Перед его глазами предстала чарующая картина пригородной части районного центра, находящегося тоже на берегу реки. Поблескивая стеклянными окнами словно приклеенные к старательно выстиранной белой простыне, беспорядочно разместились разновеликие домики. Но было между ними и кое-что общее. Из каждой трубы вверх строго перпендикулярно земле и параллельно друг другу поднимались удивительно прямые белые столбики дыма. Издалека создавалось реальное впечатление, что разместившиеся на склоне берега избы были кем-то подвязаны белыми дымовыми нитями к небу, дабы под действием какой-либо стихии человеческие жилища не соскользнули в реку. Издалека трудно было разглядеть улицы, соединяющие людей и разделяющие дома, в которых они жили. Федор знал их хорошо с детства, когда вместе с отцом регулярно наведывался к Отто Карловичу. Он задумался, и перед глазами буквально всплыли картины прошлого.

Ходить в гости – это вовсе не русская традиция, а общечеловеческая. Другое дело, поведение в гостях. Тут у русских есть своя специфика, которая за многовековую эволюцию народа превратилась в его традиции или обычаи. Отец Федора – Ф едор-старший слыл в округе абсолютным трезвенником. Отто Карлович был чистокровным немцем, а следовательно, пьющим редко, лишь по вескому случаю и умеренно. Но когда они встречались, то пробуждался инстинкт состязательности. Кто кого больше стимулировал к этому порочному занятию, сказать трудно, но каждая встреча обязательно обильно орошалась алкоголем.

Присутствовавшие при этом жены не возражали против такой формы общения, а скорее, наоборот, поощряли, собственноручно наполняя едва опустевшие рюмки своих мужей. Им нравилось наблюдать за пьяными трезвенниками, которые вдруг выходили из образа слишком рациональных мужей и становились болтливыми, веселыми, обаятельными мужчинами. По русским меркам они пили безобразно мало, но этого вполне хватало, поскольку пьянели они по меркам Запада, где пьянеют не от крепости напитка, а от объема жидкости, содержащей алкоголь.

Дети доставляют удовольствие родителям не только тем, что они есть, но иногда тем, что они могут. Бывали случаи, когда после активного общения с Отто Карловичем Федор-старший, отправляясь в обратный путь домой, передавал управление лошадью, то есть вожжи, сыну, так как, исходя из состояния, не чувствовал себя достаточно уверенным в том, что найдет должное взаимопонимание с лошадью. Такой поворот событий Федор-младший не мог расценивать иначе как счастливое послание судьбы. Управлять самостоятельно лошадью да еще в присутствии отца, пусть даже немного захмелевшего, было голубой мечтой любого юноши его возраста.

Для Федора-младшего это имело особое значение еще и потому, что с детства, еще не испытав любви к людям, он испытал необыкновенно сильную привязанность к лошадям. Они представлялись ему во сне, наяву, в мечтах и грезах. Он рисовал их везде – на песке, на снегу, выцарапывал на ледяной поверхности реки. А когда пришло время, то стал рисовать и на бумаге. Самым большим впечатлением детства было для него, когда отец сажал сына на самую смирную лошадь. Он крепко цеплялся рукой за пояс его штанов, и они втроем, не спеша, совершали прогулку по зеленому лугу. Со временем подстраховка отца, да и вообще его присутствие стали излишним. Подведя лошадь к амбарной лестнице, Федор вскарабкивался на нее, и потом они вдвоем мчались по пыльной дороге.

С возрастом набор удовольствий расширялся. Скоро самым любимым занятием стало гонять лошадей в ночное. Это понятие состояло из целой цепи приключений и чуть ли не преступлений. С приближением ночи русские «ковбои» на отработавших день лошадях выезжали на заранее облюбованный луг с сочной травой. Там наездники спешивались, спутывали передние ноги лошадям веревкой, чтобы они, наполняя желудки травой, слишком не увлекались и не удалялись далеко от облюбованного места. Где-то на опушке леса или в небольшой ложбине разводился костер. Формально он должен был отпугивать волков, бродивших по лесу. Фактически же костер являлся главным экзотическим элементом во всей ночной затее, ради которого молодые добровольцы-пастухи отказывались от теплых постелей и домашнего уюта.

