– Против правильных человеков и черти бессильны. Почему власть ничего с нами, ворами, поделать не может? Потому что правда на нашей стороне, а у них, чертей, – только кнут. И они это знают, падлы.

Потом Жора вдруг встал и собрался уходить.

– Чует мое сердце, не будет меня скоро на зоне, – произнес он, внимательно глядя на Рогачева. – Но ребята мои здесь останутся. Ты к ним прислонись. И они тоже пусть рассчитывают на тебя, если что. Хорошо?

Серега кивнул.

…Сразу пятеро из двенадцати «отрицал», приходивших в третий отряд, добровольно «закрылись» в ШИЗО, требуя, чтобы их перевели в другую зону. Еще трое сознались в неизвестных преступлениях и их отправили в следственный изолятор. А остальные загнали себе под ребра иголки и были срочно вывезены в тюремную больницу. Так что Рогачеву, когда он через пять дней вернулся в отряд, оказалось и мстить некому.

В отряде произошли изменения. Учитель Курбатов перестал быть членом семьи «казаков». После того, что с ним сделали, он стал изгоем. По зоновским понятиям, Серега теперь даже не мог пожать ему руку. В этом случае он сам перешел бы в позорный разряд «обиженных», все равно, как если бы поцеловал член Фиме Бергу. При встрече с Курбатовым его рука дернулась машинально навстречу учителю, но Рогачев вовремя ее остановил. Это не укрылось от взгляда Курбатова. В нем была видна обреченность. Они несколько секунд просто стояли и смотрели друг на друга.

– Как ты? – задал Рогачев дурацкий вопрос.

– Хуже некуда.

– Прости, что не смог помочь тогда. Тебя больше никто здесь не тронет, – произнес Серега, отводя взгляд.

– Это теперь без разницы. Ты ничего мне не должен, казак, – ответил учитель. – Только не забывай всего того, о чем мы здесь много раз говорили.

– Не забуду, – пообещал Рогачев.

– И еще кое-что: не верь Ереванскому, – это были последние слова учителя. Сказав их, он вышел из барака.

Спустя час Курбатова нашли повешенным в одном из классов зоновской школы. Он примотал веревку к крюку для люстры на потолке. А на доске развесил учебные пособия – портрет писателя Михаила Шолохова и карту-схему гражданской войны на Дону. До выхода на свободу ему оставалось три месяца и три дня.

– Он говорил, что не будет в «обиженных» ходить. Все тебя ждал, – сообщил Рогачеву Паша Сизый, когда мертвого учителя вынимали из петли.

Ереванский как в воду глядел. Едва администрация полностью восстановила контроль над зэками, Жора был обвинен в организации беспорядков. Его вывезли в СИЗО для дальнейших следственных действий, и в колонию он уже не вернулся. Рогачев досидел срок без особых проблем.

Освободившись, первым делом поехал в Зеленоград. Пока он сидел, Лена Михайлова вышла замуж за своего институтского преподавателя и почти сразу родила тому дочь. Потом они вдвоем создали фирму, связанную с компьютерами.

Лена согласилась встретиться с Рогачевым, но нормального разговора не вышло. Михайлова (впрочем, теперь у нее уже была какая-то другая фамилия) пришла на свидание с коляской. В ней спала дочь, но Лена ее Сереге даже не показала. Еще его удивило, что из брюнетки она превратилась в блондинку.

– Помнишь нашу последнюю встречу? – спросил Рогачев.

– Да. Ты все-таки все испортил, – ответила Лена. – Зачем ты стал преступником?

– Мне нужны были деньги, чтобы ездить к тебе.

– Лучше бы ты и вправду вагоны разгружал.

А потом Лена будто с цепи сорвалась. Она кричала на Серегу. Плакала. Снова кричала. Рогачев в жизни бы не подумал, что его любимая может быть такой. Причина истерики была вызвана вовсе не нахлынувшими горькими воспоминаниями об их несостоявшейся любви. Оказывается, какие-то рэкетиры похитили мужа Лены и только на днях отпустили в обмен на недавно купленный «Опель Кадет». Сразу после освобождения супруг слег в больницу с многочисленными телесными повреждениями. Словом, Серега приехал в неудачный момент.

– Ты такой же подонок, как эти! Вы нормальным людям только ломаете жизнь! – оскорбляла Рогачева любовь всей его жизни.

