– Господин Маддердин, – глянул он на меня раздраженно, и я видел, что теряет терпение. – Я не хочу убивать ее, не хочу жечь на костре – всего лишь принудить, чтобы вышла за меня. Узнай твои конфратеры о ереси – и даже я не спасу ее от огня! Так что решай: берешься за работу или нет, а, Мордимер?

Кнаппе путался, словно пьяница в вожжах. Он что же, всерьез думает, будто я закрою глаза на ересь? Уж тогда бы мой Ангел-Хранитель устроил мне веселье, после которого сеанс с мастером Северусом показался бы возбуждающим свиданием. Разве что увидел бы в этом какую-то пользу, но ведь неисповедимы пути, которыми следуют мысли Ангелов! Как неисповедимы и лабирины безумия, которыми те пути ведут.

– Сколько? – спросил я, зная, что из этого скупердяя непросто будет выжать хоть что-нибудь.

– Устрою тебе епископскую концессию на весь округ Хез-хезрона. Этого разве не достаточно? – Он приподнял брови, словно удивленный моей неблагодарностью. – Выполните после для меня два-три поручения – и будем квиты.

– Концессию всегда можно дать, а потом – отобрать. Зависит от настроения Его Преосвященства, – сказал я, памятуя, что, когда епископ страдает от подагры, поступки его совершенно непредсказуемы. – Кроме того, мне ведь придется потратиться. Или вы, господин Кнаппе, полагаете, что я отправлюсь в одиночку? А помощникам нужно будет заплатить.

Мясник шевельнул губами, словно что-то подсчитывал.

– Двадцать крон, – наконец выдавил с усилием.

– Там уже погибли люди, – напомнил я ему. – Триста – и ни полугрошем меньше.

Кнаппе побагровел.

– Не смейся надо мной, попик, – сказал тихо, – потому что могу и тебе устроить визит к Северусу.

Уж и не знаю, почему некоторые зовут нас, инквизиторов, попиками. Служим Церкви, изучали теологические науки (настолько, насколько могут пригодиться в нашем деле), но, мечом Господа нашего клянусь, мы ведь не священники!

Я глянул ему прямо в глаза. Как доходит до торгов, уж поверьте мне, я не знаю страха. Дукаты, кроны, талеры, дублоны, флорены, и даже сама мысль о них обладает силой воистину волшебной. Да и к тому же угрозы – часть обряда торговли, принимать их всерьез я не намеревался. Хотя, несомненно, следует признать, что Кнаппе не принадлежал к числу воспитанных людей. И с сеансом у мастера Северуса он перебрал. Кто когда видел, чтобы официально допрашивали инквизитора? Такие дела решаются совсем иначе. Насколько я знал, инквизиторы, виновные в преступлениях, попадали под опеку столь теплую, что по сравнению с ней пытки Северуса выглядели нежнейшими ласками. Вдобавок для этого должен найтись повод позначительней гнева мясника – пусть даже и мясника с весьма серьезными связями.

– А хотел бы ты когда-нибудь повстречаться с Курносом, господин Кнаппе? – спросил я без улыбки, но и без злости.

Курносом все называли Захарию Клингбайля, которого я спас от медленной смерти в казематах и который теперь помогал в разнообразнейших моих начинаниях. Ходила о нем, о моем Курносе, дурная слава. И было это хорошо.

– Угрожаешь? – Кнаппе привстал и навис надо мною словно глыба жира.

Я внезапно ощутил бешеную ненависть и желание расквасить эту огромную морду, похожую на пудинг из кровяной колбасы. Но – сдержал себя. В конце концов, нас связывало дело, и здесь не было места личным симпатиям и антипатиям.

– Триста, господин Кнаппе, – повторил я спокойно, а он медленно опустился в кресло, словно из его тела выпустили воздух.

– Двадцать пять, – сказал, – и это мое последнее слово.

– Выбрали вы неподходящее время, – рассмеялся я. – У меня как раз хватает деньжат, чтобы спокойно подождать действительно выгодного предложения. К тому же подумайте: потом будут проблемы с ее братцами.

