«НАМ ПРИКАЗАНО…»

ХРОНИКА.

«Приказ командующего Черноморским флотом от 4 августа 1941 года

1. С 3 августа 1941 г. числить сформированной отдельную плавающую батарею № 3.

2. Начальнику ПВО флота полковнику Жилину передать отдельную плавающую батарею № 3 в подчинение командира ОВР ГБ ^[4].

3. Командиру ОВР ГБ контр-адмиралу тов. Фадееву принять отдельную плавающую батарею № 3 …

Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Октябрьский Военный совет: член Военного совета дивизионный комиссар Кулаков, начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Елисеев».

Плавбатарея № 3 охраны водного района Севастополя.

Длина – 50 метров

Ширина – 30 метров

Общая высота борта – 15 метров

Личный состав (экипаж) – 130 человек

Вооружение: 2—130-миллиметровых орудия

4—76,2-миллиметровых зенитных орудия

3—37-миллиметровые автоматические пушки

3—12,7-миллиметровых зенитных пулемета (ДШК)

2 – зенитных прожектора

Несколько позднее будет установлен счетверенный зенитный пулемет».

– Равняйсь! Смир-но! Равнение на середину! – скомандовал Хигер.

На непросохшей еще после утренней приборки палубе отражалась в мокрой броне черная живая стена. Моряки стояли плотно, по трое в ряд. Сто тридцать человек…

Солнце еще не взошло. Настойчивый ветерок нагонял с моря прохладу. Было зябко и неуютно.

Лейтенант Хигер, стараясь казаться солидным в свои двадцать два года, скомандовал:

– Левый фланг! Подровнять носочки! Румянцев, не выпячивайте живот!

– А ему трудно, товарищ лейтенант! – весело пояснил кто-то из строя. – Он на камбузе две порции рубанул.

Вспыхнул недолгий, сдержанный смех. Хигер невольно улыбнулся, видя, как левофланговый, самый маленький из всех краснофлотец, шустро втянул живот и несколько отклонился назад…

Костю Румянцева за его несколько комичную внешность – широченные флотские брюки, не по росту просторный бушлат, а главное, за веселый нрав знали все.

Настроение в строю было торжественное и тревожное. Настал день, к которому они готовились более двух недель, а может, и всю свою довоенную службу, – день выхода в море, в точку якорной стоянки. Само слово «стоянка» рождало в душе тревогу. Моряк всегда, сколько он есть, – воплощение движения и борьбы со стихией. Движения на корабле сквозь живые горы волн, сквозь непогоду. Моряк всегда, сколько он есть, связан с мощными паровыми и электрическими машинами, с задачей умело управлять ими. Моряк – всегда сама ловкость и расторопность. А тут… Огромная железная коробка… Без хода, без пара, без руля. Непривычно…

Из-за боевой рубки вышла группа штатских и военных – приемная госкомиссия. От группы отделился командир плавбатареи.

Стараясь чеканить шаг по мокрой броне, лейтенант подошел к командиру батареи, четко доложил о том, что личный состав по случаю выхода в море построен.

Выслушав рапорт, Мошенский поздоровался с моряками. Мощное «здра…» громыхнуло ему в ответ. Мошенский поднялся на мостик. Теперь он видел всех до единого человека. Строй ждал, что скажет командир. Выражение скованности на лицах сменилось вниманием.

– Товарищи! – Мошенский волновался. Ему не хватило воздуха. Он вдохнул полной грудью и с новой силой произнес: – Товарищи! Отныне мы – боевая единица Черноморского флота. Нам приказано выйти в море и стать на якорь на подступах к Севастополю…

Мошенский предельно коротко изложил основные задачи плавбатареи. Их было три. Первая: не допускать вражескую авиацию к главной базе флота, расстраивать зенитным огнем боевые порядки самолетов противника, срывая тем самым прицельное бомбометание по базе и кораблям. Вторая: быть готовыми к отражению атак подводных лодок и торпедных катеров. Задача третья: постоянно наблюдать за воздухом и морем, своевременно оповещать командование ПВО флота о появлении морских и воздушных сил врага, а также о сброшенных с его самолетов минах.

