Он уже ничего не говорил. Просто спускался вниз. Так спускаются с горы с трудом взобравшиеся на нее туристы. Переставлял ноги, как сомнамбула, ни о чем не думая и ни слова не говоря. Разница между ним и покидающим гору путешественником была невелика по сути, но не умещалась в сознании по форме: Гоша спускался в никуда. Он не видел, сколько ему осталось, не мог рассчитать силы и радоваться пройденному пути.

– Семьсот пятьдесят метров… – прохрипел он наконец, просовывая руку за арматуру, чтобы перевести дух. Он подумал, что бы ему кинуть вниз, чтобы понять, сколько еще раз ему нужно переставить ноги. Пальцы уже не слушались команд. Они просто ложились на ступень, и если бы нога Гоши соскользнула во второй раз, он уже не мог поручиться, что выручат руки. Бросить было нечего. Разве что сандалии. Но если высота велика, он просто не услышит звука их падения.

– Я вернусь наверх… – выдавил он через силу. Желание наконец-то прорвалось наружу. – Я вернусь наверх, иначе сойду с ума и просто свалюсь с этой лестницы в преисподнюю…

Минуту назад ему пришло в голову, что он спускается все ниже и ниже, а кислорода по-прежнему предостаточно. Это значило, что внизу или в стенах шахты есть вентиляция. Коридор, имеющий выход к источнику чистого воздуха.

Он тут же подумал о том, что вполне мог пройти мимо него, как тысячи раз ходил мимо «окна» с устьем «Б», не подозревая о его существовании рядом.

Страх снова заполз в его сердце. Он хотел вернуться.

И вдруг высоко над его головой раздался шум. Сначала это был невнятный шепот. Потом он превратился в шорох. Потом Гоша услышал скрежет. Ничего не понимая, он поднял голову.

Где-то высоко, так высоко, что пришлось прищуриться, чтобы рассмотреть, он увидел светящуюся точку. С каждой секундой она увеличивалась в размерах. И чем больше она становилась, тем громче становился шум. Еще несколько секунд – и Гоша увидел…

Содрогнувшись он ужаса, он сжал пальцами прут так, что заныло в плече.

Вышибая снопы огненно-красных искр, на него мчался обломок лестницы длиною…

Он присмотрелся. Теперь, в свете искр, он видел путь, который прошел. Освещенный красным светом коридор уходил вверх стрелой, и не было ему конца. Искры малинового цвета смешивались с оранжевыми, рождали красный свет, и Гоша помимо своей воли вспомнил кадры кинохроники извержения металла из чрева вулкана.

Лестница, со страшным скрежетом чеканя стены шахты, крутилась, играла, била концами и вышибала, вышибала тысячи, миллионы искр…

«Я забыл сказать Макарову – прощай», – подумал Гоша, щурясь от разрезающих слух звуков.

Ничего нельзя было изменить или поправить. Надломившиеся после взрыва авианосца крепления уронили часть лестницы набок. Некоторое время обломок стоял недвижим, пока что-то не заставило его пошатнуться. И он соскочил с опоры и помчался вниз.

И ничего нельзя было изменить. Гоша не мог войти в устье «Б» и очертить петлю, чтобы вернуться в ту минуту, когда увидел протянутую Макаровым руку.

Он прижался к лестнице всем телом. Если бы мог, он забрался бы за нее. И тогда расположенные в полуметре друг от друга куски арматуры заслонили бы его от удара. Но меж стеной шахты и лестницей он мог только просунуть руку.

Он вдавил живот в лестницу, убрал за нее руки и прижал голову меж прутьев к стенке, когда до мчащегося на него со скоростью болида куска железа оставалось не более тридцати метров…

* * *

Макаров смотрел на авианосец – их надежное укрытие на протяжении пяти дней…

Сначала послышался треск. Словно неподалеку от Макарова кто-то наступил на сухую ветку и сломал ее. Потом корабль дрогнул и на глазах покрылся паутиной трещин. И только после этого Макаров увидел вспышку… Трещины окрасились в ядовито-оранжевый цвет. Таившийся до поры свет пронизал небо над судном сполохами, застил слепящим заревом глаза, и по Острову прокатился гром. Несколько – пять или шесть – огненных шаров окутали корабль жирными, шевелящимися клубами, и Макаров услышал взрыв второй…

Авианосец раскололся надвое, в небо и в стороны от него полетели куски обшивки, обломки плит верхней палубы, и снова – взрыв.

