Суббота, 2 апреля 2011 года. Лахта. Церковь Св. Апостола Петра

Макс вместе с Дашей простояли всю службу, опустив глаза.

Вспоминали старшего брата Макса – умер девять дней назад.

Батюшка закончил службу короткой проповедью. Из сказанного Макс запомнил одну только фразу: «Любовь без терпения – это эгоизм».

Пятница, 27 августа 1999 года. Нью-Йорк (продолжение)

…Они катили по залитым солнцем улочкам Brooklyn на новеньком чёрном Pontiak Grand AM SE. То и дело притормаживали на перекрёстках и вежливо пропускали пешеходов. Мимо плыли двух-трехэтажные особнячки и особняки – будто нарисованные умелой и талантливой рукой.

Макс невольно «фотографировал» всё, что возникало перед глазами.

…Вот их обгоняет потрёпанный кабриолет Ford с открытым верхом. За рулём моложавый афроамериканец с белой головой. Изо рта торчит горящая сигара, напоминающая бикфордов шнур…

…Вот куда-то спешит молодой ортодоксальный еврей с пейсами, одетый – в такую-то жару! – во всё чёрное. Рядышком, с двух сторон, семенят два одинаковых рыжеволосых мальчика. Еврей держит их за руки. Мальчики едва за ним поспевают. Оба – копии большого еврея. И оба тоже с пейсами и во всём чёрном…

…Вот стоит перед «зеброй» темнокожая красавица в голубеньком коротком платье, с выпирающими к носу грудями и фигуркой балерины…

За спиной красавицы дом с круглыми белыми колоннами, увитыми диким виноградом, и с цветником – высокие раскидистые кусты алых и жёлтых роз. Из открытого настежь окна над дубовыми парадными дверями, украшенными витражом, выглядывает морщинистое лицо древней старухи. Она машет кому-то рукой, улыбаясь и сверкая живыми и озорными глазками.

Внезапно для Макса все небольшие картинки разом куда-то пропали. Перед любопытным взором возникло одно огромное полотно. Точнее, панорама. Впечатление такое, что их новенькая чёрная машина не катила по асфальту пролёта моста, а буквально парила. Далеко справа были чётко, словно в фокусе, видны небоскрёбы Manhattan. Впереди – надвигающийся холмистый остров, облепленный домами и виллами, похожими на огромные тропические цветы. А слева – гладь сине-зелёной океанской воды. До самого горизонта.

– Впечатляет? – спросил Игорь.

– Не то слово, – ответил Макс.

– Мне тоже нравится.

– Таких красивых мостов мне не попадалось в Европе…

– Verrazano и здесь считают не мостом, а произведением искусства…

Чувствовалось, что Игорю приятно, что увиденное производит на гостя сильное и нескрываемое впечатление. Через три недели Макс обо всём этом будет лишь вспоминать, а он, Игорь Бабич, его супруга Наталья и младший сын живут здесь уже одиннадцать лет. И эта красота принадлежит им на тех же правах, что и нескольким миллионам коренных ньюйоркцев. Мало того, он и его семья – часть этой красоты. Ведь они вкраплены в эту красоту и вписываются вполне органично, хотя появились здесь с карманами, полными не долларов, а надежд. А теперь вот раскатывают по Великому городу на вполне приличных авто, живут не где-нибудь, а на Staten Island. И в supermarket расплачиваются кредитными карточками не самых последних банков.

Макс уже сообразил, что у Игоря должны быть неплохие жилищные условия. Но только когда подъехали к невысокому, плетённому из крашеных реек забору и остановились напротив роскошного каменного особняка с высоким крыльцом, Макс осознал, как ему повезло. Сразу врубился, что тут он не пропадёт и не заскучает. Вспомнив то, что с ним происходило утром на 65, Tonnele Avenue, он не удержался и произнёс:

– Вот уж действительно, Нью-Йорк – город контрастов…

Осень 1993-го. Санкт-Петербург

С Маринкой вышло так. Банкет устроили в шведском ресторане на Старо-Невском проспекте. Повод – успешное окончание Всероссийского журналистского теннисного турнира. Началось всё, как водится, мило, строго и торжественно. Короткие умные речи господ-организаторов и спонсоров. Награды победителям. Ответные слова благодарности участников.