– Нам будет трудно. Особенно на первых порах… Жизнь всего экипажа будет зависеть от того, насколько быстро сориентируемся мы в новой обстановке, войдем в нее, от того, насколько быстро сладим нашу стрельбу, насколько метко будем вести огонь. Боевой корабль, когда его бомбят, может маневрировать, уклоняться. Мы же уклоняться, маневрировать не можем. Зенитчики наземных батарей могут во время бомбежки укрыться в блиндажах, в земле. Нам же укрываться негде и нельзя. Нам укрыться – значит погибнуть.

Стоявший за спиною Мошенского комиссар плавбатареи политрук Середа, плотный, смуглолицый, на полголовы ниже ростом, негромко кашлянул. Раз, другой… Не слишком ли командир плавбатареи сгущает краски? Надо бы говорить бодрее, оптимистичнее. Мошенский слышал покашливание Середы, но не обратил на это внимания. Полмесяца совместной службы – не срок, когда люди узнают привычки и особенности друг друга, когда умеют обходиться без слов.

– Неподвижность нашей батареи, – говорил Мошенский, – с одной стороны, ее недостаток, но, с другой, неподвижность эта дает нам возможность вести прицельный, поражающий огонь, возможность заранее пристрелять высоты и сектора… Мы хорошо вооружены. На таком островке чуть ли не полтора десятка орудийных и пулеметных стволов! Вы все здесь моряки и знаете: редко какой боевой корабль имеет такую плотность зенитных средств… Так я говорю, товарищи?

Строй качнулся, одобрительно загудел. Теплое чувство контакта с подчиненными у Мошенского тотчас же сменилось досадой.

«Нехорошо, Сергей… – сказал себе Мошенский. – Не митинг же. Все оттого, что не имеешь ты опыта работы с такой массой людей. Разве на линкоре в твоем подчинении было столько старшин и краснофлотцев? А командиры, какой пример я им подаю? Я должен быть краток, лаконичен и строг».

– Товарищи! Дело теперь за нами. Будем же железным островом впереди нашего славного Севастополя! Не посрамим чести и достоинства военных моряков Черноморского флота! Я верю в наши силы!

Мошенский умолк. В голове теснилось: «Все ли, что надо, сказал? Так ли, как надо?» Из-под плотно надетой фуражки – все же нашла место – пробилась по виску капля пота…

– У вас что-нибудь есть, товарищ старший политрук? – спросил у Середы.

– Да, – кивнул тот, привычно выступил вперед, подошел к брезентовому борту мостика. Хорошо поставленным, сильным голосом бросил: – Товарищи! Разрешите от вашего имени, от всех нас заверить командование флота, что личный состав плавучей зенитной батареи с возложенными на нее задачами успешно справится. Прошу председателя Государственной приемной комиссии довести нашу решимость и уверенность до командующего флотом вице-адмирала товарища Октябрьского и члена Военного совета дивизионного комиссара товарища Кулакова.

Прозвучало «Вольно!». Предстояло главное – выйти в море и стать на якоря. Сегодня же в «точку» прилетит самолет МБР-2 с конусом на тросе, и по конусу плавбатарея проведет свою первую практическую стрельбу…

Мошенский доложил председателю комиссии о готовности к выходу в море.

– Добро, добро! – прервал его председатель, сухонький, невысокого роста и уже немолодой капитан 1-го ранга. – Давайте команду на выход.

Сказал деловито и буднично, как говорил в своей жизни много раз, и всегда после его короткого приказа начинали работать машины и винты выбрасывали из-под кормы бело-зеленую кипящую воду…

Теперь все было несколько иначе. Подошли два буксира. С них неторопливо завели тросы, закрепили, совсем по-штатски, поговорили с командиром плавбатареи, уточнили курсы движения… (Всех служивших на буксирах моряков недавно переодели в военную форму, и, по сути, военного-то в них только и было, что эта форма.)

