В переговорных процессах современное сообщество все больше ориентируется на принципы взаимовыгодного сотрудничества. Такая модель взаимодействия вписывается в общий контекст переживаемых современным человечеством поворотов, связанных с переосмыслением социальных последствий глобального финансово-экономического кризиса, взаимоотношения глобального и локального, статуса и роли национальных государств и культур, проблем социокультурной самоидентификации в современном мире.
Умение вести переговоры на глобально-международном и локально-национальном уровне с целью установления взаимовыгодных отношений и урегулирования конфликтных ситуаций жизненно необходимо в условиях взаимозависимости отдельных стран и народов. Динамично развивающиеся рыночные отношения в эпоху модернизации также формируют своего рода социальный заказ на разработку адекватных методов и приемов ведения переговоров в деловой жизни, в сфере бизнеса, ориентируясь на поиск механизмов преодоления последствий мирового экономического кризиса.
В переговорном процессе следует учитывать тот факт, что глобальный финансово-экономический кризис, который аккумулировал в себе масштабный политический кризис на уровнях мега-, макро- и микрориска, во многом является кризисом системы духовных ценностей, пренебрежения ими в угоду материальных ценностей и модели процветания, о чем писали начиная с 80-х гг. ХХ в. Д. Белл, Э. Тоффлер, В. Степин, В. Иноземцев и др. Они подчеркивали, что ориентация на приоритеты материального богатства и выгоды не решает все проблемы западного общества. «Ценностная система капитализма, как замечает Д. Белл, воспроизводит идеи благочестия, но сейчас они стали пустыми, ибо противоречат реальности – гедонистическому образу жизни, насаждаемому самой системой. Технократическое общество не является обществом, облагораживающим человека. Материальные блага дают только мимолетное удовлетворение или порождают примитивное чувство превосходства по отношению к тем, у которых их нет. Однако одной из наиболее глубинных движущих сил человека является стремление освятить социальные институты и системы верований, что сообщает смысл жизни. Постиндустриальное общество не в состоянии обеспечить трансцендентальную этику, кроме тех немногих, кто посвятил себя служению науки»[4]. Если ранее в традиционном обществе, как подчеркивает Э. Тоффлер, существовало несколько относительно постоянных структур, с которыми человек мог идентифицироваться, то сейчас существуют тысячи временных субкультур. «Мощные узы, которые связывали индустриальное общество – узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культурного производства, – сейчас разорваны. Все это объясняет то обстоятельство, что города вдруг «не поддаются контролю», а университетами «невозможно управлять»… Прежние пути интеграции в общество, методы, основанные на единообразии, простоте и постоянстве, более не эффективны… Вот почему нам часто кажется, что наше общество трещит по швам. Так и есть»[5].
Призывы к пересмотру сложившихся в лоне западной цивилизации системы ценностей с установкой на материальные блага, силовое отношение к природе, человеку, обществу, необходимости их адаптации к потребностям и запросам постиндустриального информационного общества не были услышаны. Более того, власть материального над духовным, личностного обогащения «влиятельных» мира сего и отдельных государств благодаря средствам массовой информации становилась соответствующим зовущим ориентиром для массового общества. И все же, организуя переговоры, мы не должны отказываться от рационального осмысления происходящего, от веры в разум, в смысл человеческой истории, в человеческую свободу, в возможность преобразования личностного и социального сознания на разумных началах, ибо разум, а значит, мораль, совесть, справедливость являются значимыми для нас до тех пор, пока они определяют нашу личную и социальную позицию и поведение, ибо то, что создано разумом, может быть достойно использовано лишь в том случае, если в этом использовании разум же и участвует. Забвение разума, отказ от рационального осмысления происходящего, утрата веры в гуманистические ценности, как свидетельствуют исторические аналогии от Древней Греции до возникновения нацизма в Германии, становились тревожным симптомом наступления «сумерек кумиров», длительного периода упадка, возврата к иррациональному. Подобно тому как в Греции расцвет просвещения сопровождался прогрессивным переходом греков от мифологического к рациональному мышлению, а период реакции и упадка сопровождался возвратом к иррациональному, так и возникновению нацизма в Германии