Тут лебедушкой вплыла белотелая могутная Машенька – в сарафане ля рус, с приплетенной пшеничной косой. Любой мог бы убедиться, что первый заместитель главного редактора совершенно не прав, назвав Машеньку фитюлькой. Перед собой секретарша легко несла огромный, как щит воина, расписной жостовский поднос, принакрытый рушником от любопытных глаз. Когда Машенька сдернула рушник – Гриша едва стон сдержал. Поднос отягощали бутерброды с салями и сыром, белужьи пузечки, икра в хрустальной ладье, ветчина и перченое сало.

В то время как Рыбников суетился и унижался в общей очереди, Машенька проникла со служебного входа в спецбуфет и обо всем, умница, договорилась. Оставалось только удивляться, как она вообще узнала о распоряжении главного редактора. Но если взять во внимание, что Машенька работала с Виталием Витальевичем лет двадцать, еще до «Вестника», то и удивляться не придется.

Главный редактор при виде натюрморта с подносом потер руки характерным национальным жестом и потащил из сейфа вторую бутылку. Вероятно, он решил принять погибель достойно, по русскому обычаю – в белой рубахе и нос в табаке.

Обозрев бутерброды, Наум Малкин повернулся к крохотному Вануйте и с большим пиететом доложил:

– Виталий Витальевич – во такой мужик!

Пока главный ручкался с гостями, пока умница Машенька сервировала стол, пока англичане с веселым изумлением разглядывали хозяйский кабинет, полный диковинных вещей, вроде рыкающего кондиционера, лязгающего сейфа и карты России с мигающими лампочками – так обозначены были пункты фотопечати «Вестника», – пока Гриша Шестов лихорадочно припоминал самые крутые портовые глаголы, дабы достойно перевести гостям замечания Малкина… Да, пока все это происходило в березовой роще редакторского кабинета, Николай Павлович Рыбников скрывался в собственных скромных апартаментах с видом на тощую трубу утилизатора. Он играл на пульте видеофона, словно вдохновенный пианист.

Экранчик вспыхнул голубеньким, и на нем мелькнул фрагмент сначала голой и очень волосатой ноги, потом тоже голой, но не волосатой. Больше Рыбников ничего не успел разглядеть, ибо весь экран заняла крепкая ладонь с мясистыми подушечками, и хриплый голос сказал досадливо:

– Иванцов на связи… А-а, Николай Павлович… Погоди, видяк отверну.

– Я не любопытен, – сказал Рыбников. – А на тебя могу насмотреться в Сандунах. Надевай штаны, поезжай в «Кис-кис». Займи кабинетик и дожидайся.

– О, грехи наши, – вздохнул невидимый Иванцов. – Только что подписал номер, спать хочу…

Но Рыбников уже вызывал другого абонента. На экранчике возник плотный, с короткой стрижкой, человек в легком мешковатом костюме, под которым так удобно носить хоть противотанковое ружье. За хорошим столом он пил чай из большой фарфоровой кружки и закусывал баранками. Заметив на экране вызова Рыбникова, плотный человек поспешно встал и вытер рот.

– Жарко? – сочувственно спросил Рыбников.

– Ага, – ответил плотный человек, потея и осторожно промокая низкий звероватый лоб большим платком.

– Варенья из лотоса у тебя нет?

– Не-а.

– Тогда поезжай в «Кис-кис». Походи за Иванцовым. Чтобы все было чисто…

– Лады.

После этих содержательных переговоров Рыбников позвонил еще скучному и невыразительному человеку – в захламленный, заставленный книгами и папками кабинет.

– Паня! Есть жареное дело. Жди у входа в «Кис-кис».

Наконец Рыбников связался с секретаршей главного редактора:

– Если Виталий Витальевич спросит… Скажи, зубы заболели. Поехал, мол, к врачу. Как освободится Шестов, пусть позвонит мне в машину. Я, вероятно, буду ехать в клинику или, что так же вероятно, возвращаться из оной.