Прозвучала хотя и несколько измененная, но все же традиционная флотская команда:

– Плавбатарею к бою и походу приготовить!

Строй распался. Застучали, затопали матросские каблуки, замелькали в люках ловкие фигуры… Места по боевому расписанию заняли без суеты: каждый помнил морское правило – бежать на боевой пост, всегда имея море от себя справа. И от этого дружного, гулкого топота, от бойких докладов с постов о готовности сразу повеяло родным, корабельным. На какое-то время отступило чувство неуверенности, скованности, диктуемое назойливой мыслью: «А все же не корабль…»

Струился, трепетал на ветру Военно-морской флаг. Буксиры, получив команду, дружно впряглись, пустили жирные клубы дыма, двинулись в путь.

Плавбатарея шла мимо рассредоточенных в бухте боевых кораблей, и моряки провожали ее молчанием. Они и представить себе не могли, что этот без собственного хода плавучий зенитный объект выводят в открытое море для боевых действий. Большинство, конечно, решило, что плавбатарею буксируют в одну из бухт. Но даже в этом случае те, кто видел выход плавбатареи, сошлись на одном: трудно будет ребятам…

Проплыли холмы и жилые кварталы Севастополя, остался слева Примбуль – так моряки называли Приморский бульвар… Из-за холмов, точно любопытствуя, выглянуло красное солнце, окрасило башню Константиновского равелина в нежно-розовый цвет, рельефно высветило наверху несколько фигурок краснофлотцев-сигнальщиков, один из которых, издали, замахал флажками. Стоявший на мостике рядом с Мошенским командир отделения сигнальщиков Михаил Бойченко прочел текст:

– Товарищ командир! Константиновский желает счастливого плавания.

– Передайте: «Благодарю!», – бросил Мошенский.

Он смотрел по ходу движения плавбатареи, туда, где специальный буксир бойко оттягивал в сторону одно из «крыльев» стальной, с грязно-зелеными буями наверху сети, которой наглухо запиралась бухта от визитов вражеских подлодок…

Миновали боны. Стало покачивать. Море! Свежий ветер заставил поплотнее натянуть фуражки и бескозырки.

– Командир! Может, людям надеть каски?.. – спросил комиссар Середа.

– Пожалуй… – согласился Мошенский и распорядился: – Лейтенант Хигер! Палубным боевым расчетам надеть каски!

Звонким голосом лейтенант тотчас же продублировал команду.

– Правый сектор чист! Левый сектор чист! – время от времени докладывали сигнальщики.

Старшина 2-й статьи Куликов, ссутулившись над трубою дальномера, пританцовывал неподалеку от боевой рубки, скользя по горизонту голубой оптикой. Дальномер позволял видеть намного дальше, чем бинокли сигнальщиков.

Повернули вправо. Дым от буксиров накрыл «Квадрат». Стоящие на мостике заволновались.

– Даньшин! – сложив рупором ладони, прокричал Мошенский находившемуся на носу плавбатареи лейтенанту.

– Есть, Даньшин! – отозвался сквозь дым лейтенант.

– Передайте на буксиры: пусть поубавят дыму! Неба не видно!

– Есть! – принял команду Даньшин.

Стоявший на левом крыле мостика лейтенант Хигер удивленно подумал: «А что могут сделать буксиры? Убавят дым – значит, упадет ход. А ветер все равно будет класть дым на плавбатарею. Не лучше ли менять галсы? Идти зигзагами. Это дольше, но дым будет поочередно то по левому, то по правому борту…»

Мошенский и сам понял, что отданное им приказание видимость не улучшило. Он нервно покашливал, вытягивал шею, стараясь разглядеть, что там впереди…

Хигер поделился с командиром своей идеей. Мошенскпй нахмурился. Буркнул:

– Хорошо.

