4

Вообще, к собственным детям у Анны было своеобразное суровое отношение. Однажды Поля в какой-то праздник была в новой одежде, играла на улице. Но подошла к ней Олька Мазурка и предложила идти ловить рыбу волоком (бреднем). Когда же Поля вернулась домой после этой рыбалки, то мать её сильно избила, так что ей уже было не до рыбы, ни до чего. Била за новую испачканную одежду.

Доставалось и младшей дочери. Когда Поля вышла замуж, мать первое время часто навещала её. Приходила, оставалась подолгу, помогала дочери делать какую-нибудь работу, а не просто так праздно посидеть, поболтать. Но, видно, сваха Варвара невзлюбила её эти визиты. «Неровня нам, – думала про себя Варвара, – мы вон богатые, земли сколько имеем, а они – беднота, голь перекатная, приходят нас объедать». Когда садились есть за стол всей семьёй, сваху Анну первое время приглашали тоже, потом перестали. Та обычно сидела где-нибудь скромно в уголке, поистине уж как бедная родственница. Поля, выходя из-за стола после совместной трапезы своей теперешней новой семьи, обязательно приносила что-нибудь и матери поесть. Часто вот так с матерью к ним приходила и младшая сестра Елена. И дошло до того, что Варвара Скарабеева визитами своей свахи и её младшей дочери стала возмущаться вслух. «Да Боже мой, да милый мой, – говорила она, – людские (сыновья) поженились, да по одной побрали, а мой – троих…» Это означало, что якобы троих им приходится кормить: Полю, её мать, которая часто приходит, и ещё младшую сестрёнку. Слышать подобное было очень обидно. Ведь Анна совсем редко садилась с ними за стол, ела только то, чем дочка поделится с ней, оторвав от своего пайка. Наверное, когда Анна узнала, как по поводу её частого посещения дома Скарабеевых отзывается сваха Варвара, и произошёл следующий инцидент.

Анна, как обычно, пришла к замужней дочери и стала помогать ей в домашней работе. Через какое-то время вслед за ней явилась и младшая Лена.

– Чего ты сюда пришла? – разозлённая на её появление тут же вскинулась Анна.

Та, не ожидая от матери такой злобной реакции, начала оправдываться:

– Ой, мамо, я дома сама боюсь. Там Кобелиха бьётся (Кобелиха – их невестка, жена сына).

И Анна, схватив младшую дочь, стала бить, при этом приговаривая: «А чего ты за мною по пятам ходишь! А чего! Чтоб больше ты сюда не ходила!» И так сильно била, что даже сваха Варвара примирительно заметила: «Ай, свахо, чего ты её так бьёшь? Не бей, хватит уже».

Суровое отношение к детям у Анны, может, было потому, что и у неё с матерью были не самые лучшие отношения.

Агафья, мать Анны, была очень своенравной женщиной. Как-то на своём участке сосед построил сарай или даже какое-то жилое сооружение из брёвен. Но так близко к соседской территории, что брёвна одного из углов строения оказались выступающими во двор Агафьи. «Ах так?» – возмутилась она. И что делает… Берёт пилу и спиливает один за другим концы выступающих брёвен от низу до верху. В результате новая постройка соседа приходит в негодность: после этой процедуры стена становится непрочной – разрушен замок, и брёвна могут даже сами собой выпасть. Сосед – в шоке:

– Ах ты, старая, что же ты наделала?

– А зачем ты заступил на мою территорию? Тебе своей мало? – был ответ Агафьи.

Тот подаёт на неё в суд, и начинается бесконечная вражда с соседом.