А закончилось, тоже как водится, банальной пьянкой. С явным перебором крепких напитков. Шумными застольными разговорами на привычные национальные темы «Кто виноват?» и «Что делать?». Блужданиями между столами безликих мужчин и женщин, имеющих обыкновение проявлять слабость – приближаться на ватных ногах и бесцеремонно признаваться в любви почти незнакомым людям. При этом «безликие» пытаются грубо душить объятиями и печатать слюнявыми поцелуями. Были, впрочем, и те, у кого явно свербело желание плеснуть в какую-нибудь не понравившуюся физиономию шампанским. После чего могла бы завязаться милая сердцу потасовка. С расквашенными носами. Визгом женщин. Звуками разбитой посуды и поломанной мебели.

Не плескали. Видимо, несмотря на алкоголь, помнили, что внизу, в холле, их встречали рослые парни с коротко стриженными головами, квадратными плечами и взглядами, как у быков перед схваткой с тореро. Теперь эти парни сидели за столиками, явно рассаженные чьей-то опытной рукой. Точно шахматные фигуры. И наверняка были готовы во всякую минуту вежливо угомонить любого, кто осмелится выломиться из рамок более или менее пристойного поведения.

В подобных мероприятиях Макс человек искушенный. Доводилось тусоваться, начиная от копеечных фуршетов по случаю открытия-закрытия первенств на призы «Пупкин лимитед» и кончая роскошными банкетами в Кремле. Не говоря уж о приемах в Wimbledon или Roland Garros.

Поэтому он посиживал себе скромненько под слегка запылёнными листьями искусственной пальмы. И глотал ледяную водочку из хрустальной рюмочки. И неспешно закусывал водочку разными вкусностями. И наблюдал, как Маринка, явно обалдевшая от всего разом (для неё это был первый выход в теннисный «свет»), весь вечер не покидала танцевальный подиум. И весь вечер около неё крутился теннисист-журналист из Львова Олег Медынцев. С этим высоким, стройным атлетом с толковыми глазами, носом с горбинкой и тонкими капризными губами Макса связывали давние приятельские отношения.

…Они познакомились в Алма-Ате, где в 90-м играли неофициальный чемпионат СССР среди журналистов. Макс тогда проиграл Олегу в финале, проиграл в первую очередь потому, что слишком поздно сообразил, что имеет дело с подготовленным, хитрым, коварным и беспощадным соперником. Главная ошибка была в том, что Макс, готовясь к финалу, чрезмерно сосредоточился на слабых местах в игре соперника – бросались в глаза. А почему было не подумать о достоинствах, в частности, умении играть по счёту?.. Иными словами, на корте Медынцев выглядел особенно хорошо, когда разыгрывались «важные», ключевые очки.

Хотя какой шанс был у Макса в третьем сете, когда при счёте геймов 4:4 он мог одним точным ударов взять чужую подачу. Не повезло. Мяч, посланный вдоль боковой линии, мимо провожающих глаз соперника, приземлился чуть-чуть в ауте…

Именно этот финал их и сблизил. Причина, казалось, вполне объяснимая: одному было приятно выиграть, другому – не стыдно покинуть корт с головой, втянутой в плечи.

Летом 92-го Макс пригласил Олега Медынцева в Питер. Тогда ещё проводилось ветеранское теннисное побоище на кортах «Буревестника». Медынцев это приглашение принял, а когда заявился в Питер, то как-то естественно воспользовался гостеприимством Макса.

По утрам они отправлялись на корты, играли турнир, а к вечеру возвращались в Лахту. Покупали в «сельпо» упаковку баночного немецкого пива. Распивали в саду. Болтали на разные житейские и профессиональные темы.

В один из таких вечеров гость, в неожиданном для Макса порыве, разоткровенничался. Поделился тем, чем обычно не делятся абы с кем. Это была история личной драмы. Когда Он, что называется, любил Её всеми фибрами души. А Она в итоге разочаровала так, как может разочаровать только женщина, и, конечно же, любимая именно «всеми фибрами».