Поток проклятий длился до тех пор, пока не заплакал ребенок в коляске. Лена, не попрощавшись, подхватила ее и покатила прочь. Она удалялась – теперь уже, кажется, навсегда. Так сильно, как в эту минуту, Рогачев ее никогда не любил. Его любовь умножалась отчаянием. Хотелось броситься следом, найти какое-то одно нужное слово, прокричать его, как тогда, на вахте в общаге, и остановить, вернуть Лену. Но Серега не сделал ни того, ни другого. Он отвернулся, чтобы не видеть, как Михайлова заходит в подъезд. Он даже закрыл глаза ладонями, чтобы заплакать, но слез не было…

Это было поражение. Первое его настоящее поражение в жизни. Даже в боксе он ни разу не побывал в нокауте – все немногочисленные проигрыши на ринге были у него по очкам. Даже зону с тюрьмой Рогачев, выйдя на свободу, воспринимал испытанием, которое он выдержал с честью – за эти два с половиной года ему открылся реальный мир, в то время как миллионы людей жили в мире придуманном. Серега теперь часто мысленно представлял себя зверем, каким-нибудь матерым волком. Он выбрался из всех капканов, в которые его загоняла жизнь. Он шел от победы к победе, каждая из которых была весомее и невероятнее предыдущей. Вот и в Зеленоград он ехал за новой, невероятной победой. Верил, что сможет вернуть себе Лену Михайлову. И проиграл. В первом же раунде.

Рогачев пошел в парк, хотел посмотреть на тот самый пригорок, где они с Леной когда-то целовались и ели черешню. Но не нашел его. Сколько ни бродил берегом «кровавой» речки, так и не встретил переброшенных через нее мостков. Под ноги Сереге попалась большая лягушка. «Что, не дождалась своего Ивана-царевича?!» – молвил он и с мстительным наслаждением раздавил лягушку ботинком.

Освободившись, Рогачев с Михалычем сколотили новую бригаду. Казачью. Из бывших десантников и спортсменов. Поначалу работали на себя. Но в 1990 году по решению воровской сходки в Волгоград после отсидки перебрался на жительство Жора Ереванский. И бригада Рогачева стала действовать в его интересах. За каких-нибудь пару лет Ереванский стал самым серьезным человеком в городе. Он перестрелял, перевзрывал, перерезал половину волгоградских бандитов, убедив оставшихся уважать воровской мир. А рогачевские ребята были у Дяди Жоры чем-то вроде диверсионной группы. Часть из них еще по армии была хорошо знакома с военным делом. Для закрепления навыков рогачевцы в 1992 году выезжали на войну в Южную Осетию. Привезли оттуда оружие и взрывчатку. Но главная цель поездки, которую Рогачев никому не раскрыл, была все же другая. Серега комплексовал от того, что, возглавляя группировку крутых парней, сам он еще никого в своей жизни не грохнул. Ему хотелось по-настоящему освоить это важное дело.

Все осетинские полевые командиры, защищавшие Цхинвал, были связаны с криминалом. Через общих знакомых удалось договориться о приезде в осажденный грузинами город добровольцев из Волгограда.

Рогачеву понравилось на войне. Это был настоящий праздник адреналина. В обезлюдевшем Цхинвале свист пуль над головой прерывался лишь умиротворяющим пением птиц. Тротуары были усыпаны сбитой зеленой листвой. Каждый вечер «грады», «шилки», «алазани» озаряли небо почти праздничным фейерверком. Горный воздух, домашнее вино и чувство опасности придавали всему происходящему неповторимый букет.

…Что в уличном, что в лесном бою главным разочарованием для Рогачева была неизвестность – засекли огневую точку противника, начали бить по ней, выстрелы прекратились, но это не значит, что враг погиб. Может, он только ранен, или просто сменил позицию, отступил. Даже после недели боев Серега не был уверен, что кого-то убил. И от этого злился.

Однажды ночью они поднялись по склону горы на окраину грузинского села Авневи. Затаились возле красивой маленькой церкви. В ней размещалась группа грузинских гвардейцев. Утром, когда гвардейцы сели завтракать за стол под навес, Серега с товарищами закидали их гранатами. Гвардейцы лежали в лужах молока, пролитого из разбитых кувшинов. И Рогачев снова не знал, есть ли в их смерти его прямая заслуга. Но, на его счастье, один из гвардейцев вдруг ожил. И, оставляя за собой молочно-кровавый след, пополз к церкви. У входа в нее Серега радостно настиг раненого, и со словами: «Этот точно мой!» – выстрелил ему в спину. Раненый дернулся, поднял голову, и Рогачев с удивлением увидел, что гвардеец был русским.

– Ты почему здесь? – растерянно спросил Серега.

– Не убивайте, пожалуйста, – выдавил из себя гвардеец запоздалую просьбу и захлебнулся собственной кровью. Умоляющий, умирающий взгляд этого первого убитого им человека еще долго в тот день преследовал Серегу. Поэтому сутки спустя, застрелив своего второго врага и стоя над ним, Рогачев испытал двойной кайф. Во-первых, от того, что сделал это собственноручно. Во-вторых, от того, что убитый оказался грузином.