Костер защищал сидящих вокруг от озноба в связи с проникновением под рубаху ночной прохлады. Он давал возможность испечь в образующейся горячей золе принесенную из дома, а чаще всего наворованную с чужих огородов картошку. Если добавить к горячей, запеченной картошке еще и не очень честным путем приобретенные свежие колючие огурцы, то можно точно сказать, что ночная трапеза была для юношей наивысшей точкой ночной эпопеи.

Федор-старший, прошедший все этапы эволюции деревенского парня и хорошо знавший всю цепочку увлечений, которую проходят все местные подростки, становясь мужчинами, против увлечения сына лошадьми и хождений его в ночное возражений не имел.

Другое дело – мать. Она не то, чтобы возражала, но боялась за единственного и очень любимого ребенка в семье. И ночь, которую Федор проводил весело со своими сверстниками у костра, стоила ей больших волнений. С возрастом хождения в ночное прекратились сами по себе. Однако страсть к лошадям не исчезла, а, может быть, напротив, стала сильнее.

Воспоминания укорачивают дорогу, а, кроме того, несомненно, существуют невидимые нити, по которым человеческие желания передаются животным. Пребывая в воспоминаниях, Федор предельно ослабил уздечку и не управлял лошадью. А потому искренне удивился, когда она остановилась точно перед домом Отто Карловича. Размышлять о причудах природы было некогда. Он легко спрыгнул с лошади и подошел к калитке.

Дом Отто Карловича вроде бы как у всех, но, тем не менее, отличался от своих собратьев. Забор, например, главная достопримечательность России, отличался от своих собратьев-соседей своей низкорослостью, прозрачностью и вообще напоминал скорее кладбищенскую ограду, поставленную не для защиты от нашествия посторонних, а лишь для того, чтобы обозначить границу между живыми и усопшими.

Были и другие признаки, отличавшие этот дом от соседних. Он был единственным, на крыше которого был установлен флюгер в виде металлического флажка. Он показывал живущим в доме, а также проходящим мимо, откуда дует ветер, хотя они и сами об этом догадывались.

И в тоже время окна обрамляли резные наличники самого причудливого узора, что было характерно почти для всех домов в округе. Чем богаче выглядели наличники на окнах, тем зажиточнее был хозяин.

Сочетание своего и привнесенного чужого еще больше бросалось в глаза Федору, когда встретившая с неподдельной радостью хозяйка провела его в комнаты. В прихожей на стене висела небольшая проморенная доска, на которой был нанесен текст житейской мудрости на старонемецком диалекте, на которую прежде Федор то ли по глупости, то ли по молодости, а скорее всего по сумме этих прекрасных качеств, не обращал внимания.

Сейчас он не только внимательно прочел, но к своему удивлению и понял смысл текста, набранного свинцовыми буквами: «Каждый сам кузнец своего счастья». Для наглядности мудрость была проиллюстрирована. Сверху над текстом красовалась выдавленная из металла жанровая картинка, на которой изящный конь кокетливо задрал переднее левое копыто, куда припавший на правое колено мастеровой прибивал подкову.

Отштампованный на тонком железе конь тут же вернул Федора к тяжелым воспоминаниям о больном жеребенке. Захотелось немедленно вернуться домой, но он тут же вспомнил, что приехал сюда как раз для того, чтобы спасти своего любимца.

– Как хорошо, что ты приехал. Мы как раз собирались обедать. Сейчас Отто придет, он будет необыкновенно рад.