Был вечер. На дорожке к дому появилась странная парочка. Вызывающей красоты особа «далековато за тридцать», а рядом с ней – верзила под два метра и с торсом древнегреческого атлета. И совсем юным лицом. И с широкой крепкозубой улыбкой. Особа была явно незнакомая, а в верзиле Макс, хотя и с трудом, признал сына лучшего институтского друга.

– Дядя Максим! – радостно воскликнул верзила.

– Да это никак сын Жоры Числова! – в свою очередь воскликнул Макс.

И они крепко обнялись, как могут обняться только искренне обрадованные встрече старые знакомцы.

Лола, так звали особу, владела на Центральном рынке Екатеринбурга сетью ларьков. Прикатила в Питер «слегка развеяться». И заодно прикупить «кой-каких модных шмоток», которые здесь «подешевше». При этом спутнику отводилось несколько важных ролей – охранника, носильщика и самца, что всегда под рукой.

Гости с Урала пробыли в Лахте пару ночей, и обе ночи Лола провела в постели львовского теннисиста-журналиста. Макс, правду сказать, не очень-то задумывался над этим неоспоримым фактом. Хотя для него было несколько странноватым, что в доме появились мужчина и женщина, практикующие случайные интимные отношения так же легко и просто, как они принимают душ или чистят зубы…

* * *

…Из шведского ресторана возвращались под землей. На «Гостинке» перешли на другую линию. Медынцеву надо было выходить на «Горьковской». В вагоне он обнял их, как родных, и сказал:

– Ощущение такое, что наша песенка обрывается, а самое задушевное так и не спето. Или я не прав, Мариночка?..

У Мариночки блестели глаза, как у молодой кошки, что оказалась на воле и только что не визжала от предчувствия чего-то нового и необычного. Макс же, наоборот, предчувствовал, что ничем хорошим это не кончится, но предпочел довериться случаю. В конце концов, сказал он себе, ты же достаточно мужественный человек и не должен отворачиваться от сюрпризов, что приготовляет судьба.

Маринка выразительно глянула в пьяненькие глаза Макса, чмокнула в щёку и заметила:

– Давай пригласим Олега в Лахту? Бутылочка есть, колбаска-огурчики – тоже.

– Не-ет, лучше ко мне, – подхватил Олег. – А в ларьках у метро купим все, что потребно.

«Ко мне» – это в гостиницу «Спортивная», что на Крестовском острове.

Макс глянул на Маринку, затем на Олега и утвердился, что будет выглядеть в их глазах занудой и трусом, если откажется. Нет уж, извините, кем угодно – только не занудой и трусом.

Они поднялись наверх, зашли в круглосуточный супермаркет, после чего с двумя пластиковыми пакетами вышли на проезжую часть. Спустя пару минут тормознули улыбчивого дядечку в подержанном Opel, и ещё через десять минут были на Крестовском.

В номере Маринка развернула пакеты.

– Нож есть? – спросила она хозяина номера, улыбаясь и болтая в руках палкой финского сервелата, словно мужским членом.

– Не-а… – ответил тот, глядя на колбасу и улыбаясь.

Макс достал из внутреннего кармана клубного пиджака складной финский нож и протянул Медынцеву, чтобы тот передал дальше. Медынцев покрутил в руках нож, раскрыл с приличным усилием и заметил:

– Хороша игрушка, – продолжая улыбаться. – Можно и человека грохнуть.

– Запросто… – сказал Макс и тоже улыбнулся.

Маринка глянула на мужчин, взяла нож и острым сверкающим лезвием начала резво пилить колбасу на тонкие кусочки.

Макс сидел за столом, освещённым настольной лампой. Бурчал себе под нос что-то невнятное да мелкими порциями опрокидывал прохладную водочку. Да закусывал бутербродами с колбасой, обильно намазанной хренком.

Тем временем Маринка и Олег, точно на волнах, покачивались в танце. В тёмном углу просторного люкса. И под звуки танго, несущегося из плёночного журналистского диктофона.

