновременно с этим постиндустриальные страны осуществляют возведение новых, все более изощренных экономических барьеров, которые вписываются в линию международных и бизнес-переговоров.

Мировой экономический кризис показывает необходимость отказа в переговорном процессе от откровенного эгоизма развитых стран во имя разрешения собственных стратегических проблем, пересмотра приоритетов «свободного рынка». Все более ясной становится необходимость обеспечения прозрачности динамики спекулятивных потоков, капиталов глобальных корпораций, создания ответственного, этически ориентированного наблюдательного и регулирующего органа, обеспечения открытости и прозрачности работы Мирового рынка и МВФ, механизмов формирования структуры глобального регулирования (например, «Большой восьмерки» с включением в нее стран, ВВП которых не ниже нынешнего минимального ВВП Канады) с принятием общепризнанных и обязательных для всех ее членов правил игры и принимаемых решений.

В условиях глобального кризиса, несомненно, в процессе переговоров важно искать механизмы установления как общеевропейской, так и мировой демократии, которая бы выступала не просто символом национальных демократий, а проявлением воли самих граждан, реального диалога различных интересов, идентичностей, глобальной ответственности, идеалов справедливости для всех и стремления к обеспечению блага для собственного этноса. Реалии жизни актуализируют проблему разрешения возникающих коллизий в национальных сообществах «здесь и сейчас» – как сохранить рабочие места в условиях кризиса, защитить интересы самых незащищенных социальных слоев, обеспечить стабильность и устойчивость общества и т. п. Проблемы взаимоотношения глобального и локального, международного и национального, актуализированные на переговорах, погружаются в реальную жизнь, когда особенно важны взаимодействия региональных органов, национальных государств и международных организаций для выработки совместных действий по преодолению кризиса, не ущемляющих ничьи государственные интересы. Программные встречи и переговоры государств группы G-20 должны предложить миру перспективы создания новой глобальной денежно-кредитной системы для минимизации негативных влияний отдельных экономик на мировую экономическую систему при увеличении мобильности капитала. Такие межгосударственные финансовые структуры, как Всемирный банк, Мировой валютный банк, Европейский банк реконструкции и развития и другие, вынуждены будут пересмотреть свои функции, цели, механизмы функционирования.

В условиях мирового кризиса не только на глобальном, но и на локально-национальном уровне возрастает (в том числе на переговорах) роль регулирующего центра, в лице которого выступает государство. «Когда либеризованный рынок исчерпал себя, – отмечает М. Делягин, – США упрямо держались за либеральные догмы, забыв слова величайшего из своих президентов Ф. Д. Рузвельта о том, что капитализм – исключительно устойчивая система, разрушить которую может только свобода действий самих капиталистов»^[17]. Поощрение основанной на конкуренции рыночной системы путем ограничения роли государства и расширения господства конкурирующего индивидуума ставится сегодня под вопрос. Роль государственного регулирования и управления экономикой на самом деле при переходе к рынку отнюдь не снижается, а во многих отношениях даже возрастает, ибо государство должно взять на себя принятие решений, которые необходимы обществу.

Во второй половине ХХ в. (1950–1960 гг.) для описания радикальных структурных перемен в обществе и на переговорах стало использоваться понятие «социальная трансформация» или «трансформационные процессы в обществе» (итал. transformare – преобразовывать, превращать), которое позже применяли для обозначения общественно-исторических перемен, осуществлявшихся в 80–90 гг. ХХ в. в странах Центральной Европы, а затем и бывшего СССР. Учитывая синергетические модели интерпретации общества как сложноорганизованной нелинейной системы с многовариантными сценариями развития в точках бифуркации (социального напряжения), а также социально-экономические процессы как на Западе, так и в странах Центральной и Восточной Европы и бывшего Советского Союза, связанные с системным кризисом, данные концепции указывают на ряд стадий социальных трансформаций. К ним относятся оценка существующего состояния общества как системно-кризисного; объективная характеристика возможных путей выхода из кризисной ситуации; демонтаж отжившей системы, ликвидация ее фрагментов, явно несоответствующих мировому уровню общественного развития и его тенденциям; новое самоопределение общества, выдвижение и обоснование путей его дальнейшего развития. В рамках системной трансформации общества осуществляются, как правило, изменение государственной и политической системы, обновление экономических основ общества, адаптация к требованиям мирового рынка, перемены духовно-культурных ориентиров социального развития^[18].