Жена Отто Карловича Лидия была женщиной скрытого обаяния, которое в первую очередь выражалось в спокойном и тихом характере. И говорила она словно вполголоса, как будто опасалась разбудить кого-то постоянно спящего. А кроме того, у нее был такой разрез глаз, что создавалось впечатление, будто она постоянно и еле заметно над чем-то усмехается. Худобой она не страдала, но и полной назвать ее было бы трудно. От всей ее фигуры веяло каким-то особым теплом, добром и необыкновенной преданностью делу, идее или человеку, которому она однажды поверила.

Говорили, что предки ее были немцами-переселенцами из Германии еще екатерининских времен. Видимо, это сыграло решающую роль, когда родители определили ее на учебу в Московский институт иностранных языков. Не последнюю роль в выборе профессии сыграл и тот факт, что в Москве проживала ее тетка, сестра матери – женщина одинокая, которая с удовольствием приютила у себя студентку на все годы учебы.

По окончании института Лидия по распределению приехала в родной город преподавать немецкий язык в местном училище. Через несколько лет ее, можно сказать, случайно, направили работать в качестве переводчицы на немецкую фирму «Сименс», которая с давних времен занималась обеспечением телефонно-телеграфной связи на железной дороге Москва-Петроград. Именно тогда в эту улыбчивую, невероятно спокойную девушку ухитрился влюбиться сотрудник фирмы «Сименс» Отто Карлович Метц, да так, что тут же потерял голову и женился на ней. Родители Лидии не были против этого брака и выбор любимой дочери приняли как неизбежное.

Посчитав свой житейский долг выполненным, они ни о чем не расспрашивали и тихо, один за другим, ушли из жизни с интервалом в три месяца, оставив дочери добротно сработанный двухэтажный дом и все, что нажили за свою жизнь. Молодые сочли, что будет правильным решением переехать в дом родителей Лидии. Было бы несправедливо считать, что их смерть связана с нежеланным замужеством дочери. Просто они поспешили освободить житейское пространство для любимого чада.

Лидия в свою очередь никогда не забывала своих родителей, заботливо ухаживала за их могилами и никогда не сожалела о том, что вышла замуж за иностранца. Немцы были тогда у российских людей в большом почете. Начиная от школы и заканчивая высшим учебным заведением везде насаждался немецкий язык, правда, с разным результатом. Все немецкое считалось лучшим. Отто Карловича сразу же пригласили преподавать немецкий язык в училище, а чуть позже, когда он освоился с русским, и математику. Жизнь у них текла ровно и тихо.

Никто из соседей или проходящих мимо не слышал, чтобы кто-нибудь из них хоть раз повысил голос. О людях они никогда не говорили дурно. В гости они почти не ездили, у себя принимали только Федора-старшего с женой. И тогда из окон иногда доносилась немецкая речь вперемешку с русской.

Жили они в своем доме на окраине города почти безвыездно. Детей у них не было, но даже и эта большая семейная травма не могла нарушить установившегося равновесия между ними.

Но вот однажды Лидии пришлось превозмочь себя и поехать с мужем в Германию на похороны его отца, к которому Отто испытывал величайшее почтение.

Отец Отто Карловича начал свою карьеру, работая еще мальчишкой электриком в мастерских гениального немецкого изобретателя Вернера фон Сименс, основателя всемирно известного концерна по производству и усовершенствованию электро телеграфной техники. Отто буквально пошел по стопам отца и, вопреки существовавшей практике, препятствовавшей распространению семейственности, работал инженером на одном из предприятий концерна и был командирован после революции в России для руководства работами по оснащению железнодорожной линии Москва-Петроград, где и состоялось его знакомство с русской переводчицей немецкого языка. Смерть отца и предстоящие похороны лишили Лидию любых аргументов против того, чтобы не ехать в Германию.

– Лида, дорогая, – сказал Отто, – в Германии к смерти близкого относятся менее трагично, нежели в России. Но к ритуалу похорон – много серьезнее, чем у вас. Как бы родственники ни относились друг к другу, на похоронах близкого человека они должны обязательно быть вместе.