Возможно, Макс должен был выпить свою водочку, зажевать её бутербродом, подняться из мягкого и уютного кресла, где он так удобно полулежал, и как-нибудь очень тихо и незаметно удалиться. Это чтобы не мешать Олегу и Маринке более полно ощутить все прелести чувства, так внезапно их охватившего. То, что чувство их охватило нешуточное, мог не увидеть и не услышать только слепоглухонемой.

А Макс не был слепоглухонемым. И изрядное количество выпитой водочки не в учёт. Он и не столько мог загрузить в себя алкоголя и всё равно не утрачивал главной способности – быть настороже. И наблюдать. И делать вполне даже логичные и разумные обобщения.

Похоже, Макс ошибался, когда убеждал себя, что Маринка не из тех молодых женщин, чья главная особенность – удивлять, причём в самый неподходящий момент. Точнее, после Маринки он думает так: не всякая женщина может преподнести мужчине сюрприз, но от всякой женщины должно этот сюрприз ожидать.

И ещё Максу казалось, что он очень даже неплохо знает и понимает Медынцева. Увы, как выяснилось чуть позже, это только казалось.

* * *

…Максу уже доводилось переживать удивительные минуты, когда он внезапно просыпался. Точнее, выныривать из глубин некой густой теплой жижи.

Одна из его причуд – просыпаться незаметно для окружающих. Жизнь научила. Много лет тому Макс уже «проспал» одну смазливую девочку. Это случилось в общежитии Красноярского мединститута весной шестьдесят седьмого. От девочки Макс был без ума, а та уверяла семнадцатилетнего Макса, что он – первый и последний в её жизни мужчина. Оказалось, что будет и второй. Его однокурсник и сосед по комнате Миша Логадзе. По прозвищу «Князь». И это прозвище подходило красавцу-грузину, как никому другому.

И звали ту девочку Вика. И ушла эта Вика из жизни по собственной воле. И написала в предсмертной записке, что по-настоящему любила только Макса. И лежит на городском красноярском кладбище без малого тридцать лет. И все эти годы смотрит на окружающий мир широко распахнутыми глазами. С эмалевой фотографии. И точно спрашивает: Макс, я ошиблась, да?..

Да, Вика, да. Это тебе говорит человек с прожитой жизнью за спиной.

Это скажут тебе все мужчины из тех, кто могли бы тебя любить и быть рядом с тобой счастливы. И ты могла любить их и тоже быть счастлива.

Это могут сказать близкие тебе люди – мама, отчим, младшая сестрёнка, друзья и подруги, не забывающие крутую тропу, что ведёт на погосте к твоей могиле.

Это могли бы сказать дети, так и не рождённые тобой. А ведь они в свою очередь могли одарить жизнью других детей…

Были уроки чуткого сна и после. Когда Макс служил в славных рядах СА. В учебке подрался с пьяным старшиной. Командир роты капитан Амельченко, чтобы не сеять в умах рядовых курсантов зёрна сомнений, решил раз и навсегда избавиться от «шибко грамотного» салаги. В течение двадцати четырех часов Макс был откомандирован из показательного учебного полка под Свердловском аж на Дальний Восток. Аж под город Свободный.

Батальон стоял между голыми сопками. Снег, колючий, точно битое стекло. Ветер, сбивающий с ног. Солдатская столовая с заколоченными окнами, земляным полом и тёплой перловой кашей с тошнотворным запахом свиного жира.

Штаб батальона, а там – крепыш-подполковник с умными, но не очень добрыми глазами и двусмысленной шуткой, мол, теперь в батальоне с высшим образованием будет два человека – он и Макс.

И казарма. Чудо военной архитектурной мысли. Приземистый металлический ангар с рядами двухъярусных коек и тусклыми лампочками под арочным потолком. И постоянное ощущение, что никак не можешь согреться. И только ночью, когда свернёшься калачиком под двумя одеялами и шинелью поверх, возникала иллюзия, что тебе наконец-то тепло.

И можно расслабиться…

Как расслаблялись другие солдатики на соседних койках. Снимая энергичной рукой напряжение тяжкой повседневной службы. И оторванности от всего привычного – друзей, близких, родного дома и города, наконец. И конечно же, той жуткой тоски по тёплой, влажной, с чудным запахом свежеподмытой женской прелести, что буквально сводит с ума всякого молодого самца в условиях казармы.