Я видел: ему хотелось сказать: «Это твои проблемы», – но он как-то сдержался.

– Пятьдесят, – решился, а я подумал, насколько еще сумею затянуть эту игру.

– Плюс двести, – добавил и таки потянулся за фиником.

– Тридцать сейчас и пятьдесят после дела.

– Сто сейчас и сто двадцать пять после дела. И в случае чего – задаток не возвращается.

– По пятьдесят. – Кнаппе сжал кулаки.

– Семьдесят пять и семьдесят пять и тридцатипроцентная скидка в твоих лавках до конца года.

– Десять процентов, – сказал он.

Наконец сошлись мы на семнадцати с половиной и торжественно ударили по рукам. Я был несколько удивлен, поскольку надеялся выторговать крон сто, а мысль о скидке пришла в последний момент. Кнаппе же должен был знать больше, чем говорил, – или задумал какую-то гадость. Или и вправду алкал жениться на Элии. Я лишь надеялся, что он не настолько глуп, чтобы думать, будто сумеет после завершения работы от меня избавиться. Это правда, что не было у меня концессии в Хез-хезроне, но, Боже милостивый, я ведь инквизитор! А даже Кнаппе ни скуп, ни глуп настолько, чтобы портить отношения с Инквизиториумом, который наверняка вспомнил бы о своем конфратере. Даже о таком, который не слишком известен в Хез-хезроне и у которого нет епископской концессии. Впрочем, не было у меня нужды в том, чтобы защищала меня Церковь. Да, милые мои. Бедный Мордимер – человек осторожный, осмотрительный и смиренный, но если дело доходит до проблем – в нем просыпается триединое чудовище: лев, тигр и дракон!

Кнаппе отсчитал семьдесят пять крон, а я еще велел ему поменять две золотые пятидукатовки, обрезанные по краю, и только потом спрятал мешочек под кафтан.

– Через несколько дней получишь концессию, – пообещал он.

– Буду ждать, – ответил; мне и впрямь было интересно, удастся ли ему провернуть все настолько быстро.

Впрочем, так или иначе, задаток возвращать я не предполагал. Потому что – как знать, дойдет ли дело до следующего платежа? Если Элия предстанет перед Советом, Кнаппе наверняка не будет настроен еще раз тянуться к кошелю.

– Реши это быстро и чисто, Мордимер. Да, – глянул он на меня с прохладцей, – и не вздумай обмануть. Если решишь стакнуться с девкой за моей спиной – я догадаюсь.

– Ты меня знаешь.

– О да, знаю, – кивнул Кнаппе и повернулся ко мне спиной.

– Мы еще не закончили, – сказал я твердо.

– Да ну? – протянул он и без охоты глянул в мою сторону.

– Именно. Когда буду выходить, станешь в дверях. И отыграешь одну сценку.

– Сценку? – Маленькие глазки с подозрением уставились на меня из глыб жира, которые у нормального человека были бы щеками.

– Скажешь: «Ладно, Мордимер, дам тебе на десять крон больше». Так, чтобы услышали слуги. А я отвечу: «О нет, даже если бы давал тысячу, не стану этого делать!»

– Думаешь, что в моем собственном доме есть шпионы?

– А ты думаешь, что может их не быть у человека твоего положения? – спросил я вежливо.

– Да, это верно, – усмехнулся он через миг, и я знал, что слова мои были бальзамом для его души. – Наверняка ты прав!

* * *

Курнос и близнецы сидели в «Хромом пони»: играли. По лицам было понятно, что играли неудачно. Ну а потом я увидел человека, которого они пытались обуть, – и рассмеялся.

– Отдай им деньги, Ганс, – сказал, присаживаясь. – Или уж – половину того, что проиграли. Никогда не читал разве, как говорит Писание: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись!»^[12].

Шулер широко раззявил рот в усмешке, показывая черные десны и пеньки гнилых зубов.

– Я всего лишь достойный жалости грешник, – сказал с театральным раскаянием, – и не знаю Писания так хорошо, как слуги нашего Господа.

– Так это Ганс? Ганс Золотая Ручка? – спросил Курнос и ткнул его кривым пальцем в грудь.

