– Настя? – Скосив взгляд, я поймал удивленный взгляд жены. – Ты бы смогла вот так, просто так, разбить свою дорогую машину о чужую? – Прислушиваясь к тишине в трубке, уточнил: – Сознательно.

– Если только нужно было спасти близкого человека. Струге, Саша дома?

– Она тебе перезвонит. – Я отключился и почувствовал, как непроизвольно хмурится мой лоб.

Главного ответа я все еще не получил. Набираю номер служебного телефона Александра Владимировича Земцова – начальника отдела городского УБОПа. С ним я уже давно знаком.

– А когда это было? – задумывается Зема, проявляя чудеса оперативной смекалки. Умение отвечать на вопрос так, чтобы вытянуть максимум необходимой информации, является неотъемлемой чертой его характера. Служба обязывает.

– Колись лучше по-хорошему...

Прежде чем «расколоться», Земцов думает. Он вообще никогда ничего не делает и не говорит, хорошенько перед этим не подумав. Недостаток, которого сейчас лишены все молодые сотрудники милиции. Когда молчание в трубке начинает меня напрягать, я нервно вздыхаю. Зема торопится и выдает мне все уже предложенные на сегодня варианты. Но добавляет еще одно, которое никто из предшествующих не упоминал, хотя я этого ждал. «Или ради общего дела, Палыч», – сказал Александр Земцов.

Вот оно! Получается, не один я так думаю. Значит, это не надуманная мною причина. Разбить две дорогие машины о третью можно, оказывается, ради одного большого, общего дела. Дела, которое гораздо дороже железяк с колесами.

Но на сегодня хватит. У меня уже синие маячки перед глазами. Как «мигалки» на машине Пащенко. Первый признак утомления и того, что нужно всерьез заняться своим здоровьем. Интересно, прокурор еще дышит или уже перестал? Посмотрев на часы, я пришел к мнению, что перестал. Под раздраженный взгляд Саши делаю контрольный звонок.

– Да, Струге!!

На этот раз мой друг юности дышит вполне ровно. Я извиняюсь еще раз и справляюсь, идем ли мы завтра играть в футбол. Докладываю, что здоровье шатается, требуется хорошая физическая встряска, жена мною уже не интересуется, а Лукин вновь плетет паутину.

Выговорившись, кладу трубку и отваливаюсь на стуле.

– Разве я давала повод думать о том, что больше тобой не интересуюсь?

Иногда я забываю о том, что Сашу можно обидеть даже в шутку. Странно, она никогда не обидится на подлый поступок постороннего человека, но обидится всегда, когда я позволю пошутить подобным образом.

Заслужить прощение можно только одним способом. Для чего, собственно, эта шутка и была предназначена...

Вера без дел мертва.

Я не устаю повторять это всякий раз, когда на душе сумрак. Когда приходится принимать важное для себя решение, а уверенности в том, что поступаешь правильно, нет. Нельзя быть уверенным в том, что не ошибешься, поскольку не ошибался раньше. Осторожно, чтобы не разбудить, я целую в лоб спящую Сашу и выбираюсь из-под одеяла.

Ярко-зеленые цифры на электронных часах на тумбочке показывают время моего обычного подъема. Семь утра. Но нынче я встаю в необычном режиме. Сегодня суббота, а это означает, что валяться под одеялом, наслаждаясь бездельем, можно до десяти. До того момента, когда в горизонтальном положении начинаешь себя чувствовать хуже, нежели в вертикальном.

Меня не обязывает к сегодняшним утренним делам ни долг судьи, ни желание его нарушать. То, что я собираюсь делать, не идет вразрез с моей присягой. Там написано, что я клянусь быть справедливым. Так велят мне мой долг и моя совесть. Мой долг спит, у него сегодня выходной. А вот совесть мучает меня с вечера прошлого дня. По крайней мере я должен знать, за что я буду приговаривать человека по статье, санкции которой распространяются до десяти лет лишения свободы. Вот этого мне никто и никогда запретить не сможет.

Душ принимать я не стану. Волосы высохнуть не успеют, а выходить с мокрой головой на улицу, где безумствует ледяной ветер, я не намерен. Поэтому, наскоро сполоснув лицо и старательно вычистив зубы (запах изо рта не переносят даже дворники), я быстро одеваюсь в спортивный костюм и куртку, сую в карман непочатую пачку «Кэмел» – со стола, маленькую упаковку йогурта – из холодильника, и ужом выскальзываю за дверь. Пока спускаюсь по лестнице до выхода на улицу, коробочка йогурта пустеет.

Двадцать минут восьмого. Через десять минут из ЖЭУ, вооружившись орудиями труда, выйдут дворники и расползутся по территории. Меня не интересуют все ЖЭУ со всем штатом градоуборщиков. Лишь та их незначительная часть, что орудует своими скребками и метлами на проспекте Ломоносова. Проспект долог, однако и я не погулять вышел. Не люблю откладывать на потом важные дела, и уж коль скоро решил поправлять здоровье, буду делать это незамедлительно.

