И обязательно разобраться, насколько Аркадий и Борис Стругацкие разделяют взгляды этого… Их жалко будет потерять, в отличие от твари!

Аркадий Стругацкий. «Обитаемый архипелаг».

Статья в журнале «Знание – сила», 1968

Нас часто спрашивают, отчего мы выбрали такую странную модель Вселенной? Жители планет, удаленных от Солнечной системы на «многие сотни и тысячи световых лет» абсолютно схожи с землянами в биологическом плане, вплоть до возможности браков и рождения детей. В то же время по-настоящему Иных в мире наших романов на удивление мало, пока. Что совершенно непохоже не только на космическую фантастику Запада, но и на картину мира, более правдоподобную с точки зрения современной науки. Доходило до того, что некоторые ответственные товарищи попрекали нас даже не тем, что обитатели Саракша и Гиганды подобны землянам, а тем, что они, исключительно белые европеоиды, «а где показана борьба угнетенных народов и рас»?

Если западная фантастика это исключительно товар для развлекательного чтения, описывающий приключения отважных героев в иных мирах, с обязательным хэппи-эндом, то есть по сути вестерн с «инопланетным» антуражем, то советская фантастика, как и вся советская литература, должна служить прежде всего задаче воспитания советского человека. Воспитания не навязчивым менторством (так скорее будет достигнут обратный результат), а показом жизненной ситуации под неожиданным углом, над которым стоит поразмыслить. И фантастика, в отличие от реалистичной советской литературы, отличается лишь еще одной «степенью свободы», позволяющей моделировать мир, которого нет. Сюжет, действие, держащее читателя в напряжении, тоже может (и должен) быть полезен. Можно сравнить действие, «экшн», с «ракетоносителем», обеспечивающим вывод на орбиту читательского внимания «полезной нагрузки», идеи, что мы собственно хотим своим произведением сказать, что показать. Равновесие должно соблюдаться – перегруз в сторону «идеи» даст скучный (хотя и правильный) трактат вместо художественного произведения. А перегруз в сторону «экшна» даст западную фантастику, где хорошие парни всегда побеждают, просто потому что у них метче кольт или бластер, тяжелее кулак, а в остальном же их отличие от плохих минимально.

Этот образ (правда, там говорилось о самолете и его полезной нагрузке, а не о ракете), и многие другие, мне дал тот, кого я считаю своим наставником, несмотря на то что он не имел никакого отношения к литературе. Адмирал Лазарев Михаил Петрович, самая загадочная и легендарная фигура советского флота – под началом которого мне выпала честь служить в течение всей войны 1945 года на Дальнем Востоке и не раз встречаться в дальнейшем.

Я был тогда совсем «зеленым» лейтенантом из училища, даже не закончившим школу военных переводчиков, интеллигентным мальчиком из Ленинграда. Он – просоленным морским волком, командующим флотом, трижды Героем, а до того лучшим из советских подводников, имея на счету около сотни потопленных вражеских кораблей. Я не мог понять, отчего он старательно выделял меня из всех – нет, не создавал никаких тепличных условий, но всегда делал так, чтобы я был свидетелем каких-то важных и интересных событий. Причем после еще и спрашивал, что я видел необычного и интересного, под каким новым углом? Прямо сказав мне, как в шутку, «а вдруг после писателем станешь, пригодится».

Это было сказано тогда, когда я и сам не помышлял, что литература станет моей профессией. Неужели он знал?

Трудовой подвиг советского народа, сумевшего создать такой корабль, как прославленная подводная лодка К-25, намного опередившая свое время, казался тогда настолько невероятным и врагу, и нашим союзникам, и даже нам самим, что на Северном флоте еще до Победы ходили разговоры о «подводных силах коммунистического Марса», или наших потомках из будущего, приславших корабль с экипажем на помощь Советскому Союзу в этой самой страшной и тяжелой войне. Я сам был свидетелем того, как в Токийском заливе, после подписания капитуляции Японии, где я присутствовал в качестве переводчика, американский адмирал Нимиц абсолютно всерьез просил поделиться тайной «межвременных контактов», которые, по убеждению американцев, не могут быть достоянием одной страны, а лишь всего человечества. Ответ Лазарева, со смехом давшего союзникам совет лечить своих экспертов от шизофрении, тогда показался мне абсолютно истинным. Но уже после он сказал слова, смысл которых я сумел понять лишь много позже.

Он сравнил время с рекой, в которую нельзя войти дважды – ведь она течет, меняется! И если вы сумеете переместиться назад и что-то изменить, то само течение станет другим. Но тогда не будет существовать и того будущего, из которого вы пришли, а значит, и вас самих. Но тогда и изменения истории не будет – некому его произвести! Нарушается причинно-следственная связь, возникает парадокс.