И забыться.

И провалиться в глубокий сон.

Очень скоро Макс выяснил, что спать в казарме лучше всего с открытыми глазами. Иногда, по ночам, у «дедов» и их шестёрок было развлечение: выбирали спящую жертву, уводили в умывальник и там «учили жизни» так, что обратно жертва добиралась ползком. Макс догадывался, что салаг в умывальнике не только били. И всё же салаги крепко держали язык за зубами.

Как-то Макс разговорился с одним из «дедов», и очень аккуратно заметил, что спит с остро заточенной отвёрткой под подушкой. Если что, будет «мочить» не раздумывая.

Вот такие уроки…

* * *

…Макс открыл глаза и увидел то, что увидел.

И услышал то, что услышал.

И осознал то, что осознал.

Ведь ему «повезло» стать невольным свидетелем любовных упражнений львовского журналиста и его Маринки.

Заметим, что с некоторых пор профессиональное любопытство для Макса очень часто становилось куда важнее, нежели естественная реакция. Как ни странно, но и в этот раз он не смог отказать себе в удовольствии это профессиональное любопытство потешить. Так что он отнюдь не сразу обнаружил, что бодрствует.

…Маринка лежала на спине. Её согнутые ноги были подняты и широко разведены в стороны. Причём удерживать ноги в таком положении она помогала собственными руками, обхватив бедра под коленками.

Тем временем Олег, в понимании Макса, занимался «прелюдией». При свете полной луны, бившей сквозь тюлевые шторы, это выглядело даже забавно. Похоже, сказывался выпитый алкоголь. Львовский журналист клевал обнажённое женское тело, точно дятел и точно в замедленном кино.

При этом Маринка сдержанно постанывала, то и дело скашивая глаза в сторону Макса.

Максу было неведомо, какую роль во всём этом играет его присутствие.

Максу стало интересно, – он мешает этой парочке заниматься любовью? Или, наоборот, усиливает остроту ощущений?

А может, то и другое вместе?

Почему нет?..

Наконец Олег вошёл своим членом в Маринку, как вор входит в чужую квартиру. И начал двигать ягодицами, точно соседский кобель, который вскочил на суку по недосмотру хозяина. И этот кобель вот-вот дрыном схлопочет. Вдоль хребта.

Маринка, в свою очередь, старалась подстроиться под ритм движений неожиданного любовника. Из этого стало понятно, что Макс всё же мешает. Потому что она не может расслабиться и получать удовольствие так, как привыкла. И теперь для неё важно, чтобы удовольствие получил хотя бы Олег.

А что было важно для Макса? Ведь он наблюдал не какие-то абстрактные занятия любовью.

Ведь любовью на его глазах занималась молодая привлекательная женщина, и они с этой молодой женщиной душа в душу прожили три последних года. При этом она столько раз говорила, что никого и никогда так не любила. Точнее, за три года она говорила, что любит его, столько раз, сколько не говорила его первая жена за пятнадцать лет. Ещё точнее – он не помнит дня, чтобы Маринка этого не говорила.

Несмотря на разницу в возрасте, Макс всерьёз подумывал о законных отношениях. О семье. О возможном ребенке. Потому что был уверен – Маринка не лжёт. Потому что нужды, казалось, не было никакой.

Макс продолжал наблюдать за половым актом с азартом человека, играющего на беговых скачках.

И только тут его поразила мысль, что любовники должны быть наказаны. Справедливо наказаны. Не откладывая на потом. Сию минуту. Но как?.. Макс скосил глаза в сторону журнального столика. На краю лежал его финский нож с лезвием, матово поблескивающим от колбасного жирка.

Макс прикинул, что может легко и незаметно дотянуться до ножа правой рукой.

Дотянулся…

Он даже не увидел, а скорее понял, что ещё пара мгновений, и Олег успешно финиширует.

– Нет, дорогие мои, это уже слишком!.. – рявкнул Макс.

И поднялся из кресла.

И расхохотался. И звуки вырывались, точно из желудка. И точно блевота.

Он вышел из номера, хлопнув дверью так, что та едва не слетела с петель…