предшествовали расцвет паранауки, подъем иррационализма и оккультизма. Строгая и неизбежная предопределенность астрологической судьбы в такие моменты исторического бытия казалась более предпочтительной, чем тяжелое бремя ответственности, чем даже свобода с ее нечеткими и ненадежными измерениями. Место рационализма сегодня порой занимает иррационализм даже при принятии решений на глобальном уровне. Научный рациональный подход, научная рациональность, идеалы и нормы науки рассматриваются совершенно в другом ракурсе по сравнению с далекой классической эпохой становления и развития дисциплинарного знания и более близкими к нам временами 60-х гг. ХХ в., когда наблюдался особый интерес и к «лирикам», и к «физикам». Сегодня астрология, хиромантия, гороскопы, парапсихология, НЛО, пришельцы часто вызывают гораздо больший интерес. Подобно тому как на смену утопии приходит прагматизм, на смену научной рациональности подчас приходит откровенный околонаучный каламбур. В переговорах такие установки совершенно неприемлемы.
В то же время массовая культура и безудержно развивающаяся рыночная экономика пронизывают порой все концептуальное поле переговоров. При этом в обществе парадоксальным образом реализовали проект Просвещения и его гуманистический лозунг «Все на благо человека, все во имя человека» и программу «всевозрастающего удовлетворения все возрастающих потребностей». Маркетизация как принцип ценностной координации массовой культуры приводит к унификации социальных, экономических, межличностных отношений на основе рыночного спроса и рыночной цены, ибо все, что возникает, опредмечивается в массовом обществе, должно пользоваться спросом на рынке. Земная массовая культура лишена трансцендентного (нематериального – потустороннего) измерения. Она конкретна, подчинена реальным целям, потребностям и ценностям комфортной, удобной, обустроенной жизни и жизненного успеха, социального признания личного и семейного счастья. Сама по себе массовая культура ни плоха, ни хороша – она является порождением индустриального общества и урбанистического образа жизни, выполняя при этом разнообразные функции по социализации личности в условиях постиндустриальной цивилизации, стандартизации интересов, потребностей, ценностно-смыслового восприятия реальности, регуляции психического и нравственного сознания. Массовая культура в силу выполняемых ею функций приводит к ценностному релятивизму, нивелированию, маркетизации, прагматизации системы ценностей, экспансии потребительских установок в различных областях, в том числе и в переговорном процессе.
Благодаря массовой культуре (в силу более раннего ее зарождения) и вступления в нее американского общества с его чистой моделью капиталистической экономики и демократии, а также привлекательности продуктов массовой культуры, наступил довольно значительный период трансляции «американизма», пресловутого американского образа жизни, хотя и в самой Америке наблюдается противостояние ценностей традиционной американской культуры («одноэтажная Америка») и массового общества (с символом «калифорнизации»)[6]. Завышенное материальное потребление, не обусловленное необходимым производством, широко пропагандируемый образ жизни в кредит, не могли не привести к снижению уровня устойчивости американской экономики, снижению доли сбережений населения (в 1998 г. эта доля достигла отрицательного значения)[7] к растущей задолженности и неплатежеспособности населения перед финансовыми институтами.
Вместе с тем сегодня проблема заключается не столько в ликвидности и кризисе долгов, сколько в отсутствии источника экономического роста США, а с ними и всей мировой экономики, так как зависимость, например, Китая от экспорта в Соединенные Штаты остается критической, несмотря на все усилия по развитию внутреннего рынка. В 2001 г. США смогли вывести свою экономику из кризиса за счет использования, во-первых, стратегии экспорта нестабильности, роста военных расходов в самих Штатах и притока капиталов и интеллекта в свою страну, а во-вторых, за счет использования стратегии «накачки» рынка безвозвратными ипотечными кредитами, которая выступала и формой социальной помощи. И первая стратегия, реализовавшая себя сначала в Югославии, затем в Ираке и Пакистане, и вторая стратегия с созданным ею финансовым пузырем и последующей агонией оказались контрпродуктивными для экономического развития США и стали катализатором глобального кризиса и «экспорта хаоса»[8]. Эти тенденции несомненно явились следствием силовой модели переговорного процесса в международных и бизнес-отношениях, которая набирала силу в эпоху техники.