Которого можно избежать – представив, что «ваше» будущее продолжит существовать в прежнем русле. А измененное образует новый поток реки времени, как бы не ваш, но «параллельный» мир!

И нет никакого Критического Парадокса, могущего разрушить мир при изменении. Чего не понял Солженицын, когда украл идею одного из наших будущих романов. Настолько боящийся что-то изменить, что это выглядело просто подлостью, а также отсутствием логики: ну от чего он решил, что запретны лишь собственные прямые действия пришельца из будущего, а не косвенные последствия его действий, и даже самого его появления?

Но если Парадокса нет, и историю можно менять, то где тогда предел моральной ответственности за это?

– Ответ простой, – сказал Адмирал, – мы отвечаем за все то, что в силах изменить. Даже в том случае, когда не видели возможности – отвечаем за то, что оказались недостаточно зорки и умны. И конечно, в том, если «хотели как лучше, а вышло, как всегда», – за то, что ошиблись.

Отчего миры, возникающие из-под пера моего и брата, так похожи на наше земное человечество? А это наша «лаборатория алхимика», наши колбы и пробирки, стоящие на рабочем столе. Нам интересны прежде всего закономерности развития земных людей – ведь подлинно инопланетные создания будут иметь принципиально иную этику, психологию, мораль, возможно, весьма отдаленные от наших. Нам интересна и эта проблема, каким будет иной, нечеловеческий разум, ведь когда-нибудь, в далеком космосе, мы обязательно с ним встретимся? – Но это вопрос не на сегодня, и даже не на завтра. А вот представить человечество, подобное нашему, но где-то свернувшее на другой путь?

Мне приходилось участвовать в допросе Мацумото. И я запомнил, как он сказал, «если бы в Японии все пошло вот так, – а может, мы и живем в отраженном мире». И наши миры первоначально были не инопланетными, а «параллельными», теперь об этом можно рассказать. Мир Мацумото все же родился первым – Япония, где не было революции Мейдзи. После – я был переводчиком «Семи разбросанных камней» на русский. Причем так случилось, что русская версия, с согласия автора, вышла из печати даже раньше японской. Что породило совершенно ложное, но встречающееся в западной критике мнение, будто подлинными авторами были я и брат.

Что если они существуют – «альтернативные миры»? Как, например, битва при Садовой, 1866 год. При победе австрийцев Бисмарк вошел бы в историю не как объединитель Германии «железом и кровью», а как один из мелких неудачливых политиков с чрезмерными амбициями; не было бы разгрома империи Луи-Наполеона, не было бы Парижской коммуны. Но мощь Пруссии росла – и где-нибудь к 1914 году ей все равно предстояла бы разборка с Францией, на этот раз, возможно, более успешная. Возникла бы Германская империя – и законы империалистической конкуренции за рынки сбыта вынудили бы ее к общеевропейской, а может быть, и мировой войне, Первой мировой, где-то в 1939-м или 1941-м. Ленин и Гитлер остались бы не востребованы, но гнилость дома Романовых и их режима неизбежно привела бы в итоге проигранной войны к коммунистической революции, пусть с другим вождем; за ней последовали бы революции еще в нескольких странах. Энгельс считал, что у австрийцев шансы – предпочтительнее! Но история сыграла по-своему – и пруссаки победили^[36]. Насколько этот мир отличался бы от нашего, и что писали бы историки там?

К нашему удивлению и недоумению, Адмирал (и еще некоторые фигуры) настоятельно советовали нам не касаться «параллельных миров». Не давая никаких объяснений – сказав лишь, «пока не время». Это были годы советского триумфа в космосе, год пятьдесят пятый, запуск первого спутника, пятьдесят девятый – полет человека. «Лучше, товарищи писатели, перенесите действие на другие планеты». Так появились Саракш, Гиганда, Тагора и остальные миры.

И – нельзя не только дважды войти в одну реку. Но и самим остаться прежними – чего абсолютно не понял Солженицын. В наших мирах земляне-прогрессоры это коммунары, боевой авангард человечества, готовые командиры, офицеры, на случай возникновения любой критической ситуации, вроде реального инопланетного вторжения, умеющие при необходимости и убивать и умирать – ставшие такими из мирных жителей коммунистической Земли. У Солженицына же «охранители истории», это циники и предатели – тоже, по сюжету, ставшие таковыми из землян счастливого будущего; машина времени у него – это машина развращения людей. Но можно ли ждать иного от писателя, который сам никогда не был коммунаром?