Из Москвы до Берлина ехали более двух суток. На вокзале Анхальтбанхоф в Берлине их встречали мать, брат и сестра Отто. У всех были черные повязки на рукавах. К удивлению Отто Лидия за несколько часов до прибытия поезда в Берлин переоделась и сошла на перрон, одетая во все черное, что, как заметил наблюдательный Отто, вызвало у встречавшей их матери не только удивление, но и удовлетворение.

А на другой день, когда Лида явилась в церковь на прощальную службу и на кладбище, добавив к черной одежде еще и черную шляпу, это обстоятельство почти примирило строптивую мамашу с появлением на их достаточно витиеватом родословном древе русского отростка. Вечером после поминального ужина один из многочисленных племянников, добродушный лоботряс по имени Ганс с лицом, усыпанном ярко-рыжими веснушками, и красным, облупленным от солнца носом, конфиденциально сообщил расположившей чем-то его к себе Лиде:

– Бабушка говорила нам, что ты появишься на похоронах в красной косынке на голове, в синей рубахе и обязательно в резиновых сапогах. Как все русские женщины на открытках, которые присылал нам Отто из России. Честно говоря, я эти открытки рассматривал. Они у бабушки в шкатулке лежат, и должен сказать, что ваши пионеры на наш гитлерюгенд очень похожи – маршируют в колоннах, вечером у костров сидят, днем в горные походы отправляются, потом в море купаются. В общем, у нас, как у вас. Главное, чтобы все вместе. Спортом занимаются, чтобы здоровыми быть.

Дабы не разрушать стереотип, созданный бабушкой, и не подрывать ее авторитет, Лидия призналась, что до границы ехала действительно в красной косынке на голове, но затем, чтобы угодить бабушке, переоделась в поезде.

– И правильно сделала! – воскликнул Ганс. – Иначе она тут такое бы устроила, что и тебе, и Отто здорово досталось.

На другой день весь клан, включая и Отто, выехал в Мюнхен навестить брата умершего. Из-за тяжелой болезни тот уже долгие годы оставался без движения. В поездке к брату, должны были принять участие все родственники. Лидия робко попросила сделать для нее исключение и оставить ее на эти два дня дома. К ее удивлению, такое разрешение было получено, и почти без промедления.

Не удивились лишь родственники. Самое большое увлечение немцев, переходящее в страсть, это экономить. Мысль о том, что проезд Лидии до Мюнхена и обратно на поезде, а также двухдневное пребывание в городе могут быть исключены из расходной части путешествия, легко решило ее судьбу. Лидия становилась на два дня хозяйкой солидной виллы в центре Германии. Отто ничего не оставалось, как радоваться тому, что расчеты матери и желание невестки, то есть его жены, совпали.

На время отъезда хозяев обслуживающему персоналу были предоставлены два выходных дня. Всем, кроме садовника. Не очень словоохотливый пожилой человек, он как правило не выходил за ограду дома. Днем подстригал кусты, а с наступлением темноты удалялся в свой небольшой домик, забившийся в углу сада в кустах, в оконцах которого всю ночь горел свет.

Рано утром, едва забрезжил рассвет, хозяева, отгремев ложками и чашками в гостиной, спешно выехали на вокзал.

Лидия обожала своего мужа, в том числе и за то, что он нигде и никогда не менял своих привычек. Отправляясь к больному дядюшке он, как всегда, поцеловал Лидию и пожелал ей добрых два дня отдыха.

Выспавшись на новом месте на пуховой немецкой перине, Лидия встала, когда в окно уже светило солнце, оделась и стала размышлять, чем бы заняться в свой первый свободный день.

В это время раздался стук в дверь. На пороге возник садовник с большим подносом, на котором разместился высокий серебряный кофейник, вокруг которого суетливо расположились мелкие чины из нежного тонкого фарфора: молочница, конфитюрница, изящные подставки для яиц, тарелка с несколькими кусочками подогретого хлеба, накрытая салфетками с причудливыми узорами и полный набор серебряных ложек, вилок и ножей. Вблизи садовник выглядел старше, чем издалека.