– Откуда? – переспросила Машенька.

– Из оной, – упрямо повторил первый заместитель. – Шестов знает. Между прочим, где тебя носило?

– Закуску шарашила, – ответила Машенька.

Бросив кнопку вызова, Рыбников пробормотал:

– Тьфу, бестолочь… И если бы одна! Потому вас, дураков, англичане покупают. А не наоборот!

Он открыл современный стенной сейф с лазерным замком, прицепил к подтяжке полукобуру с макаром, прихватил контейнер с кассетами и ринулся к двери. В коридоре торчал парламентский корреспондент Гужуев – в черном смокинге и бабочке, несмотря на жару.

– Некогда, некогда, – обошел его Рыбников.

– Так визит же начался, – недовольно сказал Гужуев. – Он станет акцией большого звучания.

– Верю, верю! – усмехнулся Рыбников. – Очень большого звучания.

– Дайте две колонки! – потребовал Гужуев. – Выпускающий, извольте видеть, орет, что оставил мне только одну колонку. Но ведь и фото надо дать? Надо? Ага! Председатель Европарламента с нашим президентом, под сенью, так сказать, знамен.

– Хорошо, – бросил Рыбников. – Скажи, что я разрешил занять две колонки.

– И фото! Возьму с собой нашего фотокора, у него есть аккредитация. Вы же знаете… эти ловкачи из РОСТа вечно тянут, а потом дают плохие картинки. Так? Ага! Конкурс красоты снимем из номера к черту, осмелюсь предложить – и так жарко.

Сам ты иди к черту, подумал Рыбников, закипая. Гужуев был неплохим человеком, когда в своем дурацком смокинге молчал или делал дамам комплименты… Пройдя длинный редакционный коридор со множеством глухих дверей, с унылой дорожкой-пылесборником, Рыбников несколько секунд медлил у лифта. Чудовищная новость, объявленная главным редактором, означала конец мирной жизни. Начиналась мобилизация. Еще не поздно было отвалить в сторонку, тем более хороший знакомый, издатель, совсем недавно предлагал Рыбникову возглавить новый журнал. Но при одной мысли, что газета, которой отдано почти десять лет относительно молодой жизни и пуд нервов, при этой мысли…

– Каждый Шекспир… – пробормотал Рыбников, вызывая лифт.

«Вестник» издавался на солидной базе концерна «Литературная газета», потому что субсидировался писательским профсоюзом с участием кадетов и демохристиан. Объемчик у него был средний – двадцать четыре полосы. И бумага не лучшая, и цветных иллюстраций немного – концерном руководили скряги. И скабрезными картинками, и порнушкой «Вестник» читателя не заманивал. Однако положение еженедельника на газетном рынке было прочным, а читатель – постоянным.

В отличие от многих изданий, «Вестник» не бравировал критикой правительственных программ, хотя со многими и не соглашался. Не тряс грязное белье политиканов, к чему, видит Бог, редакцию не однажды подталкивали учредители, преследуя собственные сиюминутные выгоды. Если уж работодатели сильно поджимали и настаивали, мудрый Виталий Витальевич принимался лицедействовать: разрывались телефоны, мчались курьеры, дотошно, до запятой, согласовывались не только идеи статей, но и синтаксис. В бешеном темпе готовился ударный, разоблачительный и зубодробительный материал, так основательно готовился, что не успевал выходить. Зато бывший недруг учредителей успевал стать их союзником. И Виталий Витальевич по команде свыше давал отбой для своих цепных псов демократии.

Занимаясь всю жизнь политикой, главный редактор на склоне лет сформулировал важное правило: «Держись, сынок, подальше от трех вещей на свете – начальства, сортира и политики!» Собственных знаний приемов политической борьбы Виталию Витальевичу вполне хватало для того, чтобы превратить издание двух крупных политических партий в аполитичный еженедельник, да еще при этом исхитриться не вылететь из редакторского кресла.