Разорвавшаяся на нижней палубе торпеда заставила сработать детонаторы трех других. Третий взрыв, самый мощный, прогремел и слился с еще не окончившими свое разрушительное дело двумя первыми…

Макаров видел, как из авианосца, будто из чрева проглотившего гранату крокодила, вылетают ошметки его внутренностей – лестницы, рассыпающиеся в воздухе стены, раскалившиеся докрасна переборки, задвижки и обрывки стальных канатов и якорной цепи…

От Макарова оттянуло воздух, он даже качнулся вперед, ведомый чудовищным поцелуем…

От судна отделилась похожая размером на точку деталь и помчалась в его сторону как пуля. Через мгновение он рассмотрел предмет, летящий прямо в него. Он покрылся ледяным потом быстрее, чем предмет преодолел половину расстояния от корабля до него. Со свистом выдавив воздух, Макаров почти приплюснул свои легкие. Он бы расплющил все внутри себя, лишь бы успеть присесть.

Он повалился на спину, запрокидывая назад голову, когда над ним, сдирая с него рубашку, просвистел винт авианосца. Гигантский пропеллер весом в несколько тонн захватил его в закрученный поток воздуха и поволок за собой…

Макаров уже и не помнил, в каком направлении его забросил поток и где он находится… Закончив катиться по земле, он вскочил на ноги и почувствовал неладное. Словно жизнь умерла вокруг…

Еще мгновение и – пустота, щемящий под ложечкой вакуум внутри…

И вдруг – еще удар!

Взрывная волна снесла Макарова и подняла в воздух. В пыли, древесной трухе и кусках дерна он пролетел около тридцати метров и рухнул на землю. Еще некоторое время неукротимая сила волокла его по земле, в кровь сдирая ему пальцы, грудь и плечи. Макарову казалось, что его затягивает в какой-то огромный, размером с кратер вулкана, водоворот.

И вдруг все стихло…

Некоторое время он лежал, боясь шевельнуться. Раны на теле и ладонях горели, словно их облили кипятком.

Стеная и кряхтя, он поднялся и вслепую, сквозь пыльный туман, побрел назад, туда, где за холмом, за который он их уложил, притаились люди.

Долина была затянута пыльной взвесью. Он ничего не видел и с трудом различал свои пальцы, вытянув вперед руку. Споткнувшись, он упал, больно ударившись коленом. И, открыв глаза, увидел кроссовку сына.

– Питер! – позвал Макаров, хватая мальчика за ногу.

Но вместо ноги он почувствовал пустоту. Кроссовка послушно легла в его руку.

Ужас захлестнул Макарова. Вскочив на ноги, он не заметил, как из носа его, словно вода из водопроводного крана, течет кровь.

– Питер!

– Я здесь!

Разутый, мальчик выполз из пыли, сквозь которую до сих пор не мог проникнуть солнечный свет.

– Иди на голос, папа, здесь нечем дышать, я боюсь открывать глаза!

И Макаров увидел поднимающегося с земли Гламура. Качаясь, точно пьяный, и пытаясь найти равновесие, он узнал Макарова и похлопал себя ладонью по груди.

– Клянусь богом, так меня еще ни разу не вставляло…

Кашляя, Макаров двинулся дальше. Туда, где раздавались голоса детей.

– Макаров! – он узнал голос Дженни.

– Боже мой!.. – справа – Патрисия.

Люди голосили, как чайки вокруг траулера…

– Успокойтесь! – провозгласил Макаров. – Успокойтесь и не кричите!.. Это всего лишь взрыв. Только взрыв! Не ядерный, слава богу… – последние слова он договаривал уже шепотом.

Через полчаса пыль осела. И рядом с Макаровым на холме, за которым они лежали, стояли серые, словно выбравшиеся из завала, люди.

Долина была завалена обломками авианосца. Три сокрушительных взрыва раскидали их в радиусе полутора километров. До ближайшего из них можно было дойти за десять секунд. Пыль превратила изумрудную долину в унылый пейзаж запустения, очень похожий на тот, который режиссеры используют при съемках фильмов о битвах в далеких мирах или жизни после третьей мировой войны.

– Я должен рассмотреть это поближе, – сказал мужчина со шрамом и легким бегом спустился с холма…

Ветер качнул пальмы – прошелся по верхушкам пальметто фривольным вальсом, и долина шевельнулась… Песок поднялся в воздух и обнажил зелень.

– Пройдет несколько дней, и на этом месте будут лежать только обломки, – услышал Макаров.

К нему подошли Левша и Катя. Ее рука легла на плечо Макарова, и девушка добавила:

– И наши кости.

Макарову ее слова не показались преувеличением или чрезмерным отчаянием. Он, как и все, смотрел на авианосец. Точнее, на то, что от него осталось. Носовая часть корабля отсутствовала. Взрыв разметал плиты трамплина и бортовую обшивку, словно срезав нос ножом. Искалеченная корма завалилась назад и теперь лежала, демонстрируя небу дымящееся сизыми, местами черными клубами нутро. Вокруг вповалку, плашмя, вонзившись в землю, лежало и валялось все, что еще час назад было их надежным укрытием, все, из чего состояло судно.