Странники изначально были задуманы как Разрушители. Творцы посредством хаоса – они ломают отсталые, закосневшие структуры, ну а после здоровые законы естественного развития приведут все в должный порядок; ну а если не приведут, то о нежизнеспособном не стоит и жалеть! Откуда у нас родилась сама идея Странников – разговор долгий. Скажу лишь, что Рудольф Сикорски во многом был списан нами с реальной личности германской национальности. Впрочем, многие другие персонажи также имели реальные прототипы. А вот Прогрессоры (не прогрессоры – сотрудники земного департамента, а именно фигуры, равнозначные Странникам) появились позже и были задуманы именно как антипод последних. Они не ломают, а помогают строить, перестраивать, преодолевать препятствия глобального масштаба. Они враги Странников, или противовес, идущий от того же корня? А мы с братом еще и сами не решили!

Вашингтон, Белый дом.

30 июля 1945 года.

– Значит, Джо мне солгал, – сказал президент, – по форме – безупречно, если у него действительно этого нет. Но вот по существу… С таким талантом – ему бы в нашем Верховном суде выступать.

Его собеседник промолчал. Сейчас он был в безупречном штатском костюме, а не в мундире кэптена. Согласно неофициальному статусу, «особо доверенного лица, привлеченного в качестве советника или эксперта»^[37]. Он лишь пытался угадать, доволен ли президент его докладом, или совсем наоборот.

– Вероятность того, что все это правда, – спросил Рузвельт, – если бы это был тотализатор, то сколько бы вы поставили за и против?

– Восемьдесят процентов, – ответил советник, – и это при максимально критической оценке. Такой корабль, как «Моржиха», в принципе не мог быть построен на верфях СССР. Была еще какая-то вероятность, что русские блефуют, что все это грандиозная игра. Но блеф не может топить целые эскадры. Добавлю, что, по достовернейшим данным, К-25 не покидала Молотовска, выходя лишь на короткое время. Следовательно, на Тихом океане… делайте выводы, мистер президент.

– Насколько мне известно, как раз там русские пытались в Петропавловске изобразить имитацию присутствия «Моржихи»? Причем эта попытка была довольно неумелой.

– Или же истинной целью было скрыть приход второй «Моржихи». Натолкнуть и нас, и японцев на «естественное» объяснение, что речь идет все о той же К-25, прошедшей под полярными льдами. А раз эту вторую суперлодку никто не видел, кроме Лазарева, специально прилетавшего в Петропавловск, бросив все дела, что разумно, надо же было четко договориться о взаимодействии, не доверяя радиосвязи, – то повторю еще раз, делайте выводы, куда вторая «Моржиха» после делась, выполнив свою работу, на бумаге расписанную между обычными подлодками русской Тихоокеанской эскадры. И остается лишь гадать, что она еще привезла, если японцы устроили целое воздушное сражение, лишь бы не позволить Лазареву вернуться во Владивосток.

– То есть, по-вашему, и они что-то знали?

– Допрос всех причастных, кто остался жив, показал, что точных сведений не было. Но меры по обеспечению безопасности были совершенно беспрецедентные – русские явно были озабочены чем-то помимо сохранности жизни даже своего комфлота. Бомбардировщик Ер-2, переделанный в пассажирский, поднимает десять человек с багажом, а назад Лазарев летел лишь в сопровождении адъютанта. К сожалению, офицер нашей миссии не мог видеть, что до вылета грузили в самолет.

– Ваши соображения – что бы это могло быть?

– С вашего дозволения, мистер президент, я бы сначала хотел изложить свои соображения. Кажется, я понял, отчего именно подводная лодка в качестве транспортного средства.

– Внимательно вас слушаю.

– Во-первых, межвременной пробой, без всякого сомнения, требует больших затрат энергии. И если с той стороны его можно открыть, используя стационарную установку, то как попасть обратно? Значит, на «транспортном средстве» должен быть собственный источник энергии, на роль которого больше всего подходит гипотетический «атомный котел».

– Минутку, Джек. Тогда замечу, что Джо все-таки мне нагло солгал в глаза, утверждая, что у него машины времени нет. Грубо сыграл.

– Не совсем там, мистер президент. А что если не были ложью слова, что у него нет? Если распоряжаться межвременным проходом имеет право не он, а лишь те, кто оттуда?

– Ну, может быть…

– Второе. Существует такое явление, как пространственно-временная неопределенность. Иными словами, чем точнее мы можем предсказать положение объекта в пространстве, тем неопределеннее – во времени. И наоборот. Мы не знаем, насколько точно этот принцип работает по отношению не к протонам-электронам, а к макрообъектам, но с высокой вероятностью будет так же: чем точнее мы задаем координаты выхода, тем больше будет временная погрешность. Можно, наверное, найти компромисс, но скажите, что делать, если допустимое отклонение на выходе будет порядка десятков, даже сотен метров? Что исключает наземный объект – могущий возникнуть здесь над или под поверхностью. Исключает корабль – по тем же принципам. Исключает самолет, на котором просто нельзя поставить атомный котел. Что остается?