«Вестник» печатал серьезные обзоры деловой и культурной жизни, предоставлял страницы историкам и отцам церкви, экономистам и законодателям. В каждом номере обязательно шла беседа «со звездой», где педалировались все стороны личной жизни, что всегда было любо сердцу обывателя. Иногда «звезда» позволяла себе высказаться по вопросам морали, воспитания, традиций. Но никогда – политики.

Еженедельник был последним пристанищем разной литературной мелюзги и шелупони. Широкая река графомании втекала в редакционные столы, оставляя в ящиках, как в промывочных лотках, золотинки настоящей прозы и поэзии. Поэтому литературные материалы «Вестника», при всей их неровности, почти всегда открывали что-нибудь новое – имя, тему, направление.

Издания радикальных партий и фронтов честили «Вестник» консервативным, патриархальным, недалеким. Еженедельник до полемики по мелким поводам не опускался, но иногда Виталий Витальевич сам брал в руки перо и выдавал короткий изящный фельетон, объясняя, кто, кому и сколько платит за нападки на «Вестник». Вероятно, у главного редактора была хорошо налажена собственная сыскная служба, потому что сведения в его фельетонах, при всей убийственной наготе, никогда не оспаривались оппонентами через суд. Время шло, и передовые и глубокомысленные издания вдруг вылетали при очередной экономической конвульсии в трубу, а «Вестник» по-прежнему выходил каждую субботу – серьезный, скромный, серенький, и с утра за ним у провинциальных киосков выстраивались терпеливые очереди верных почитателей.

Редакция «Вестника» и не скрывала, что ориентируется на русскую глубинку, что самые желанные письма под рубрикой «Из нашей почты» – от жителя уездного городка, еще сохранившего романтическую восторженность перед словами «Отечество», «Нация», «Бог», «История», «Правда».

Худо-бедно, в самые тяжкие времена у еженедельника прибавлялось три-четыре тысячи подписчиков в месяц. Скорей всего, люди уставали от разоблачительных воплей, поливания повидлом, обещаний и ошибок, уставали и обращались к аполитичному «Вестнику» с его байками из жизни правоохранительных органов, с его сказками из жизни «звезд», с его советами арендаторам, домохозяйкам и школьникам, с его пылкими стихами о красотах родной земли и нравоучительными рассказами на темы житейские. Люди уставали от созерцания голых задниц в газетах и на экране, а в «Вестнике» печатались снимки нормальных человеческих лиц – нормальных в ненормальное время…

Значит, подумал Рыбников в лифте, произошло что-то чрезвычайное, если совет учредителей пошел на продажу половины пая. И кому! Англичане не потерпят, чтобы в «Вестнике» продолжали появляться проповеди на святой день, материалы по русской истории, размышления читателя из какого-нибудь Урюпинска о насущных заботах, те же стихи… «Вестник» неминуемо повторит судьбу «Правды». Некогда официозное издание, на котором воспитывалось не одно поколение, было куплено издательством «Интерпрес» с базой в Цюрихе. Теперь «Правда» печаталась в Гамбурге, Париже, Глазго и Атланте, штат Джорджия. Шестидесятистраничная, с цветными иллюстрациями, на лучшей офсетной бумаге, «Правда» публиковала развлекательные и рекламные материалы российской тематики, комиксы с переложением русской литературной классики и биржевые бюллетени. Много лет назад Рыбников прочитал где-то, что шпрингеровский концерн скупил издания Венгерской социалистической рабочей партии, едва партия потеряла власть. Тогда Рыбников самоуверенно подумал: у нас такое не пройдет… Прошло!

Относительно независимых изданий вроде «Вестника» в России почти не осталось. Несколько газет издавали на Украине и в Белоруссии националистические движения, кое-какая печать была у мусульман в Казани и Алма-Ате, да еще нерегулярно выходили «Сибирская звезда» красноярских сепаратистов и «Казачий круг» на Кубани.