– Мы живы, это главное.

Сказав это, Макаров повернулся к людям.

– Мы идем к водопаду.

С высоты самой высокой горы Острова они казались замершей, отбившейся от семьи стайкой муравьев. Стайкой, которая заползла на холм, чтобы осмотреться.

– Ему жарко, – вдруг пронеслось в полной тишине.

Все посмотрели на произнесшего это.

Питер сидел на земле, зашнуровывая кроссовку. Отец подошел и положил ему руку на голову.

– О чем ты?

– Гоше жарко. Очень.

Вскинув голову, Макаров посмотрел на стоявшего над ним Левшу. Тот прищурился и подтолкнул Катю к людям, которые уже двинулись на запад – к озеру. Девушка нехотя послушалась. Она оборачивалась до тех пор, пока вместе с толпой не скрылась в джунглях.

– Ты видишь его?

– Да.

– Парень разглядел Гошу, – Левша криво улыбнулся. – А если знать, что видит он только то, что касается его самого, то факт такого бессмертия меня заинтересовал.

Сказав это, он посмотрел на возвращающегося человека со шрамом.

– Вон идет наш Мюнхгаузен. Несет ужин.

Друг Николая поднялся на холм, держа за шеи двух павлинов. От их оперенья не осталось и следа. Без хвостов, на один бок ощипанные, они болтались в его руках как тощие рюкзаки.

– На равнине можно многое собрать для укрытия, – задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал он. – А это я решил прихватить с собой.

– Так им и надо, – со злобой выдавил Левша. – Когда эти сволочи орут, мне кажется, что выдирают ржавый гвоздь из доски.

– Надо же было им пролететь над авианосцем именно в такой момент, – усмехнулся мужчина со шрамом.

– Да, этот рейс был обречен.

– И как ты видел Гошу? – Макаров прижимал к лицу остатки рубашки, чтобы унять кровь. Он улегся на спину и возобновил разговор с сыном. – Что он делал?

– Я не знаю. Он был в трубе.

– В трубе… – прошептал Макаров.

– Да, широкой трубе. Там темно и шумно.

– Ну, вы тут выясните, что за труба, – заключил Левша и, прихрамывая, двинулся к джунглям. – Может, имелось в виду – Гоше труба? – крикнул он через плечо.

Закончив с кроссовкой, Питер вскочил и протянул отцу руку. Тот улыбнулся, сжал ее и на мгновение словно выпал из себя.

Вот точно так совсем недавно, не прошло и часа, он сжал руку друга…

* * *

На Гошу снизошло похожее на отупение равнодушие. До падения на него лестницы оставалось две или три секунды.

Что толку прятать голову под ступеньку? Ничтожный шанс, просьба о помиловании… Кинетическая энергия падающего куска железа такова, что, даже если она врежется ему в плечо, разорвет пополам. Там, в зоне, был момент, когда он молил о смерти. И несколько раз ноги сами заводили его под падающее дерево. Но всякий раз он был схвачен сильными руками и отброшен в сторону. Теперь этих рук нет. Нет и желания умереть.

Глухое пространство и – невыносимый грохот в нем. Это несоответствие окончательно запутало мысли Гоши, когда он, ослепленный искрами, закрыл глаза.

И тотчас спину его словно окатили ведром кипящей смолы.

Скрежет ворвался ему в уши, мозг словно рассекло молнией. Он дико закричал, не в силах терпеть боль, и на мгновение потерял сознание…

На секунду потерял, не больше, потому что, когда снова нашел себя в шахте, руки его были уже расслаблены, но ноги по-прежнему стояли на арматуре. Лишь тело подалось назад, размякнув.

Гоша вцепился в прут.

Вместе с сознанием вернулась боль. Ему казалось, что с него живьем сняли шкуру.

Что-то горячее и жидкое, но не пот, струями бежало между лопаток, собиралось на пояснице и пропитывало трусы и верх брюк.

Ему не хватало воздуха. Первые секунды, когда лестница промчалась мимо, его обожгло окалиной, и теперь лицо было словно посечено стеклом после автоаварии. Пот мгновенно залил раны, и к боли в спине добавилась резь на щеках.

Когда на голову Гоши стала оседать похожая на перхоть пыль, он понял, что нужно торопиться. Сейчас, когда лестница прошла мимо, он едва не захлебнулся от желания жить. Но на него почти с семисотметровой высоты падал шлак. Оставалось только догадываться, сколько его там, наверху. Он медленно оседает, переходит в свободное падение, собирается с окалиной, появившейся позже, и стремится вниз. И Гоша понял, что через несколько минут появится первый приход облака, дышать в котором он не сможет. А еще через пять минут он просто заполнит свои легкие похожей на перхоть массой.