Близнецы заворчали что-то под нос и одновременно, хотя и незаметно, потянулись к стилетам.

– Нет-нет, – придержал я Первого. – Мы ведь не хотим здесь драк, верно, Ганс?

Шулер усмехнулся и подтолкнул в их сторону кучку серебра.

– Считайте это бесплатным уроком, – сказал. – Выпьешь со мной, Мордимер?

– Почему бы и нет? – ответил я, а Курнос и близнецы встали, оставляя нас одних.

Трактирщик принес нам вина, и я, прежде чем сделать глоток, сперва смочил губы.

– Всегда осторожен? – усмехнулся шулер.

Я глянул на него, не понимая, что тот имеет в виду.

– Ах, нет, – сказал наконец. – Просто привычка.

Ганс склонился ко мне.

– Был у Кнаппе? – спросил шепотом.

– Как всегда, когда в городе, – ответил я, не понижая голоса.

– Да он уже предлагал работенку то одному, то другому, – засмеялся Ганс. – Но дураков нет, парень. Знаешь, кого мы давненько не видали в Хезе? Русого и его людей.

– А откуда б ему здесь взяться, – насупился я, поскольку Русого в последний раз видели в подземельях барона Берга. Судя по тому, что я слыхал, из тех подземелий быстро не выходят. А если выходят – то не своими ногами.

Ганс пожал плечами:

– Я что, гадалка? Ты просто учти: вот он был, а теперь его нет.

– Взял задаток и смылся, – сказал я, поскольку все знали, что Русый и его люди – не самая солидная компания.

– Ты вроде бы не дурень – верить, что Кнаппе дал ему задаток, – фыркнул он. – Это дело смердит, парень, и я тебе советую: держись подальше от проблем.

– В смысле?

– В смысле – уезжай, Мордимер. Просто-напросто уезжай. Или займись чем другим.

– Вот как, – пробормотал я. – И какова будет цена моего послушания?

– Лучше спроси, какова будет цена строптивости. – Сукин сын даже не старался скрыть угрозу в голосе.

– Ганс, ты ведь столько лет меня знаешь – должен бы помнить, что меня можно купить, но нельзя запугать, – сказал я с упреком.

Шулер допил вино и встал.

– Мне всегда казалось, что ты понимаешь, откуда дует ветер, Мордимер, и всегда падаешь на четыре лапы. Не ошибись теперь.

Я кивнул ему:

– Спасибо за вино. И – взаимно. Я хотел бы, чтобы ты знал одно. Я ненадолго выезжаю из города, а делом Кнаппе займусь, когда вернусь. Или не займусь. Это будет зависеть от многого – и от состояния моих финансов в том числе.

Ясное дело, я врал, но это был неплохой способ успокоить Золотую Ручку. Если он имел отношение к Элии Коллер, а мне казалось, что имел, то он, вне всякого сомнения, повторил бы, что Мордимер Маддердин покидает Хез-хезрон. И даже если ему не поверят, зерна сомнений будут посеяны.

Шулер ушел, от порога снова махнув мне рукой, а я минутку посидел в одиночестве, допивая вино. Когда наконец вышел, увидел, что Курнос и близнецы сидят вместе с парой оборванцев подле корчмы и играют в монеты. Кивнул им. Они неохотно оторвались от развлечения. Мы отошли в сторону.

– Ничего не получилось, – сказал я им.

Курнос скривился, а скривившимся выглядел он еще хуже, чем обычно. Близнецы помрачнели.

– Ну, тогда сами чего-то найдем, – буркнул Второй.

– Как хотите, но, – я поднял палец, – поступим по-другому. Ждите меня здесь каждый день, с полудня до двух. И никаких авантюр, потому что вытаскивать вас из казематов бургграфа во второй раз я не стану.

Курнос вновь скривился, припоминая те события. Впрочем, у Курноса любое упоминание о казематах (где бы те ни находились и кому бы ни принадлежали) пробуждало старые воспоминания. И как свидетель его приключений, я мог сказать, что воспоминания эти были крайне мрачными.