И правда, почему так произошло, что строение соседа оказалось концами брёвен на чужой территории? Может, и вовсе не по злому умыслу, а чисто случайно. Предположим, что строил не сам, а некая артель плотников. Он им только показал: мол, стройте вот здесь, как можно ближе к соседской границе. Первое бревно продольное положили по линии границы. Мол, сама тыльная стена будет забором. А когда начали класть поперечные брёвна торцевых стенок, те и вышли несколько за границу участка. И вот сруб вскоре вырос от земли на несколько венцов. Хозяин подошёл, глянул и всё понял. «Эх, как же это вы…» Но не разбирать же всё до основания. Решил: «Пусть уж так и будет, ничего страшного». Но бабушка Агафья истолковала это совсем по-другому. Например, подумала: «Эх, был бы жив мой муж судья, ты б так не поступил, ты его боялся б. А меня не боишься, то и пакостишь мне. Но не на ту напал, это тебе так даром не пройдёт…» И решила самостоятельно восстановить, как ей показалось, попранную справедливость.

За совершённую провинность она не жаловала ни своих, ни чужих. Уже обе внучки Поля и Лена были замужем. И что-то им однажды взбрело в голову: решили у бабушки Агафьи украсть из куфра (куфар – большой сундук, часто на колёсах) отрез материала цветного ситца, который она хранила для себя. Подумали: «А-а, старая, зачем ей всё это, когда успеет сносить. Нам нужнее…» Из этого материала потом сшили Полиной дочке Анне платьице или кофточку. Когда бабушка Агафья хватилась исчезнувшего отреза, она, видно, сразу же поняла, чьих рук это дело. И стала проклинать того, кто этим отрезом воспользовался. Выходила из хаты во двор и так, чтобы слышали внучки, громко произносила страшные слова проклятья: «Чтоб под землёю, чтоб под сырою. Чтоб солнце не светило. Чтоб ветер не веял…» То есть тому, кто это сделал, чтоб была его вся последующая жизнь такой мрачной, как будто он живой, но уже находится под сырой землёй. И солнце ему не светит, и ветер не веет. Анна, когда была взрослая и узнала об этом, очень ругала тётушку и мать: «Зачем вы тогда это сделали? Может, та прабабушка меня тогда и прокляла, что так болею с самого детства? Ведь я носила сшитое из украденного у бабушки отреза».

Насколько были неприязненные отношения у Агафьи к своей дочери, показывает такой случай. Однажды Анну поносили лошади, и она сильно разбилась. Агафье сообщили: дескать, твою дочку кони поносили, лежит без сознания, подойди к ней. Та спросила: «А она живая?» Ответили, что да, живая. «Тогда не пойду, – сказала Агафья, – если бы мёртвая была, то, может, подошла б. А к живой не пойду». Но дочь тогда выжила, и детей своих поженила, и внуков дождалась.

5

Когда Поле исполнилось двенадцать лет, её отправили в город Лиду к дядюшке – брату отца – нянчить детей. Она потом рассказывала, что детей было двое: мальчик лет семи и девочка трёх-четырёх лет по имени Неонила. Дядя был весёлый, работал на железной дороге. Жена его – модница, нигде не работала, любила красиво одеваться, гулять по городу, покупать себе наряды и разные сладости. (Поля рассказывала, что такие вкусности та позволяла себе, «аж во рту тает».) Дядя в шутку напевал, встречая свою супругу, нарядную, пахнущую дорогими духами, возвращающуюся домой:

 
Жена моя, красавица,
По городу шатается,
Извозчики ругаются,
Что лошади пугаются.
 

Та сердилась. Но он успокаивал её: мол, извини, я же пошутил так. Та женщина, видно, была не очень хорошей хозяйкой. Однажды Поля видела: на полу на какой-то бумаге или газете лежали сельди и стоял недалеко детский горшок. Нечаянно этот горшок кто-то опрокинул, и содержимое его вылилось и потекло по полу прямо под эти сельди. Она их тут же подняла, вымыла и уже на обед подавала на стол своему мужу.

Спустя годы, уже будучи бабушкой, Поля как-то рассказывала про этот случай своей биографии. Сын Борис, слушая эту историю, вдруг спросил:

– И ты ничего дяде не сказала, как всё было?

