– Забери его, – сказал Поммель измученным голосом. – Я решил отпустить тебя, Мордимер, на неопределенное время. Решил также написать письмо Его Преосвященству с просьбой принять тебя в число инквизиторов, лицензированных в Хез-хезроне.

– Вышвыриваешь за то, что я оказался слишком проницательным, да? Слишком честным?

– Не вышвыриваю. – Он взвесил в руке мешочек и бросил его мне на колени. – Это прекрасный аванс, Мордимер. Ну и я думаю, что так для нас всех будет лучше.

– Почему? – спросил я расстроенно. Отложил кошель на столешницу. Тот был и вправду тяжелым.

– Ибо то, что для тебя лишь средство, ведущее к цели, для других людей этой целью и является.

Некоторое время я молчал.

– Значит, я должен был договориться с Гриффо, верно? Освободить Захарию, взять деньги его отца, после чего принять деньги от Гриффо Фрагенштайна в обмен на то, что мы сохраним его семейные тайны?

– Ты сказал, Мордимер.

Значит, Поммель хотел всего лишь спокойно существовать. Именно таков был закон его жизни. А ваш нижайший слуга стал причиной того, что жизнь его сотряслась до самых своих основ. Наверняка моему главе не понравился разговор с людьми в черном. Быть может, не понравился ему также слух, что граф Фрагенштайн утонул, когда его навестили инквизиторы. Поммель, как видно, имел не настолько большие амбиции, чтобы оказаться добросовестным инквизитором, – он предпочитал оставаться в фаворе у местного дворянства. Как знать, быть может, и сам мечтал когда-нибудь сделаться одним из них?

Я поднялся.

– Возможно, ты позабыл, Хайнрих, что Бог все видит, – сказал я. – Видит и оценивает. Оценивает и готовит наказание.

– Поучаешь меня? – Он тоже встал. Я видел, как его лицо идет красными пятнами.

– Никогда бы не осмелился.

– Я любил тебя, – сказал он, сделав четкое ударение на «любил». – Но теперь думаю, что ты можешь доставить больше хлопот, чем пользы. В связи с этим составлю письмо, в котором буду просить снять с тебя полномочия инквизитора.

Я обмер, но миг спустя лишь склонил голову.

– Ибо Он укрыл бы меня в скинии Своей в день бедствия, скрыл бы меня в шатре своем, вознес бы меня на скалу^[8], – прошептал.

– Убирайся уже, – приказал он измученным голосом.

– Пока нет, – произнес кто-то.

Я резко обернулся. В углу комнаты, опершись на суковатую палку, сидел худощавый человек в грязно-черном балахоне. Каким чудом ему удалось незаметно пройти в Инквизиториум? А каким чудом – войти в эту комнату и подслушать наш разговор?

– Добрый брат, ничего из того, что здесь происходит, тебя не касается. Пойдем, я прикажу накормить тебя, а потом перед дальнейшей дорогой наполним твою котомку мясом, хлебом и сыром.

Он взглянул на меня и усмехнулся.

– Большое спасибо, Мордимер, но я не питаюсь ничем, кроме Света.

Услышав эти слова, я хотел спросить, не отворить ли мне в таком случае ставни, не зажечь ли свечи, но, к счастью, я не успел ничего сказать. Хайнрих Поммель упал на колени и ударился лбом в доски пола так сильно, что я побоялся, не пробьет ли он дыру в подвал.

– Мой господин, – закричал Поммель, – чем я заслужил такую честь?

– Ты – не заслужил, – ответил человек в балахоне.

Потом встал и приблизился к вашему нижайшему слуге, который глядел на все происходившее, словно баран. Он положил руку мне на плечо – и я едва не согнулся под ее тяжестью. Теперь тот, кого я принял за нищего, не казался ни столь низкорослым, ни столь худощавым, как поначалу. Даже бедный балахон сменился снежно-белым плащом. А волосы его засияли, словно чистое золото.

– Мордимер, – сказал он. – Мой дорогой Мордимер… Ты и вправду не знаешь, кто я такой?