Обкорнанная, лишенная Закавказья и Средней Азии, Молдавии и Прибалтики, еще недавно шестая часть суши, а теперь Российская Конфедерация, входила в начало третьего тысячелетия от Рождества Христова как легендарный ковчег в волны всемирного потопа; только нес этот ковчег не по семь пар чистых и нечистых, а по семьдесят семь – партий, движений, ассоциаций, обществ, фондов, союзов и фронтов. Каждая крохотная политическая группа считала делом чести издавать собственную газету, а то и журнал. Естественно, международные издательские синдикаты не покушались на дохленький листок Демократического союза самарских любителей старины… Они планомерно захватывали крупнейшие правительственные и частные издания, телевизионные каналы и радиостанции. Теперь настала очередь второго эшелона – еженедельников типа «Вестника» и отраслевых коммерческих газет.

«Сначала надо заскочить к Старику», – подумал Рыбников, забираясь в машину. Чтобы выехать на дорогу, ему пришлось посигналить: на пути торчал патрульный мерседес…

Гриша Шестов между тем тихо потел в кабинете главного редактора. Англичане дотошно выспрашивали о графиках прохождения номера, о взаимоотношениях с типографией, о состоянии копировальной техники на пунктах фотопечати, о службе распространения и рекламы и даже о настроениях в коллективе. Виталий Витальевич отвечал односложно, и у англичан, как показалось Грише, сложилось не совсем правильное мнение о степени компетенции главного редактора.

Наум Малкин ограничил свое участие в переговорах выпивкой и пожиранием бутербродов, а Иван Пилютович Вануйта не пил, но помалкивал и только улыбался, кивая каждому говорящему: мол, молодец, умница. От бесстрастности его не осталось и следа. В конце концов главный редактор, видать, не выдержал этих улыбок и кивков и резко спросил:

– А что вам так весело, господин Вануйта? Если у вас в наблюдательном совете все такие весельчаки, то хрен цена вашим наблюдениям.

– Виталий Витальевич, дорогой! – давясь, просипел Малкин. – Люди в гости пришли… Гость – радость в доме!

– Видал я таких гостей… в ихних белых ливерпульских тапочках. Потом, Наум, я не с тобой разговариваю. С тобой разговаривать бесполезно. Так вот, господин Вануйта… То, что наши заморские гости лыбятся, мне понятно. Прибирают к рукам еще один крупный рынок рекламы. А вы чем довольны, Иван, понимаете, Пилютович? Расселся тут, японский бог…

Вануйта, не снимая улыбки, повернулся к англичанам и сказал с хорошим оксфордским произношением:

– Извините, друзья… У нас с господином редактором возникли маленькие разногласия относительно сроков. Вы закусывайте, закусывайте пока.

Не дав Грише перевести для главного редактора эту фразу, Вануйта посмотрел на Виталия Витальевича уже без улыбки:

– Я тут расселся, дорогой старший белый брат, потому что представляю наблюдательный совет министерства информации. На всех этапах сделок совместных предприятий, действующих под патронажем министерства, я слежу за точным соблюдением формальностей.

– Ага… Значит, то, что вы тут сидите и трескаете мою водку – формальность?

– Можно и так сказать. – Теперь Вануйта снова улыбался, еще радушнее. – Вы пока являетесь главным редактором издания, и нам нужно ваше формальное заключение о целесообразности передачи «Вестника» в собственность совместного предприятия. Наблюдательный совет готов рассмотреть любые замечания и претензии, даже если они исходят от лица, услугами которого совместное предприятие не намерено впоследствии воспользоваться. Наблюдательный совет принимает решение, учитывая мнение всех сторон. Таким образом, в своем заключении, Виталий Витальевич, вы можете даже выразить категорическое несогласие с передачей «Вестника», буде такое несогласие воспоследует.