Всего на этой войне Рогачев убил шестерых. Ему понравилось забирать жизни. Он от этого будто становился сильнее. Он все больше ощущал себя не человеком, а зверем. Причем не обязательно хищником. Окапываясь под обстрелом, представлял себя кротом, а, ведя ночной бой, – летучей мышью, порхающей меж трассеров.

Рогачев лишний раз убедился, что все в своей жизни делает правильно. Война оказалась насквозь пропитана криминалом.

С обеих сторон воевали наемники и целые отряды мародеров, грабившие не только чужие села, но и свои. Много интересного рассказали военнослужащие российских частей, дислоцированных в Южной Осетии или в приграничных с ней грузинских районах. Саперы поведали Сереге, как за деньги по приказу начальства разминируют огороды, танкисты – как за деньги списывают технику на боевые потери, а начштаба Цхинвальского вертолетного полка – о том, как за очень большие деньги, занесенные грузинами кому-то в российском правительстве, их полк, мешающий захвату Южной Осетии, в ближайшее время будет выведен из Цхинвала и расформирован.

«Криминал снизу доверху. Всякий, кто не дурак, сегодня делает деньги, – решил Рогачев. – Люди, как и животные, разделились на хищников и травоядных. Почему же я должен быть парнокопытным лохом, соблюдающим законы, и слабаком, не умеющим убивать?»

Этот вопрос он не раз задавал самому себе. И даже не столько себе, сколько Лене Михайловой. На войне он мысленно продолжал разговаривать с ней. Укорял: «Не дождалась, не поняла, не простила». Обещал: «Назло тебе выживу здесь. Назло тебе стану крутым, богатым, счастливым».

Возвратившись из Южной Осетии, рогачевцы провели на улицах Волгограда против врагов Жоры Ереванского несколько образцово-показательных операций. В один день в разных концах города подняли на воздух сразу четыре машины, принадлежавшие отмороженной камышинской братве. В другой раз обстреляли из гранатометов загородный дом криминального авторитета Ушастого. Сам он в этот момент парился в баньке. Услышав взрывы снаружи, Ушастый выскочил из парной и бегал по двору возле горящего дома в чем мать родила. Михалыч даже успел его голого сфотографировать. Эта фотка потом по совету Дяди Жоры была отдана в редакцию газеты. Там ее опубликовали на первой полосе под рубрикой «Красный петух». Рубрика взбесила рецидивиста Ушастого гораздо больше, чем обстрел дома. В редакции не учли, что на зоне петухами зовут педерастов, и потом замучились с Ушастым судиться.

Дважды по Жориному указанию устраивались акции устрашения против алчных волгоградских ментов. Люди из управления по борьбе с оргпреступностью попытались обложить данью каких-то крупных торговцев – давних дружков Ереванского. Сначала рогачевцы установили за милиционерами слежку. Выяснилось, что те неправильно используют одну из конспиративных квартир – водят туда девочек. Жора отрядил в распоряжение Сереги толкового домушника. Проникнув в квартиру, они наставили там «жучков» и вернулись с важным известием – оказывается, в обычном двухкомнатном жилище на третьем этаже хрущевки менты оборудовали бассейн. Над бассейном – зеркальный потолок. Удар по милицейскому престижу был нанесен в тот момент, когда один из рубоповских начальников привел на квартиру двух агентесс. Едва они втроем погрузились в бассейн, как рогачевские ребята снаружи закинули в окно бутылку с горючей смесью. Квартира вспыхнула мгновенно, так как ее стены были обклеены легковоспламеняющейся звукоизоляционной плиткой. Голый рубоповец сиганул из окна. Девиц, задохнувшихся угарным газом, нашли на дне бассейна. Прибывшие на место происшествия пожарные обнаружили также табельный пистолет рубоповца и его не до конца обгоревшее служебное удостоверение. Приехала комиссия из Москвы и всех местных рубоповских начальников поснимала.

В другой раз тех же Жориных дружков начали напрягать милиционеры рангом пониже – парочка обнаглевших обэповцев из РОВД. Их отловили каждого по отдельности вечером после службы. Вывезли за город с завязанными глазами, выпороли, обрили наголо, а потом Нукзар Ломакидзе – правая рука Ереванского – самолично их заклеймил: выжег на милицейских ягодицах надпись «Я мусор». Нукзару нравилось заниматься такими делами. Рассказывали, что он – большой любитель садомазохизма. Что весь его член покрыт шрамами, поскольку сексуального удовлетворения Нукзар достигал лишь после того, как очередная партнерша сделает ему скальпелем надрез на пенисе. Ломакидзе был верным псом Ереванского. Поговаривали, что на одной из поволжских пересылок Жора спас его от какой-то беды. Нукзар часто повторял: «Я готов Жорины плевки слизывать с асфальта». Эта фраза всякий раз заставляла Рогачева внутренне содрогаться – Нукзар чем-то напоминал его самого. Ведь он тоже встретил Жору на зоне и тоже был ему обязан спасением.