Не понимая, я посмотрел в его глаза и утонул в лабиринтах безумия, которые в них пульсировали. Я не мог уже самостоятельно отвести взгляд, поэтому он ударил меня по щеке. Я вырвался из ловушки и отшатнулся к стене.

– Не хочу тебя пугать, мой дорогой мальчик, – сказал он, и в голосе том я услышал нотку печали.

– Кто ты? – спросил я, удивляясь тому, насколько спокоен мой голос. Был удивлен, поскольку, кроме хорошо ощущаемой эманации его силы, не различал никаких признаков, что сопровождали появление демонов. – Знай, что смело могу вспомнить слова Господа: «Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей»^[9].

Если бы мог, я выхватил бы из ножен меч, но не было у меня ничего, кроме укрытого за голенищем стилета. Я вынул тот стилет, понимая, как смешно выглядит мой жест. Но речь здесь шла не об оружии, а о силе веры, что направила бы острие.

– «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине»^[10], – крикнул я.

– Хорошо сказано, Мордимер, – признал он вежливо. – И то, что веришь, будто я демон, – это даже к лучшему.

– Есть у тебя времени на три удара сердца, чтобы ответить. Потом тебя убью, – сказал я спокойно и решительно.

Так спокойно и так решительно, чтобы скрыть собственный испуг. Испуг мышки, грозящей льву.

– Мое сердце никогда не билось, а ты не в состоянии был бы причинить мне вред, даже если бы я такое допустил…

– Это Ангел! – проверещал Поммель, не поднимая головы от пола. – Это Ангел! Сжалься надо мною, милостивый господин!

– С тобой мне не о чем говорить, – буркнул стоявший рядом со мной человек, и я внезапно понял, что рот Поммеля пропадает. Через миг на его лице между носом и подбородком нельзя было различить ничего, кроме ровной кожи.

– Ты и вправду Ангел? – спросил я, отступая на шаг и поглядывая на Поммеля, который отчаянно ощупывал лицо в поисках рта – и глаза его едва не вылезали от удивления.

– Я не простой Ангел, Мордимер, – ответил он. – Я твой Ангел-Хранитель. Я свет, которым ты разгонишь тьму, я капля воды, которая падет на твои жаждущие уста, я дыхание ветра среди жара пустыни, я слово надежды там, где забыли слово «надежда». – Внезапно он вырос до потолка. Я прикрыл глаза, когда блеск поразил мои глаза. – Я – Слуга Божий, Молот Ведьм и Меч. Проведу тебя меж Ловцами Душ и дарую жизнь среди Черной Смерти. Желаешь ли меня обнять, Морди-мер?

– Нет, – сказал я, зная, что через миг гнев его падет на мою голову.

Я знал, что передо мной стоит демон, ибо такой человек, как я, не заслужил Ангела-Хранителя. Он пытался меня соблазнить, ввести во грех гордыни, обмануть…

– А ведь не ошиблись в тебе. – Голос его загремел, словно бронзовый колокол. – Ты именно тот, кого я искал. Подойди, мое дитя. Теперь обниму тебя с истинной любовью. Уже не сгоришь в моем огне…

Он даже не стал ждать моего позволения. Его огромные, сияющие белизной крылья прикрыли меня, словно одеяло из горячего снега. Милые мои, Мордимер Маддердин не дурак и знает, что снег не может быть горячим, ибо в руце человеческой превращается в воду. Ну и что до этого, если крылья Ангела казались созданными именно из раскаленных снежных полотнищ. Не делалось мне горячо, однако наполняли они жаром мои сердце, разум и душу.

Было это чувство пугающее и удивительное, несущее полную боли сладость. Я закрыл глаза и, видимо, порядком простоял в странном трансе, прежде чем снова их открыл. Рядом со мной никого не было. Ни человека в черном балахоне, ни Ангела с крыльями, сотканными из раскаленного снега. Лишь на полу осталось белое перо, но и оно через миг зашипело, а затем исчезло, оставив только выжженный след на дереве.