– Все понял, – поднял руки главный, – кроме одного: вот вы, Вануйта, член совета, юрист, законник, защитник, мать вашу… Сидите тут и спокойно надзираете, как иноземцы берут за горло российское издание! Если на таких грабительских условиях передать половину пая, то русского от «Вестника» всего и останется – титул. Наум этого не понимает, потому что дурак. Но вы, Вануйта! Может, вас русские обидели?

– Виталий Витальевич, дорогой! – сделал брови птичкой Наум Малкин. – Я, наверное, дурак. Но это мне не жмет… Только зачем вы обостряете национальный вопрос? Нет, вы обостряете!

– Русские меня не обидели, – сказал Вануйта. – Они попросту ограбили нашу тундру, и мне пришлось учиться, потому что в тундре стало трудно без работы. В отличие от господина Малкина, я индифферентно отношусь к национальному вопросу и совершенно не собираюсь на эту тему дискутировать. Мне неинтересно, какие национальные тенденции будет выражать новый «Вестник». Важно, чтобы он давал прибыль. Я ознакомился с расчетами экономистов… Совет учредителей вашего издания ежегодно теряет не менее полумиллиона долларов из-за нереализованных возможностей. Согласитесь, так дальше вести дело нельзя. Государство переживает определенные трудности, и если каждая газета будет давать полмиллиона убытку…

– Сколько я себя помню, – прокряхтел главный редактор, – государство всегда переживало трудности. И всегда, что характерно, пыталось выкарабкаться за счет литературы, искусства, печати… То есть за счет духовных отраслей. Потому мы и живем так, как живем. Хочу еще заметить, господин Вануйта, хоть я и не юрист… Убытки и упущенные возможности – две большие разницы.

– Повторяю, – холодно сказал Вануйта, – дискуссии не входят в мои функции. Сейчас я жду заключения.

– Да оно у вас в портфеле! – фыркнул редактор. – Григорий, налей всем… Видите ли, господин Вануйта… Пусть я старый продажный цирковой пудель, но у меня одно несомненное достоинство – хорошо выучил свои трюки. О ваших же знать ничего не хочу. Давайте, давайте бумажку!

– Вообще-то… у меня лишь проект, – заколебался Вануйта.

– А мы его возьмем за основу и примем в первом чтении, – оскалился Виталий Витальевич. – Делов куча…

Вануйта достал из плоского портфельчика три экземпляра редакторского заключения. Виталий Витальевич бегло просмотрел документ, похмыкал, поставил на место пару запятых и излил из древнего китайского паркера свою подпись. Затем вытащил из стола и протянул Малкину прошение об отставке:

– Наумчик, передай своим хозяевам… Хочу уйти сам, пока не выкинули. Так. Что там древние говаривали? Кончил дело – отвали… Если больше нет вопросов, дорогие друзья, то мне просто стыдно занимать далее ваше драгоценное внимание.

– Большое спасибо, – поднялся Вануйта. – Рад, что мы быстро нашли общий язык. Я еще раз убедился, Виталий Витальевич, старая школа много значит, что бы на этот счет ни говорили. Дальнейшие распоряжения вы вскорости получите.

Англичане и Малкин с некоторой грустью поглядели на недопитую бутылку, тоже встали и полезли к главному редактору с рукопожатиями.

– А не жалко! – сказал главный. – Держи, рыжий, петуха…

Когда главный редактор с Шестовым остались одни, Виталий Витальевич сказал приунывшему Грише:

– Ну, что нос повесил? Какая тебе разница, где работать: в «Вестнике» или в каком-нибудь «Тудэе»?

– Не о том думаю, – сказал Гриша. – Надоело мне это дело еще в Англии – изображать энтузиазм по поводу выпуска очередной партии конъюнктурной продукции. Иногда поумствовать охота. Русскому человеку без глубокомыслия – смерть. А эти рыжие… Что, где, почем… Остальное – лишнее.