Да и на сей раз все могло закончиться куда как невесело. Мне и вправду пришлось крепко поднапрячься и использовать немногие свои знакомства, чтобы вытащить парней из тюрьмы. Их обвиняли в убийстве, насилии и грабеже. В лучшем случае – виселица. В худшем – содранная кожа, отрубленные конечности или переломанные колени… И все же мне удалось добиться лишь публичной порки и месячного искупления. Ежедневно они должны были восемь часов лежать на плитах собора, в покаянных одеждах и с остриженными головами. Также ежедневно получали по пять ударов кнутом на рынке, куда должны были ползти на коленях. Ну в конце концов все это веселье закончилось, а парни получили незабываемый жизненный опыт.

Я лишь надеялся, что они сумеют сделать из него выводы.

* * *

Концессия пришла через восемь дней, и не сомневайтесь, проверил я ее очень тщательно. И печать, и подписи были настоящими. Красная печать со львом и драконом да размашистая подпись самого епископа Хез-хезрона. Я не думал, что Кнаппе решился бы на подделку церковного документа, но береженого Господь Бог бережет. Получив бумаги, я отправился в хезский Инквизиториум, чтобы официально представиться новым братьям и зарегистрироваться в канцелярии. Восемь дней ожидания я потратил не только на развлечения. Да и что за развлечения в Хез-хезроне? Дешевые девки грязны и больны, а дорогие, как следует из самого этого слова, – дороги. Слишком дороги для бедного Мордимера, что с трудом сводит концы с концами. Но я послушал там и сям то, что послушать стоило, и… Кнаппе был прав: Элия не только не производила впечатление богобоязненной и законопослушной мещанки – напротив, похоже, скрывала некую тайну. Ганс тоже не ошибся: это дело смердело. Но у меня была концессия, и благодаря этому грядущее виделось в более радужных тонах. При том условии, конечно, что я вернусь из Сареваальда. А если уж не вернулся оттуда негодяй Русый, означало сие лишь одно: задание не из легких.

Сареваальд – руины замка в трех стае^[13] от Хез-хезрона. Замок сгорел лет сто тридцать тому, и раза три его пытались отстроить, но ничего из этого не вышло. Некий епископ даже хотел поставить на холмах церковь, но как раз случилась война с монголами, и епископа сожгли, а после войны у всех нашлись более насущные проблемы. Поэтому руины крепости так и темнели на склоне, вечно окруженные туманом и легендами. Рассказывали о детях, что не возвращались с холмов, селяне клялись, что ночью там горят огни и раздаются ужасный вой и дьявольский хохот. То, что пропадали дети, не удивляло, поскольку вокруг были только болота да глиняные карьеры, что же до селян – трудно найти среди них трезвого. Но здешние жители верили, что в руинах затаилось Зло, и селяне даже направляли прошения епископу, дабы снарядил туда экзорциста или инквизиторов. Будто у епископа нет других забот.

* * *

В Сареваальд мы двинулись в вечер пятницы, с тем расчетом, чтобы всю субботу ждать на месте. Я не скрывался. Напротив: мы выехали через северные ворота, а Курнос и близнецы свято верили, что направляемся мы на работу в городок Вильвен, до которого было полдня пути. Что цель наша – Сареваальд, я рассказал им, уже когда стены Хеза скрылись с глаз.

Отчего выехали мы через северные ворота? Потому что руины Сареваальда лежали как раз к северу от города. Если кто-то следил за нами, наверняка должен был подумать: «Глядите-ка, хитрован Мордимер и его люди выезжают через северные ворота. Если бы намеревались попасть в Сареваальд, выехали бы южными, а потом тихонько обошли город». Но не было похоже, будто кто-то пытается идти за нами, а уж поверьте, вашего нижайшего слугу выучили распознавать подобные вещи.

Мы не спешили и до Сареваальда добрались к ночи. Небо было в тучах, и луна лишь время от времени показывалась из-за темной их вуали. Но даже в этом слабом свете было видно, что внутренние стены крепости сохранились весьма неплохо. Если здесь кто и появится, придется ему пройти сквозь врата, а вернее – через тот пролом, что от них остался.