– Нет, – отвечала Поля, – чего я буду ему об этом говорить.

– Эх ты, – упрекнул он мать, – а я бы так не смог, я бы всё равно своему дяде об этом рассказал. Я бы не утаил…

Ещё Поля рассказывала, что дядя любил, чтобы ему кто чесал пятки. Совсем как у Гоголя в «Мёртвых душах» Коробочка спрашивает у Чичикова: не желает ли он, чтобы ему перед сном почесали пятку, мол, её покойный муж подобное очень любил. Дядюшка говорил Поле: мол, ты мне чеши пятки, а я тебе буду за это по копейке платить. Кстати, сама Поля ужасно боялась щекотки. Будучи уже бабушкой, когда лежала на печке, вытянув во сне босые ноги, и кто-нибудь из внуков подкрадывался и щекотал ей пятки, сердилась не на шутку.

Полю там научили ставить самовар и заваривать чай. И всё бы было хорошо там, в городе Лиде, в семье дяди. Может, и долго она там оставалась бы, если бы не случилось следующее.

Поля подружилась с соседской девчонкой, та была несколько старше. И, может, это была даже не дочка соседей, а какая-то служанка, прислуга. Однажды Поля решила подшутить над ней – предложила понюхать пузырёк с нашатырным спиртом. Было смеху, когда у той перехватило дыхание и слёзы навернулись на глаза. Дядин сынишка был свидетелем всего этого. И, в отсутствие старших в комнате, решил так же подшутить над своей маленькой сестричкой. Достал с полки тот самый пузырёк с нашатырным спиртом. И точно так же, как Поля, открыв пробку, поднёс к лицу сестрёнки. И каким-то образом эта жидкость попала ей в рот, и она даже немного проглотила её. Ей стало плохо. Мальчик испугался, побежал к взрослым. Тут же вызвали врача. Девочку забрали в больницу. Какое-то время она находилась там. Конечно же, родители опасались за её здоровье и даже жизнь. Поля тоже очень испугалась, ведь это же произошло по её вине, она недосмотрела. Мать, встревоженная, вся сама не своя ходила по дому, не находя себе места. И Поля слышала, как та кому-то из присутствующих призналась: «Ну, если дочка умрёт, ей тоже не жить. Я её всё равно убью!» Но, слава Богу, всё обошлось благополучно: Неонила вскоре поправилась. И весело вновь бегала по дому, щебетала, как и прежде. Но Поля после того, как услышала, что было сказано женой дяди, оставаться там ни за что не хотела. Дядя очень удивился, узнав о её желании уехать обратно в Кожан-Городок. Он уговаривал: «Не уезжай, побудь ещё, я тебя повезу в Вильно, посмотришь, какой красивый город, куда больше и красивее Лиды». Но Поле там ничто уже было немило. И вскоре она отбыла домой.

Когда Поле было лет пятнадцать-шестнадцать, ей и ещё нескольким девушкам из Кожан-Городка удалось устроиться на лесопильный завод в Микашевичи. Там работали, там и жили, приезжали домой только на выходные.