Лидия почувствовала себя неловко и поспешила освободить его от несвойственного его профессии занятию. Тот, в свою очередь, воспринял это совсем иначе: русская гостья, наголодавшись еще у себя дома, едва дотянула до его прихода и, уже не владея с собой от голода, выхватила у него поднос с принесенной едой.

Чтобы не смущать гостью, садовник тут же удалился к себе и там, из-за кустов, продолжил наблюдение за пришелицей из другого мира.

Позавтракав, Лидия спустилась вниз, зашла на кухню, вымыла посуду, вытерла ее насухо и расставила по ранжиру на место, а затем осмотрела изнутри весь дом. Как и следовало ожидать, все было развешено, расставлено и разложено по местам. Однако от опытного глаза хозяйки не скрылись некоторые детали. Внизу, под мойкой, швы между кафельными плитками потемнели от каких-то посторонних налетов. То же самое обнаружилось и в ванной комнате. При внимательном осмотре других комнат были обнаружены частицы песка, земли, привнесенные извне и лежавшие по углам.

У Лидии была знакомая парикмахерша, знаменитая на весь город не только тем, что она искусно стригла и укладывала волосы, но и выполняла частенько функции косметолога и даже врача-дерматолога. Встретив на улице кого-то из знакомых, а иногда и незнакомых людей, у кого на лице красовались прыщи, она тут же приглашала этого человека к себе, чтобы помочь ему избавиться от напасти.

От увиденного на вилле своих немецких родственников Лидия испытала нечто подобное тому, что испытывала ее подруга-парикмахерша при виде неухоженных лиц. Поменяв парадный наряд на рабочий и собрав все имевшиеся в наличии тряпки в ведро с водой, она, не подумав о том, как будут ее старания оценены хозяйкой, приступила к работе.

Обед, который приготовил для нее садовник, остался нетронутым. Зато к концу дня все общедоступные помещения на вилле вдохнули свежий воздух, поступавший в течение всего дня через широко распахнутые окна. И даже старая немецкая резная мебель, поблекшая было от времени, засветилась своими прежними цветами. Нетронутыми оставались только личные покои обитателей виллы и, конечно же, самой хозяйки.

Поздно вечером Лидия вышла в сад и тут же натолкнулась на его стража, внимательно и не без удивления наблюдавшего из кустов за всем, что происходило в доме. Для установления лучшего взаимопонимания Лидия тут же пригласила его на совместный ужин, который накрыла прямо на кухне. А на столе появился единственно достойный сувенир из России.

Лидия водку не любила и пила ее лишь по случаям торжественным или печальным, причем к восторгу Отто, количество выпитого ею зелья никаким образом не влияло на ее поведение. Захмелев слегка от первых глотков, она оставалась в трезвом уме и здравом поведении, независимо от количества выпитого позже, чего нельзя было сказать про Отто и нового знакомого садовника.

При близком общении садовник оказался значительно словоохотливее, чем показался вначале. Перед первой рюмкой он слегка привстал и пожелал представиться:

– Густав, – спокойно произнес он свое имя, понизив для солидности голос ровно на октаву.

– Лидия, – представилась она так, как ее величали немцы, которым было легче произносить ее имя со смягченным окончанием, и которое в таком виде звучало более женственно.

Женщины склонны преувеличивать свой успех у мужчин, мужчины – свои достижения в карьере. После четвертой рюмки выяснилось, что новый знакомый Лидии вовсе не садовник, а своего рода мажордом, в беспрекословном подчинении которого находится весь обслуживающий персонал, руководить которым совсем не так просто, как может показаться со стороны. После шестой рюмки Густав достаточно подробно изложил часть своей биографии, а с нею и новейшую историю Германии, начиная от окончания Первой мировой войны и до настоящего времени.