Я повернулся к Поммелю, чтобы взглянуть, что с ним происходит. Он уже отыскал рот, сидел в углу комнаты с онемевшим от испуга лицом и водил пальцами по губам. Взглянул в мою сторону.

– Уезжай отсюда как можно быстрее, Мордимер, – сказал, и в голосе его звучали страх и злость. А может, также нотка зависти? – Забирай все эти деньги – и уезжай. Я дам тебе письмо к епископу, только оставь нас в покое.

– Сделаю, как просишь, Хайнрих, – кивнул я. – Желаю тебе счастья – и спасибо за все.

Он глянул на меня несколько более осмысленным взглядом. Вздохнул и встал с пола. Тяжело оперся о кресло. Пальцами левой руки провел по губам, словно проверяя, на месте ли.

– Я тоже желаю тебе счастья, Мордимер. Правда. Несмотря ни на что. – И я услышал искренность в его голосе. – Но не будет его ни тебе, ни тем, кто по неосторожности окажется на твоем пути…

– Почему же? – ужаснулся я.

Он не ответил, но лишь перевел взгляд на выжженный в дереве след от ангельского пера. Потом взглянул на меня.

– Беда простым созданиям, когда окажутся они меж остриями умелых рубак, – процитировал.

– Риттер, – узнал я машинально.

– Да, Хайнц Риттер. И разве он не гениален?

Я подошел к столу, взял пухлый кошель с гонораром, полученным от Клингбайля.

– Он прекрасен, – согласился. – И моя жизнь также будет прекрасной. Когда-нибудь…

Хайнрих взглянул на меня, и теперь на его лице читалось сочувствие.

– Навряд ли, – сказал он. – Пусть бы даже ты и жаждал этого изо всех сил. Будешь как пожар, Мордимер: сожжешь все, к чему приблизишься.

Я кивнул, но не потому, что соглашался, лишь в знак того, что понял его слова.

– До свидания, Хайнрих. – Я открыл дверь.

– Прощай, – ответил он.

Слуга Божий

Ибо он орудие Божье, дабы отмерить гнев справедливый тому, кто совершает злое^[11].

Св. Павел. Послание к Римлянам

Ненавижу города. Особенно Хез-хезрон. Но именно здесь лучше всего зарабатывать и лучше всего служить Богу. Или точней – и простите, милые мои, за неверную очередность – так: здесь лучше всего служить Богу и лучше всего… выполнять волю матери нашей – Церкви Единой и Истинной. Именно здесь, в Хез-хезроне – худшем из дурных городов. В городе, где я какое-то время назад поселился. И по грязным улочкам которого теперь шел, чтобы встретиться с Алоизом Кнаппе, мастером гильдии мясников и влиятельным сукиным сыном. Было жарко, душно, а смрад от сточных канав и вонь от тел слишком многочисленных прохожих наотмашь хлестали по тонкому моему обонянию. Я прикрыл нос батистовым платочком. Может, когда-нибудь привыкну к этому: к грязи, к потным телам, гноящимся глазам и изъязвленной коже. Однако я знал, что никогда не привыкну к главному: к адскому смраду неверия и к гнили ереси, которые я, как инквизитор, должен был ощущать (и ощущал!) со сноровкой охотничьего пса.

Кнаппе занимал каменный двухэтажный дом с выходом на улицу и дверью с медной колотушкой. Как для мастера гильдии мясников – весьма скромно, но Кнаппе был известен не только деловой хваткой, но и изрядной скупостью. Скупостью, сравнимой лишь с его жестокостью. Я никогда не любил этого человека, но он столь хорошо разбирался в городских делах, что не использовать его любезное приглашение было бы крайне глупо. Ну и пару раз он уже давал мне заработать. Не слишком много, но времена тяжелые, а всякая монетка – в кошель. Я, милые мои, был всего лишь инквизитором без епископской концессии, мало кому известным пришлецом из провинции, а значит, говоря откровенно, – никем.