Ереванский давал Серегиным людям кормиться от крышевания. Требовал лишь свой необременительный процент. Рогачев и оглянуться не успел, как стал широко известным в узких кругах криминальным авторитетом. Он снова шел от победы к победе. И уже соперничал славой с самим Ереванским. Вот только в последнее время стал уставать.

Первый приступ непонятной усталости у него случился в день их последней встречи с Леной Михайловой. Едва сел он в такси, на котором должен был ехать из Зеленограда в Москву, как его силы покинули. Ноги одеревенели. Навалилась прежде незнакомая тяжесть. Серега всю дорогу проспал. Выйдя из машины у Павелецкого вокзала и добравшись до первой скамейки, снова отрубился. Проснулся только за полчаса до отправления своего поезда.

С тех пор приступы усталости то и дело настигали его. Он мог быстро заснуть в самых неподходящих местах – в ресторане, в туалете, за карточным столом в казино. Спасался амфетамином. Наркотик хорошо помогал, вот только усталость иногда наступала стремительнее, чем Серега успевал проглотить таблетку. Да и всегда носить с собой наркоту при его роде занятий было опасно. Рогачев боялся однажды уснуть на скорости за рулем или на женщине во время секса.

Женщин в последние годы в его постели перебывало немало. Он и здесь шел от победы к победе. Но ни одна из партнерш не смогла его заставить выбросить из головы Лену Михайлову. В отместку за ту старую боль Рогачев мучил всех этих женщин. Не физически, а морально. Он первым бросал их в самый нежданный момент – на пике отношений. Серега кайфовал, причиняя партнершам, да и себе самому внезапную боль. То и дело ловил себя на мысли, что если так дальше пойдет, он станет похож на садомазохиста Нукзара. От этой странной болезни его вылечила Анна Бланк.

Их свел не кто-нибудь, а Жора Ереванский.

– Вот, познакомься. Журналистка, – не без гордости представил Анну вор в законе. – Уже несколько дней берет у меня интервью. Анонимное. Я думаю, ты тоже мог бы ей чего-нибудь рассказать.

Рогачев не видел в этом ни малейшего смысла, но сказал: «Не вопрос». Анна же странно вскинула на него глаза и потом несколько раз еще бросала на Серегу непонятные взгляды.

– Дядя Жора много о тебе рассказывал, – произнесла она, когда Ереванский куда-то вышел, и они остались вдвоем. – Ты правда казак?

Да, казак. А для тебя это имеет какое-то значение?

Имеет. Моего прадедушку по маминой линии казаки убили.

Серега растерялся и не знал, что на это сказать. Но Анна, кажется, и не ждала от него никаких слов.

Он в Гражданскую войну здесь, в Царицыне, воевал. Его отряд в плен попал. Казаки всех отпустили, только прадедушку казнили, потому что он комиссаром был. Я еще в детстве об этом узнала – так жалела его. У прадедушки вместо фамилии был партийный псевдоним – Марк Пурпурный. Не слыхал?

– Откуда? – удивился Серега.

Анна Бланк отдалась ему уже на третий день их знакомства, на его съемной квартире – прямо во время интервью о преступном мире Волгограда. Она так разожгла Серегу, что в какой-то момент тот даже перестал себя контролировать. Начал лупить Анну по заднице, хотя раньше ничего подобного себе в сексе не позволял. Та в ответ впилась ему ногтями в живот. Серега вывернул ей руку. Анна свободной рукой ударила его по лицу. Они били и кусали друг друга до тех пор, пока одновременно не испытали оргазм и, обессиленные, не рухнули на пол. Рогачев даже на несколько секунд отключился. А когда пришел в себя, понял, что секса лучше у него еще не было.

Анна, похоже, испытывала нечто подобное. Она позвонила в редакцию и взяла отпуск за свой счет. Всю последующую неделю они были потеряны для внешнего мира. Почти беспрестанно занимались любовью, для быстрого восстановления глотали Серегины таблетки.

С этой женщиной Рогачев уносился на другую планету. Его сознание раскрепощалось. А всякий раз после секса Анна щекотала ему ухо своими стихами. Красивые рифмы наполняли высоким, торжественным смыслом те безумства, которым они оба предавались несколько минут назад.