В современной социокультурной ситуации следует говорить о необходимости общемировой трансформации, которая несомненно даст импульс развитию новой гуманистической модели переговорного процесса. Это касается и высокоразвитых стран Запада, поскольку технократическое общество с его устремленностью к экономическому росту и наращиванию военного могущества столкнулось с устойчивыми противоречиями между производством и потреблением, богатством и бедностью, материальной и духовной сторонами реальной жизни. Одна из серьезнейших проблем современной цивилизации, на которую обращают внимание некоторые западные аналитики, заключается в том, что сегодня «Восток изменил Запад» (Винфрид Беттчер), что своим упорным выполнением бюрократических установок Запад уже не в силах продемонстрировать свои исторические преимущества и необходим откровенный диалог Запада с Востоком, ибо трудности одного региона весьма опасны для другого. Необходимо найти пути и подходы, которые позволили бы избежать ошибок как Запада, так и Востока. Эндогенный потенциал национальных государств, наследников СССР, должен быть изучен, проанализирован и плодотворно использован для системной общемировой трансформации в новую систему на новых социально-экономических, ценностных и экологических принципах^[19].

Для описания социальных перемен в духовной, экономической, политической, переговорной деятельности используется и понятие постмодернизации, которой предшествовали доиндустриальная модернизация, связанная с переходом к кооперации и разделением функций в процессе труда, мануфактуре; раннеиндустриальная модернизация, детерминированная технологическим переходом от ремесленного к фабричному производству; позднеиндустриальная модернизация с переходом от фабрично-заводского к поточно-конвейерному производству.

Политическая модернизация, которая в корне меняет современную модель международных и внутристрановых переговоров, основывается на постепенном изменении политической системы, возрастающем участии в политике различных групп населения, формировании новых политических институтов и самое главное в демократизации политической системы общества и политического сознания при сохранении политической стабильности. Здесь важны роль политической и интеллектуальной элиты, ее целенаправленное действие. В соответствии с либеральным сценарием, акцентирующим внимание населения на власти, возможны такие варианты политической модернизации, как демократизация общества; установление авторитарных режимов и торможение модернизации при росте конкуренции элит, но низкой активности населения; замедление модернизации при доминировании политического участия над соревнованием элит; провоцирование диктатуры при одновременной минимизации соревнования элит и уровня политического участия (Г. Алмонд, Р. Даль, Л. Пай).

Не отрицая демократических преобразований и ценностей, представители консервативного направления основной акцент в модернизации делают на политическую стабильность, прочность и организованность политических институтов, обеспечение ими политического порядка с помощью централизованной власти. По мнению С. Хантингтона, авторитарный режим, если он обеспечивает порядок, экономический рост, решение социальных проблем, национальное единство, переход к рыночным отношениям, вполне уместен. Под руководством авторитарной власти создаются такие условия для модернизации, как компетентность политических лидеров, обоснование качественно различных продолжительных этапов и конкретных приоритетов в процессе реформ, четкий выбор времени их применения. Сначала, как считает Хангтинтон, необходимо укрепить политическую стабильность, поскольку любые попытки реформирования системы политической власти в странах, где индустриальный скачок не накладывается на почву демократических традиций, будут иметь негативные последствия. Достижения же в реформировании экономических и социальных отношений обеспечат переход к демократии.

При всех альтернативах понимания механизмов политической модернизации – с акцентом на последовательную либерализацию политической системы или с ориентацией на резкую «шоковую» либерализацию, распад прежней политической системы и внедрение новых демократических институтов любой ценой («конкретная модель») – становится ясно, что важной задачей модернизации является формирование политической и дипломатической элиты, опирающейся на поддержку общества, способной обосновывать и проводить через переговорный процесс реформы, выстраивать инструментальные стратегии, обеспечивать экономический рост и демократические преобразования, своевременное разрешение возникающих социальных напряженностей и конфликтов как на международном, так и на локальном уровне. Переговоры как универсальное коммуникативное средство по совместному принятию определенных решений, несомненно, способствуют урегулированию конфликтов.

В историческом развитии общества конфликты часто являются следствием проявления социального насилия. Социальное насилие олицетворяет проявление агрессивности, деструктивности в обществе, означает применение или угрозу применения силы в прямой или косвенной форме с целью принуждения людей к определенному поведению, т. е. господство одной воли над другой, иногда угрожающее человеческой жизни и статусу отдельных государств.