Как-то в очередной раз ехали домой. Сели в поезд. Но, как известно, через Кожан-Городок железная дорога не проходит, а только на некотором расстоянии от него. Можно было выйти на станции Лахва, это пять километров от Кожан-Городка, можно на остановке Дребск – три километра. Но в тот раз поезд на Лахве не остановился, девушки забеспокоились. Коротко посовещавшись, решили: если на Дребске не остановится, прыгать на ходу. Сегодня вечером им позарез надо попасть домой, ведь завтра праздник, будут парни. И вот наконец остановка Дребск. Но поезд, вместо того чтобы остановиться, ещё больше прибавил ходу. И тогда они решили прыгать. Знали, как правильно прыгать – когда коснёшься ногами земли, надо ещё какое-то время пробежать по направлению движения поезда, не отпуская рук от поручней. Поля потом рассказывала: когда она прыгнула и попыталась всё это выполнить, то руки у неё оказались слабыми и разжались сами собой, и она упала. И в какой-то миг увидела рядом с собою колёса вагона; за спиной был клунок (дерюжка с пожитками, которую носили за спиной), и за него легко могло зацепить. И она тут же быстрей откатилась в сторону. Её не зацепило. Подруга Олька Мазурка прыгала сразу же вслед за ней, но у той руки оказались крепче. И она, уцепившись, поволоклась вслед за поездом и, испугавшись, стала кричать. Люди в вагоне, услышав, выбежали в тамбур и сумели её за руки втащить обратно. Поезд же благополучно остановился на следующей станции – Ракитно, это километров десять от Кожан-Городка. Девчонки же, по глупости испугавшись, что он вовсе нигде не остановится и завезёт неизвестно куда, решили прыгать на ходу и едва за это не поплатились жизнью. Ближе к вечеру явилась домой и Олька Мазурка. И, смущённо улыбаясь, рассказала, как с нею всё было.

И в тот вечер они встретились с парнями и весело танцевали, вспоминая свои недавние приключения. Танцевали так: где-то, у кого хата была попросторнее, собирались. Например, у кого-то из своих подруг-сверстниц. Нанимали музыканта, платили ему по копейке, заказывали танец и танцевали – кружились так лихо, что аж окна мигались (мелькали). Из музыкальных инструментов тогда были: гармонь, могла быть скрипка и барабан. Позже, когда, бывало, бабушка Полька сердилась на внуков, что те слишком любят всякие гулянки, увеселенья или включают громко музыку, старшая дочь Анна напоминала ей: «А сама не такая была. Забыла, как рассказывала, что платили музыканту по копейке и скакали так, что аж окна мигались?»

Проработав какое-то время в Микашевичах на лесопильном заводе, Поля была вынуждена бросить эту работу и вернуться домой. А случилось вот что. Однажды, когда она приехала под воскресенье домой, узнала, что её мать поносили лошади, и та, сильно избитая, израненная, лежит в беспамятстве. Теперь уже ни о какой работе в Микашевичах не могло идти и речи, нужно было ухаживать за пострадавшей матерью. Очень сожалела тогда Полина об оставленной работе. Она рассказывала, что там было очень хорошо. Там им – работающим девчонкам – выдавали хлеб и сахар. Но ничего не поделаешь, пришлось это место работы оставить не по своей воле.

Юная Поля очень нравилась одному парню Алексейко. Звали Алексей, Алёша, но как прозвище утвердилось уменьшительное «Алексейко». Алексейко был учителем. Это, наверное, являлось очень престижным, что грамотный, образованный, в отличие от большинства местечковых парней. Но, главное, грамотный по тем временам всегда будет иметь кусок хлеба. Учителя нужны всегда и везде, при любой власти и режиме любом. Да и так человек, умеющий хорошо писать и читать, и прошение напишет, и ходатайство, и другую какую бумагу выправит. Даже то письмо: написать кому под диктовку надо или пришло кому – прочесть, если сам не может. И за всё это в накладе не останешься, всегда получишь свою мзду. Поля знала, что Алексейко неравнодушен к ней. И вот однажды на вечёрках он решился и сел рядом, обнял её у всех на виду. И ей почему-то так сделалось неловко, стыдно, аж жаром обдало всю. «Чуть не сгорела со стыда», – признавалась потом. И после того этот Алексейко стал неприятен ей, старалась избегать его. Почему так? Ведь ничего плохого он, казалось бы, не сделал? Просто, наверное, был несимпатичен Поле, скажем так, душа не лежала к нему.

Видно, он тоже это почувствовал, так как вскоре женился на другой девушке. И та, когда поженились, настояла, чтобы дом построили не в самом местечке, а где-то на хуторе, на сенокосе («в корчах»