Эпоха техники, проявившись в XVII в., которая приобрела всеохватывающий характер в XVIII в. и получила чрезмерно быструю динамику в ХХ в., в XXI в. демонстрирует переход к единой мировой истории. Только на определенном этапе развития и взаимодействия локальных цивилизаций возникает феномен всемирной истории и только при осознании вызовов истории начинается весьма сложный и противоречивый процесс становления единой глобальной цивилизации, который во многом задается стратегией переговоров.
Современный этап цивилизационного развития аккумулирует в себе весь исторический опыт, накопленный человечеством, разнообразные пути и формы его общественного развития и позволяет сквозь призму «истории человечества в целом» понять место, направленность и смысл исторических событий, специфику и роль отдельных цивилизаций в мировом историческом процессе, его целостность и взаимозависимость. Вместе с тем «взгляд на человеческую историю ведет нас к тайне нашего человеческого бытия», ибо то, «к чему я принадлежу, во имя чего я живу, все это я узнаю в зеркале истории»[9].
Рассматривая реальность всемирной истории как особую стадию развития человеческого духа и как результат взаимодействия различных культур, К. Ясперс подчеркивал, что подлинная связь между народами духовная, а не родовая, не природная. Именно духовное единство человечества и обусловливает реальность мировой истории.
«Осевая эпоха», ознаменовавшая начало всемирной истории, возникла одновременно в различных местах – в Индии, Китае, Персии, Палестине, Древней Греции. Здесь рождаются мировые религии, философия, пробуждается метафизическая рефлексия и возникают духовные движения. Сегодня человечество с неотвратимостью приблизилось к современной осевой эпохе, когда для его выживания требуются обновленные нравственные ориентиры и духовные ценности, что дает импульс к пересмотру концептуальной модели переговоров.
Быстро развивающаяся, динамичная и агрессивная техногенная цивилизация с ее устремленностью ко всему новому, нетрадиционному, с ярко выраженным индивидуализмом свободной личности, с деятельностным преобразовательным вектором по отношению к природному и социальному миру оказала мощнейшее влияние на все мировые очаги цивилизации[10]. На фоне глобального кризиса и постоянно заявляющих о себе политических рисков в международных переговорах постоянно возникает проблема взаимоотношения глобального и национального, сохранения национальных приоритетов. Некоторые исследователи утверждают, что, подобно тому, как в Новое время становлению и развитию национальных государств способствовал локальный этнизм (национализм), идентификация граждан осуществлялась через национальное сознание и культурную принадлежность к нации, современная глобализация унифицирует национализм и приводит к «постнациональному самопониманию политического целого», «постнациональному обществу» (Ю. Хабермас). При этом национализму придается чисто гражданская форма, возлагается надежда на некую вненациональную всеобщую политическую культуру, которая позволит перестроить солидарность граждан «на абстрактной основе конституционного патриотизма». Такая альтернатива «концу политики» реализуется по «мере создания наднациональных дееспособных акторов, подобных Европе», а граждане Евросоюза с целью гражданской солидарности должны, не взирая на национальные границы, научиться признавать друг друга в качестве одной и той же государственно-политической системы[11].
Толерантный сценарий разрешения противоречий глобализации и национализма предлагает и У. Бек в своей концепции «космополитического государства», становлении надгосударственных структур единой Европы, элиминировании национального, ограничении национальных правительств, создании транснациональных структур и пространств, объединенного суверенитета. Обретение национальными государствами «космополитического характера» является, по словам Бека, «ответом на вызовы глобализации» и противостоянием этническому, религиозному и националистическому фундаментализму[12].