Первые сто метров бега дались без особого труда. Потом становилось все тяжелее и тяжелее. Во-первых, если ты куришь, то сколько бы ты ни играл по выходным в футбол, дыхание у тебя лучше и чище не станет. За два дня движений на свежем воздухе невозможно уничтожить следы окуривания легких за пять дней. При этом я ловлю себя на мысли, что, выходя заниматься спортом, я сунул в карман сигареты.

За спиной всего километр дистанции, а я уже взмок и дышу, как трактор в разгар страды. Последний поворот, тот самый, с улицы Серафимовича, и я на проспекте Ломоносова. Вот теперь можно постепенно углубляться внутрь района, высматривая в темноте спины дворников, обтянутые простроченным ватином, и вслушиваясь в скрежет их скребков среди шума ветра...

Первый «санитар города» повстречался на моем пути на удалении около пятисот метров от отремонтированного «под ключ» салона модной одежды для молодоженов. Симпатичная тридцатилетняя женщина ловко бросала лопатой снег и что-то напевала. Прямо какой-то образчик прошлой жизни. Счастливая женщина, с головой в труде и песне.

– Бог в помощь! – приветствовал я ее.

– А ты не бог случайно? – улыбнулась она.

Сроду не видел таких счастливых людей!

– Смотря в чем, – уклонился я от прямого ответа. – Скажите, вы здесь давно работаете?

– Да уж четвертый год! – засмеялась она и махнула лопатой. Я не пойму, чему можно радоваться в половине восьмого утра, в субботу, с лопатой в руке?

Я напряг ее память, отмотав от кинопленки жизни три месяца. Она слышала и о происшествии на автобусной остановке, и о смерти двоих молодых людей, но ничего нового рассказать не могла.

– А вы следите за чистотой улицы со стороны проспекта Ломоносова?

– На протяжении двух кварталов, – ответила она. – Тяжело, конечно, но кому теперь легко?

Я согласился. И побежал дальше.

– Припомните, пожалуйста, люди, проживающие на вашей территории, ничего вам не рассказывали об аварии, которая случилась на проспекте Ломоносова? Вы ведь наверняка с жителями каждый день общаетесь?

– А что они рассказывали? То же, что в газетах писали да по телевизору показывали!

Понятно. Я прощаюсь и бегу дальше. За полчаса кросса я разговорил еще двоих тружеников метлы и лома, однако мои попытки установить хоть какую-то истину по делу снова не возымели успеха. Я уже собирался поворачивать назад, как вдруг заметил в крайнем подъезде одного из домов приоткрытую металлическую дверь. Дверь рядом с подъездом. Лестницы за такими дверями обычно ведут не наверх, а вниз, в подвал. Сменив галс, я затрусил к подъезду.

Все правильно. Только это не подвал с кабинками граждан, в которых они держат совершенно не нужный скарб, а вполне обжитое помещение. Глядя на мою заиндевевшую фигуру, ввалившуюся в натопленную кондейку, трое мужиков в телогрейках оторвались от домино.

Очень приятно полной грудью вдохнуть папиросный дурман после свежего, еще не загаженного выхлопными газами воздуха города. Задаю те же самые вопросы. Мужики разочарованы. Я похож не на обывателя, которому нужно сменить кран, и не фраер, которому можно втюхать китайский «гусак»-смеситель как испанский. Похоже, я мент. Их взгляды напоминают мне о том, что я занимаюсь не совсем своим делом.

Последний раз втянув в себя запах сгоревшего табака фабрики имени Урицкого, я уже почти развернулся, как вдруг мое внимание привлек предмет, совершенно не вписывающийся в интерьер помещения. Пара аритмичных ударов сердца подсказала, что где-то внутри меня сработал контакт зажигания. В конце концов, Саша давно просила, чтобы я вызвал слесаря для смены кухонной раковины.

– Мужики, а кто из вас спец в установке раковин? – Я прошел в глубь комнаты и стал разглядывать свою щетину в черное автомобильное зеркало. Зеркало от черной иномарки, треснутое поперек.

Моя последняя фраза привела всех в восторг. Специалистами оказались все трое, но уже определился тот, который и выполнит мою просьбу. Сначала они удивились, что мужик в здравом уме и при трезвой памяти обращается не по месту жительства, а за тридевять земель от него, но, поскольку речь шла о «калыме», а не об услугах ЖЭУ, больших разногласий и споров мое странное поведение не вызвало. Плати деньги, и мы тебе хоть в соседней деревне раковину заменим.

– Мужики, разве можно держать дома или на работе разбитое зеркало? – журю я их. – Это к несчастью, блин...