– Уже легче, Джек, что вторжение танковой армии из будущего нам не грозит. Как и появление армады сверхбомбовозов.

– Боюсь, что все не так просто. Что мешает агрессору там послать нам в один конец атомный заряд, для которого будет без разницы, возникнет он на поверхности, или в километре над землей, или в ста метрах под ней? К сожалению, мы не знаем, надо ли для того находиться на том самом месте, во времени отправки, но пока не установлено обратное, приходится иметь в виду худший вариант. Так что если тех, в будущем, сильно разозлить…

– Ну, раз не послали, даже когда Гитлер подходил к Москве…

– Потому что знали, что Москва выстоит и так. И очень возможно, не хотели афишировать свое присутствие не перед немцами, а перед нами. Теперь же им стесняться некого. И если мы проиграем, даже без их вмешательства…

– Короче, Джек, все остается в пределах «вероятно», «может быть»?

– Простите, мистер президент, а как можно сказать что-то точно, не имея прямых улик?

– Так добудьте эти улики!

– С уровнем доказательности для публики? Или для нас.

– А это как получится. Хорошо, конечно, если удастся прижать СССР и потребовать доступа к иновременному каналу от лица всей мировой общественности. Но если мы сами будем точно представлять, с чем имеем дело, то это также будет отлично!

– Тогда – организовать похищение кого-то из экипажа К-25? Или из тех, кто в СССР здесь что-то знает?

– С обязательным условием. Вы не забыли правила, что «русские своей крови никому не прощают»? Отчего вы думаете, что их потомки считают иначе? А потому виноватыми должны быть не мы, не США! Заодно оценим возможности потомков, по силе затрещин, которыми они угостят исполнителей.

– Британцы, французы? Не капитулировавшие немцы, да хоть украинцы или китайцы?

– А это уже детали, Джек. Кто окажется под рукой. Мы должны быть исключительно хорошими парнями. Кстати, вариант, что со Сталиным все же удастся договориться? Вижу совпадение интересов – если там, в будущем, действительно была война между нами и СССР. То нам обоим выгодно ее избежать – нам, потому что мы знаем ее результат, им, чтобы избежать жертв и разрушений. Торговать, а не воевать, – ну а что в торговой войне разгром может быть не менее результативным, это уже вопрос технический.

– Попробовать можно, сэр. Кто конкретно будет договариваться?

– А ты еще не догадался, мой мальчик? Кто посвящен в суть вопроса, и кому я могу абсолютно доверять? Ты и отправишься в Москву, с верительными грамотами специального посланника США. Изложишь Сталину наши условия – и сделаешь ему предложение, от которого он не может отказаться. А если все же откажется, то это тоже будет нам сигнал: значит, во-первых, ты оказался прав, а во-вторых, русские твердо взяли курс на войну, убежденные, что договориться по-хорошему не выйдет.

– Готов выполнить ваше приказание. Во славу Америки, мистер президент!

– И никаких записей, никаких документов! Если ты прав, и там, в будущем, действительно читают наши архивы и мемуары. Но у тебя ведь идеальная память, Джек, – и ты не упустишь ничего. Так слушай же, что ты должен будешь передать Сталину при личной встрече. И о чем поговорить с Лазаревым, если это тебе удастся.

Выслушав инструкции, посланник ушел. Франклин Делано Рузвельт удовлетворенно откинулся в кресле. Как он ненавидел сейчас свое старое, изношенное тело, в любой миг готовое подвести! Он не боялся смерти, привыкнув к мысли, что ему уже немного осталось на этой земле. Но чтобы уйти спокойно, надо было завершить не только жизненный этап своей биографии, но и политическую эпоху для Соединенных Штатов, поставить все точки над «i», оставить своему преемнику положение на мировой игровой доске, которым стоило бы гордиться. Но этого не было – да, война была завершена, и месть за Перл-Харбор свершилась, однако то, как это случилось, совершенно не вызывало удовлетворения! Как и положение в Европе, где Америке пришлось довольствоваться крохами, оставшимися после русских. План сделать доллар мировой валютой, что само по себе приносило бы американскому бизнесу и казне десятки, сотни миллиардов финансовой ренты в год, следовало считать если не окончательно проваленным, то отложенным на неопределенный срок, с совершенно неясной перспективой. В отличие от Англии, США из этой войны вышли все же с прибылью, но с меньшей, чем ожидалось, и совершенно не соответствующей затратам. А капитал не может без экспансии, без расширения сфер влияния и завоевания новых рынков сбыта!