Можно согласиться с теми партнерами по переговорам, которые критично относятся к концепциям «конституционного патриотизма» и «космополитического государства» как сферам благих пожеланий далекого будущего, которое, быть может, никогда не наступит, ибо «в современной действительности существует не субъект права с паспортом в кармане, а человек во всей его целостности, с его мечтами, символами, традициями – тем, что формирует его идентичность»[13].
Авторы альтернативных моделей переговорного процесса рассматривают как нацию, так и национальное государство своими основными ориентирами; что же касается пророчеств относительно глобальной культуры, то по их мнению, невозможно учесть укорененность культур во времени и пространстве, а также зависимость идентичности от памяти. Чтобы мобилизовать энергию европейских граждан, необходимо рассмотреть «общеевропейские традиции» и разработать миф об их происхождении, переписать историю, изобрести ритуалы и символы традиций, которые создадут новую идентичность, «новый национализм», а значит, и новый образ Чужого[14]. «Трансформация в глобальное гражданское общество» не должна быть ответом, по мнению М. Спикера, на вызовы глобализации[15].
При всех очевидных экономических, политических и социокультурных преимуществах глобализации относительно развитых стран для многих других они оборачиваются значительными потерями и разочарованиями. Упования на построение интегрального единого бесконфликтного человечества в рамках однополярного мира после распада мировой системы социализма оказались явно преувеличенными иллюзиями. Становится ясно, что традиционные формы институциональной организации общемирового общежития в виде взаимодействия национальных государств в переговорном процессе столь же актуальны.
Современная модель переговоров должна учитывать, что тотальный дисбаланс, всеобщая непримиримость, снижение императивного статуса общечеловеческих ценностей означают кризис современной миросистемы и осознание того, что «мир никогда не будет таким, как прежде» (И. Валлерстайн). Всеобщий кризис проявляет свои различные стороны – в экономике, политике, экологии, науке, воспитании. Превратившись на материальном уровне в одно глобальное сообщество, человечество еще не готово к духовному единению и пониманию того факта, что мы не можем причинять вред другим не вредя себе, что каждый отдельный человек в мире, обеспечивая свое существование за счет человечества, должен служить ему и заботиться о благе всего мира, поскольку он зависит от него (Б. Суллам).
Категорический императив нравственности, сформулированный И. Кантом, и сегодня звучит весьма актуально, и было бы замечательно, если бы он стал общепризнанным принципом ведения переговоров на различных уровнях. Это безусловный принцип поведения, основной закон этики, которым должны руководствоваться все люди независимо от их происхождения и положения в обществе. Первая формулировка категорического императива напоминает «золотое правило морали», сформулированное еще в древности: «Поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой». Вторая формулировка категорического императива «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» обращает внимание на всеобщность нравственных требований. Третья формулировка предписывает: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему как к средству». Вряд ли хоть в какой-то степени запрет на использование человека в качестве средства реализовался в современной цивилизации. Человек для Канта – всегда цель. Он обладает нравственной самоценностью. Нельзя низводить человека до уровня предмета, средства для достижения цели, человек – высшая ценность и цель.
Сегодня, к сожалению, не только отдельный человек, но и отдельные государства на переговорах, а затем в реальной политике и жизни выступают в качестве средства для достижения меркантильных целей. Несмотря на ригоризм, учение Канта звучит как предостережение современному человеку – нельзя уступать антинравственности, никогда и ни при каких обстоятельствах. Нельзя быть «этически нейтральным» при разрешении природных и социальных катаклизмов; выход не в отказе от долга, а в соединении его с любовью, совестью, доброжелательностью, ответственностью в поиске гуманистической планетарной этики во имя того, чтобы человечество сохранило себя и высокие нравственные ценности. Нравственность, по Канту
О проекте
О подписке