Подал команду изменять курс. Дым стало относить в сторону… Хигер ликовал. Морская жилка в нем есть, и это было приятно. Бодрый, готовый ко всему, стоял он на мостике и думал:

«Наконец-то кончилось наше бездействие. Я – настоящий боевой командир. Мне доверена батарея 76-мнллиметровых орудий и сорок человек личного состава! Здорово, черт подери, я догадался сбить дым изменением курсов! Нет, что ни говори, а мичманская практика на лидере «Москва» не прошла даром…»

Радость сменилась короткой колкой болью. Лидер «Москва»… Один из быстроходных кораблей Черноморского флота. 25 июня, на четвертый день войны, он подорвался на мине возле Констанцы… После смелого набега на порт королевской Румынии, когда уже горел порт, в море, за дымзавесой, поставленной нашими кораблями, раздался подводный взрыв… Ребята с «Харькова» рассказывали, что подобрать плавающих в воде товарищей не было никакой возможности… Ни один человек из экипажа «Москвы» не вернулся из того похода…

Хигер явственно припомнил лицо командира корабля капитана 3-го ранга Тухова, его последний с Хигером разговор о том, что практикой мичмана он доволен и что будет рад видеть его на борту «Москвы» после окончания училища. «Глядишь, к тому времени и вакансия образуется».

Судьбу не угадаешь…

Вакансий на «Москве» не оказалось, и лейтенант Хигер вместе с однокашниками – лейтенантами Михаилом Лопатко и Николаем Даньшиным – получил назначение на строящуюся плавбатарею… За три недели, что прошли со дня вступления в должность, Хитер успел втянуться в напряженный ритм морзаводских будней, но, как ни выматывала заводская работа, хотелось дела настоящего, боевого. А сегодня наконец-то – море, открытое море! Стоять на якорях впереди всего Севастополя… Непривычная, ответственная служба.

В отличие от лейтенанта Хигера настроение командира плавбатареи было куда более прозаическим. Кто-кто, а он, Сергей Мошенский, знал, что стоит сейчас он, все его орудия и люди, не сделавшие ни единого боевого выстрела, не проведшие ни одного общего учения со стрельбой по воздушным целям… Успеть бы дойти. Успеть бы стать на якоря. А главное, самое главное – поскорее бы прилетел самолет МБР с конусом. Успеть бы провести стрельбу всеми орудиями и пулеметами, дать людям почувствовать силу оружия…

В расчетах было около двадцати кадровых опытных моряков-зенитчиков с боевых кораблей, но почти половина людей все же пришла из запаса… Тренировки и тренажи, «тихая» стрельба в бухте у стенки морзавода, конечно, дали некоторую слаженность, но разве можно ее сравнить с филигранной отточенностью действий зенитных корабельных расчетов?

Нет, никому бы на свете не признался Сергей Мошенский, что было у него на душе. Скверно чувствовал он себя в первые минуты после выхода плавбатареи в открытое море! Однако заставил себя успокоиться и внешне ничем не выдать своих сомнений, охватившей было неуверенности.

Движение к месту якорной стоянки, начавшаяся боевая жизнь захватили Мошенского, он даже вполне искренне пошутил по какому-то поводу. Лейтенант Хигер не без удивления воспринял шутку командира: еще недавно ему показалось, что после его предложения сбивать дым изменением курса Мошенский вроде бы обиделся.

Сигнальщик взволнованно доложил, что справа по борту, на высоте четыре тысячи метров, идет самолет противника.

Командир отделения сигнальщиков тотчас же классифицировал цель. В отличие от своих подчиненных, молодых сигнальщиков, старшина 2-й статьи Бойченко чувствовал себя уверенно и свободно. Голос его звучал, как на учениях:

– «Фокке-Вульф-189»! Разведчик!

Мошенский и Хигер вскинули бинокли. Оптика приблизила серый, хищно поблескивавший в лучах солнца корпус самолета, сделала отчетливо видным его раздвоенный фюзеляж.

«Рама» не обратила на батарею внимания. Возможно, немецкие летчики отметили для себя, что в одну из бухт буксируется баржа. В море баржи, как известно, не ходят… Фашисты еще не гонялись за каждым мало-мальски видимым на воде суденышком.

«Рама» улетела. С буксира прокричали:

– Командир плавбатареи! По моим расчетам, мы в точке! Прошу свериться!