– А-а-а... – машет рукой тот, что постарше. – Как нам еще можно жисть испоганить?! Уже все сделано.

– Откуда зеркало-то автомобильное? – Я, наверное, надоедливо выгляжу, но что делать. – Может, за этой дверью «мерс» стоит?

– Какое там... – Снова этот отрешенный взмах рукой. – У нас в подвале бомж живет. Гнать его жалко, тем более он порядок там наводит. Вот перед самым Новым годом он нам это зеркало и подогнал. Ему на что-то не хватало...

– На книгу, наверное, – предполагаю я. – А в каком он подъезде?

– Я не понял, ты – мусор или тебе раковину нужно сменить?

– Я не мусор, но если покажешь мне того бомжа... – Расстегнув карман куртки, я вынул портмоне, а из него – пятьдесят рублей.

– Пошли.

Нищий, каких теперь немало, оказался смышленым мужичком в состоянии дичайшего абстинентного синдрома. Когда он разглядывал принесенное мною зеркало, я боялся, что он сейчас раскрошит в руках пластиковую форму или порежется о стекло. Первые пять минут он совершенно не понимал, кто он и зачем. Потом долго рассматривал меня и слесаря Толяна. Затем снова вернул взгляд на зеркало, после чего опять посмотрел на нас.

– Уж не ждете ли вы от меня объяснений по этому поводу?

Я не выдержал и рассмеялся. Толян вспыхнул:

– Очнись, к тебе мент пришел!!

– Я уже сдал документы для получения паспорта. А если вы по причине моего скандала в соседнем подъезде, так это не я окно выбил. Это Кот.

– Ты стекло в подъезде выбил?! – заорал Толян. – Я предупреждал тебя, чтобы не было никаких эксцессов?! Вышибу из подвала!!

– Ну что теперь, опять на пятнадцать суток?! – взвизгнул пришедший в себя бомж.

– Можно я скажу? – Я, как в школе, поднял руку. – Я не мент. Жора, где и когда ты нашел это зеркало?

– А я помню? – возмутился бомж, совершенно не удивляясь тому, что я называю его по имени.

– Придется вспомнить. Ты меня не узнаешь?

Жора около минуты лупил на меня свои бесцветные глаза, потом отшатнулся, как от змеи.

– Мама миа... Антон Павлович... Вы теперь по «мелким» процессам сами выезжаете?

Узнал. Жору я сужу за мелкое хулиганство со стабильностью гинеколога, осматривающего молодую маму перед родами. Раз в месяц. Меня же Жора в синих одеждах, с логотипом «Nike», видит впервые.

Вскоре устанавливается маршрут, который совершило зеркало перед тем, как попасть в слесарное помещение Толяна.

– Только я его с «мерса» не снимал, Антон Павлович, – клятвенно заверяет Жора. – Говорю со всею ответственностью. Я его нашел.

– Я верю. Где?

До указанного места – метров триста. Район помойки, на пересечении Ломоносова и Чаплыгина. Спрашиваю, почему Жора решил, что зеркало с «Мерседеса». Жора отвечает, что пытался продать его на авторынке, там и сказали.

– Я не понял, раковину-то нужно устанавливать?

Я совсем позабыл про Толяна... Называю адрес нашей с Сашей квартиры. Когда он уходит, я поднимаю Жору с лежака и волоку на улицу. Через десять минут мы прибываем к помойке.

– Вон там и нашел. – Бомж показывает рукой на сугроб около проезжей части. – Ровно за три дня до праздника, то бишь... двадцать девятого декабря! Да. Я за бутылкой полез, а нашел зеркало. Антон Павлович, тогда перед самым Новым годом грейдера дороги чистили. Вот его и сгребли с дороги. Вместе со снегом. За бутылкой полез, потому как на поллитру чуток не хватало...

Видя мои раздумья, он добавляет:

– Я говорю – на поллитру чуток не хватало, вот и полез за бутылкой.

Вынимаю две десятки и отдаю Жоре.

– Если скажешь кому, что с судьей разговаривал, я... больше общаться с тобой не буду.

– Я могила, Антон Павлович. Мо-ги-ла.

Да, похож. В этом сомнений нет. Ловлю себя на том, что закуриваю сигарету. Черт!.. Отдаю ее бомжу и выхожу на дорогу. Через двадцать минут я буду дома.

Жора стоит и смотрит мне вслед, сгорая от нетерпения рассказать всем о том, как сам Струге прикурил ему сигарету и дал денег на похмелку. О нашей беседе он разнесет по всей округе, я знаю. Только кто ему поверит? Вот поэтому я и спокоен.

От салона модной одежды для молодоженов до того места, где бомж Жора нашел зеркало от «Мерседеса», более двух километров. Именно здесь «Мерседес» Серикова ударился о борт «Тойоты» Малыгина-младшего. Первый ли это удар был или последний? Ответа на этот вопрос сейчас нет.