Кнаппе сидел в саду, вернее, на заросшем сорняками участке, который называл садом, и жрал финики из большой серебряной миски. Брюшко упиралось в его колени, распахнутая на груди рубаха была в пятнах от вина и масла, а пальцы – тяжелы от золотых перстней. Те подмигивали мне глазками драгоценных камней, словно кричали: «Мы охотно сменим владельца, дорогой Мордимер. Только дай знак! Хватит с нас этих отвратительных толстых пальцев! О, сколь же охотно перейдем мы туда, где нас станут холить!» Я знал, что снять перстни с руки Кнаппе было столь же просто, как вырвать клыки матерому волку. Но кто сказал, что все в этой жизни легко?

– Садитесь, господин Маддердин, – буркнул он, не глянув на меня, и небрежным жестом отослал слуг прочь.

Те испарились, словно туман под солнечными лучами. Нужно признать, хорошо он их вымуштровал.

– У меня есть для вас задание, но захотите ли вы подзаработать?

– Церковь платит своим слугам слишком много, – соврал я с усмешкой. Я об этом знал, он об этом знал, и я знал, что он знает. – Но если бы некто возжелал чего-то большего, чем кубок водицы и краюху хлеба, то охотно бы выслушал здравое предложение.

– Элия Коллер – говорит ли вам что-то это имя?

Я пожал плечами. Кто в Хез-хезроне не знал, что Элия публично отказала самому мастеру гильдии мясников? Разве только глухой и слепой. Элия была одинокой богатой дамой, формально – под опекой старших братьев, но в действительности те вовсю танцевали под ее дудку. К тому же была она отважной и решительной. Полагала, что с ее деньгами и положением может не бояться Кнаппе. И это, понятное дело, свидетельствовало о том, что Элия не грешит излишней рассудительностью – или же грешит гордыней. Если уж она не хотела брака, хотя бы не стоило публично унижать мастера мясников. Особенно если ты всего лишь мещанка без влиятельного мужа или любовника. А того или другого, при своей красоте и деньгах, она могла бы с легкостью заполучить. Что ж, видимо, Элия любила свободу, а сие бывает как приятным, так и опасным. Нынче же сотворила себе сильного, беспощадного врага – и даже не подозревала об этом. Или знала, но не обращала внимания. Нехорошо: ведь отвергнутый Кнаппе пригласил на разговор именно меня. Что означало проблемы для всех, кого он не любил.

– Покончи с ней, Мордимер, – прошептал он, накрывая мою ладонь своей.

Ладонь была горячей и липкой. Неудивительно, что Элия не хотела, чтобы дотрагивались до нее этакие щупальца. Я – тоже не хотел, потому убрал руку. Ко всему прочему, не люблю, когда такие люди, как Кнаппе, обращаются ко мне по имени. «Мастер Маддердин» было бы куда более соответствующим словосочетанием.

– Я не наемный убийца, Кнаппе, – сказал я, пожимая плечами. – Обратись к кому-нибудь другому.

Я не разозлился и не обиделся. Скорее удивился, что мастер мясников мог принять меня за наемника, готового на все ради пары крон. Поднялся, но тот схватил меня за плечо. Я остановился и поглядел на его руку.

– Могу сломать ее в трех местах. Одним движением.

Конечно, я врал. Одним движением я сломал бы руку только в двух местах. Но Кнаппе об этом не знал. Помедлив, он разжал хватку. Я же продолжал глядеть на его руку, и та, словно под тяжестью этого взгляда, опускалась, опускалась, опускалась, пока не опочила в серебряной миске. Толстые пальцы стиснули фиги.

– Так-то лучше, – сказал я.

– Покончи с ней! – В голосе его я слышал ненависть, и лишь Господь ведал, была ли она направлена на Элию или же больше на вашего нижайшего слугу. – Прикончи ее, как это вы, инквизиторы, умеете…

– Не имею права действовать на территории епископства, – ответил я осторожно, удивленный, что он не знает и этого. – Моя концессия не распространяется ни на Хез-хезрон, ни на управляемые им земли. Я всего лишь бедный провинциал, – позволил я себе едва заметную иронию, – но, если хочешь, могу порекомендовать тебе кого-нибудь из местных. Знаю одного или двух еще по нашей славной Академии Инквизиториума…

– И как долго твое представление лежит в епископской канцелярии? – прервал он меня.