Мы подыскали безопасное местечко и устроились на ночлег, решив сменять друг друга на посту каждые три часа. С утра субботы слегка осмотрелись в руинах, и Курнос нашел проржавевший топор. Такое вот таинственное место. Но я и не думал расслабляться. В конце концов, Кнаппе, по его словам, послал сюда три отряда, и никто не вернулся – а это о чем-то, да говорило. До ночи мы подкреплялись неплохим винцом, которого Курнос притащил несколько бурдюков. Не вижу причин, отчего бы парням не выпить перед делом. Они достаточно опытны, чтобы знать: если напьются и напортачат – погибнут. Не убьют их враги – сделаю это я сам. Собственными руками и так, чтобы дать хороший пример остальным любителям неразумных развлечений. Но и близнецы, и Курнос были крепкими ребятами. Я лично видел, как Курнос однажды за раз опорожнил пятилитровую баклагу крепкого, сладкого вина – и даже бровью не повел. Разве что проблевался потом от излишка сладости, а после зарезал человека, который осмелился над этим посмеяться. А потом – еще и двух приятелей того человека, поскольку те почувствовали себя оскорбленными. В городе потешались над тем случаем целый год.

Внезапно Второй, который теоретически бдил на посту (а на деле нет-нет, да и прибегал к нам глотнуть винца), крикнул по-совиному. Мы сорвались с места и припали к отверстиям в стене. По тракту медленно ползли светляки.

– Идут, – прошептал Первый.

– Ага, идут. – Курнос достал из ножен саблю.

Удивительная у него была сабля. В самом широком месте – с ладонь, но острая словно бритва. Разрубала железный брус словно трухлявое дерево. Некогда Курносу отдавали за нее сельцо, но он не продал – предпочел бы умереть с голоду. Был он крепким парнем, мой Курнос, и, между прочим, за это я его и любил.

Огоньки приблизились, и мы услышали шум голосов, а потом увидали людей с факелами. Было их семеро, шестеро мужчин и одна женщина, если в такой тьме я разобрал верно. Мужчины – спереди и сзади – несли факелы. Двое других волокли немалый сверток. Коней наверняка оставили внизу, и некоторое время я жалел, что не послал кого-то из своих к подножию, чтобы разобрались с охраной и свели лошадок. Ведь деньги лишними не бывают. К тому же слабо верилось, чтобы Элия Коллер приехала на захудалой кляче.

Пришельцы вели себя так, словно Сареваальд был самым безопасным местом на свете. Шутили, смеялись, кто-то ругался в голос, сбив ногу о камень, кто-то пил, громко глотая, из фляги. Мы напряженно ждали, куда же они последуют. Здесь наверняка был умело замаскированный вход, которого мы не нашли.

Точно. Один из мужчин, настоящий гигант, подошел к камню, поднатужился и передвинул его в сторону. Под камнем была железная плита со слегка заржавевшим кольцом. Я видел все отчетливо, поскольку мы лежали буквально в нескольких шагах от них, в руинах галереи, меньше чем в трех метрах над подворьем. Теперь я был уверен, что женщина – именно Элия Коллер. Следовало признать: красивая бестия! Длинные светлые волосы, сколотые высоко на голове, хищное личико с маленьким носиком и большими изумрудными глазами. Лампа, которую нес один из мужчин, хорошо ее освещала, и я уже не удивлялся, что Кнаппе влюбился в эту женщину. Может, я и сам бы в нее влюбился, если бы не тот факт, что собирался ее погубить. Ни одного спутника Элии я раньше не видел, но, по правде сказать, насчет того, кто все время стоял за пределами освещенного факелами пространства, у меня были сомнения.

Великан поднял металлическую плиту, и все остальные сошли по ступеням во тьму. Сам же он закрыл за ними вход и вновь, покряхтывая, передвинул камень на место. Потом уселся поудобней, оперся о стену, набил трубку и принялся лениво пускать из нее дым, глядя в небо. Курнос посмотрел на меня вопросительно.

– Живьем, – выдохнул я ему прямо в ухо.