Динамика социальных отношений демонстрирует, к сожалению, постоянный рост потенциала насилия. Уже в традиционных обществах насилие выступало в форме непосредственной реакции на «чужого» – вплоть до его уничтожения. В индустриальном обществе на передний план выступают скрытые формы насилия, где его инструментом становятся интеллект, информация, высокоорганизованные технологии и т. д. В новоевропейской традиции силовой подход сначала распространяется на природу (природа рассматривается как мастерская для силового манипулирования и подчинения человеку), а затем переносится на общество, в результате чего насильственная социальная революция рассматривается как способ переустройства общества, фактор социального прогресса и путь утверждения общества без насилия. Масштабный всплеск насилия и жестокости в ХХ в. выявил ограниченность социально классовой трактовки насилия и необходимость анализа более глубинных его причин, связанных с человеческой природой. В этом контексте, отталкиваясь от ранее возникших идей о насилии как присущей психологии человека особенности (например, в концепции Гоббса и др.), были раскрыты некоторые механизмы проявления присущих человеку форм насилия: защитная инстинктивная реакция организма на среду (Лоренц), проявление бессознательных устремлений человека (Ницше), наличие у него внутренней агрессивности (Фромм).

История показывает, что, хотя насилие в ряде случаев и оправдано (например, в случае сопротивления агрессору и т. д.), оно в конечном счете носит деструктивный характер, способствует деморализации общества, росту проявлений негативных сторон человеческой природы, отбрасыванию общества назад. Окончание любой формы насилия, в том числе и осуществляемое через военные действия, предворяет переговорный процесс. Широкие проявления насильственных действий особенно опасны в современном мире, когда человечество накопило огромный арсенал смертоносного оружия и технико-технологических систем, угрожающих в случае их насильственного использования жизни не только отдельных людей, но и всего человечества. В связи с этим закономерным результатом поиска иных, альтернативных насилию стратегий поведения являются компромисс, диалог, сотрудничество и ограничение деструктивных начал человека и общественных структур, где особую роль играют переговоры.

Важно иметь в виду, что запрет на насилие в социокультурной практике является своеобразным водоразделом, отделяющим моральные ценности от противоположных им явлений. «Ненасилие, – пишет А. А. Гусейнов, – есть та важнейшая (хотя, разумеется, и не единственная) содержательная определенность, предметность человеческой деятельности, через отношение к которой мораль становится зримой, материализуется в поступках, обнаруживая свою действенность»^[20].

Участвуя в переговорах, следует исходить из того, что концепции насилия в современной культуре противостоит концепция ненасилия как его оппозиция в любых формах проявления, представляющая собой и соответствующую идею, и образ жизни, и специфический тип умонастроения. В основе концепции ненасилия – особое отношение к человеку как высшей ценности мира, а также такие нравственные принципы, как милосердие, терпимость, взаимопонимание, сочувствие, соучастие, в противоположность насилию, господству, подавлению, подчинению, деспотии. В той или иной степени идеи ненасилия предлагаются всеми религиями и культурами мира. Концепция ненасилия развивалась Л. Толстым в форме идеи непротивления злу насилием. Он отмечал, что тот, кто хоть раз испытывал радость отплатить добром за зло, никогда уже не пропустит случая получить эту радость. Для М. К. Ганди (1869–1948) идея ненасилия – это не только этическое учение, но и соответствующий ориентир общественно-политического движения. Основные методы воздействия для Ганди – убеждение, уступки, честность, сотрудничество, прощение вместо мести и кары. Этот путь – проявление величайшей мудрости и силы. Он связан с лишениями, страданиями и даже смертью во имя справедливости.

Мартин Лютер Кинг (1929–1968) разработал практическую сторону идеологии ненасилия и предложил шесть принципов ненасилия: 1) ненасилие – метод борьбы и требует мужества; 2) в борьбе нельзя унижать противника, ненасилием боремся со злом, а не с теми, кто его совершил; 3) вставший на путь ненасилия должен быть готовым принять страдание и не стремиться ответить ударом на удар; 4) духовное насилие так же недопустимо, как и физическое; 5) справедливость – одно из вселенских начал; 6) содействуя справедливости через любовь и ненасилие, мы вносим свой вклад в гармонию Вселенной.

Традиции ненасилия как оппозиция жесткой рациональности в западной философии представлены в «диалогической философии» (Бубер, Бахтин, Эбнер, Мейер), в этике товарищества по существованию (Гвардини) и благоговения перед жизнью