– Почти два года, – вздохнул я. – С того времени, как я покинул Равенсбург. Епископ нетороплив…

– Я все устрою, – пробормотал Кнаппе, а я подумал о том, насколько далеко тянутся его щупальца. – Но я не хочу ее убивать – только пригрозить судом и пыткой. Стоит ей увидеть мастера Северуса и его инструменты, как сердечко ее тотчас смягчится.

Глядя на Кнаппе, я подумал, что не уверен, выберет ли Элия Коллер брак или все же встречу с мастером Северусом, весьма прославленным своими умениями и инструментами. Ну, это будет уже ее выбор. Кроме того, оставались у меня сомнения насчет того, сумеет ли Кнаппе, предав Элию суду, после ее выручить. Дела, которым однажды дали ход, остановить нелегко. Мясника либо ослепляет любовь пополам с ненавистью, либо на самом-то деле он хочет не столько напугать Элию, сколько уничтожить. Вопрос лишь в том, обманывает он себя или меня? Впрочем, не важно. Это его – и исключительно его – дело. Я, инквизитор Мордимер Маддердин, был, есть и останусь лишь стрелой, которую послали в цель. А относительно цели пусть задумывается лучник. Быть может, Элия смягчится, увидев: Кнаппе настолько изнывает от страсти, что послал за ней гончего пса в лице вашего нижайшего слуги?

– И послушайте меня внимательно, господин Маддердин. У меня есть причины полагать, что Элия не такая уж богобоязненная и целомудренная дама, какой хотела бы слыть…

Вот теперь он меня заинтересовал. Понятно, что в словах его надлежало отделять зерна от плевел, но кто сумеет сделать это лучше бедного Мордимера, которого многие годы натаскивали на непростое дело распознания истины?

– Что имеешь в виду? – спросил я и подумал, не попробовать ли и мне финик, но Кнаппе так шуровал рукой в миске, что небось успел уже все их залапать.

– Каждую субботу, вечером, она тайно выходит из дома и возвращается лишь пополудни в воскресенье…

– Любовник, – рассмеялся я.

– Не перебивай меня! – рявкнул он, я же понял, что он несимпатичен мне, и это, увы, – навсегда. – Где тот любовник? В подземельях Сареваальда?

Видимо, упоминание о любовнике заставило мастера мясников занервничать. Не скрою, меня это порадовало, но показывать свою радость было бы неуместно. Зачем мне больше врагов, чем уже есть? Не скажу, чтобы я боялся людей, не любивших меня, но к чему увеличивать их число? Я ведь, в конце концов, тихое и покорное сердце, как и велит Писание.

– А откуда у нее столько денег на новую повозку, новые платья, стадо слуг, все эти пирушки? На некоторые она приглашает человек по двести. Точно говорю – дело Нечистого. – Он размашисто перекрестился.

Я готов был биться об заклад: больше всего ему не нравилось, что на эти приемы не приглашали его самого.

– В подземельях под Сареваальдом, – повторил я. – Ну-ну, это и вправду интересно. Но Элия ведь богата.

– Не настолько, – сказал Кнаппе. – А я проверял тщательно, уж поверь.

Это верно: если дело касается финансов, мнение Кнаппе трудно не принимать в расчет. В конце концов, круглый дурак не стал бы одним из самых богатых купцов города и мастером гильдии мясников – а должность эта имела немалый вес.

– Посылали кого-нибудь за ней? – спросил я.

– А то, – понуро ответил он, – посылал, конечно. Три раза. И мои люди не вернулись. Представляете, господин Маддердин?

Это было и вправду интересно. А учитывая, что дело становилось опасным – могло повлиять на величину моего гонорара.

– А отчего бы не сделать это официально? Созовите Совет и потребуйте расследования или составьте формальный донос в Инквизиториум…

...

5 6 7

Премиум

4.5

(36 оценок)