История повторяется, думали мы. Сто тридцать лет назад Наполеон тоже начал брать в свою великую армию не одних своих французов, а и австрийцев, пруссов, саксонцев, испанцев. Хороший солдат всегда носит в ранце маршальский жезл, военные подвиги во все времена были случаем поймать за хвост свою удачу. Ну а нам обещано полноправное гражданство в будущем Всеевропейском рейхе – и нашим семьям уже сейчас полагались привилегии, в сравнении со всеми прочими. Каждый из нас верил, что его не убьют и он вернется домой со славой и наградами. Ну а слова, что родные трусов, сдавшихся в плен, будут заключены в концлагерь, вызывали у нас лишь смех – кто же идет на войну, намереваясь сдаться врагу? Тем более что, как нам объявили, русские в плен нас брать и не будут.

Но история не повторится – надеялись мы. Проклятые русские, если бы не они, Франция владела бы Европой с тех самых времен – так говорили нам наши командиры. И добавляли тихо, когда рядом не было немцев – помните, что солдаты Наполеона топтали сапогами берлинские мостовые. Как знать, что будет здесь, когда мы станем сильны! Ведь сумели же тогда мы взять Москву, чего не удалось сейчас даже фюреру! Но если рейх всего за месяц разгромил великую Францию, как смеют какие-то русские сопротивляться второй год?

Четыре недели учебного лагеря. Я отнесся к этому философски – фельдфебели и сержанты любой страны отличаются крайней свирепостью по отношению к новобранцам. И не столь большая плата за военную науку – два выбитых зуба. Гораздо большее потрясение я испытал, обнаружив что половина моих товарищей – не добровольцы, вдохновленные идеей, а всякий неблагонадежный элемент и даже уголовники, выбравшие честный солдатский долг вместо концлагеря или тюрьмы! Я доложил об этом нашему кригс-комиссару (это особый чин, приставленный немцами, следить за нашим благомыслием). Наверное, я выбрал неудачный момент, когда герр комиссар был пьян – он лишь расхохотался мне в лицо, ответив: «Вы все равно все сдохнете. А что вы при этом думаете, мне плевать, потому что я сдохну вместе с вами».

Наш полк носил имя «Безансон», хотя формировался не в одноименном городе. А все три батальона отчего-то были названы именами французских вин – «Мюскадэ», «Травинэ», «Вуарэ». Мы были вооружены в основном нашим же оружием сорокового года, выданным, однако, с немецких складов, в противотанковой роте были хорошо знакомые нам двадцатипятимиллиметровые пушки, в артиллерийском дивизионе двенадцать скорострельных семидесятипятимиллиметровых, образца 1897, великолепно показавших себя еще в ту войну. Больше ли повезло тем из нас, кто говорил по-немецки (их зачисляли пополнением немецких частей)? С одной стороны, они гораздо лучше снабжались и вооружались – но с другой, там на них смотрели, как на людей второго сорта, всячески подчеркивая, что право быть гражданином рейха надо еще заслужить.

На фронт мы попали не сразу. Сначала было дикое место, именуемое Полесьем – густые леса и болота, не замерзающие даже зимой. В этих богом забытых и проклятых лесах мы должны были ловить русских партизан. Господи, мы не знали еще тогда, что это такое!

Самые отпетые корсиканские мафиозо перед этими партизанами просто дети из воскресной школы! Во-первых, партизан гораздо больше, они организованы по-военному, и очень неплохо вооружены и обучены, по боеспособности не уступая егерским частям. Как следствие этого, есть обширные территории, как правило, вдали от городов и железных дорог, где оккупационные власти вообще не рискуют появляться. Во-вторых, они пользуются полной поддержкой населения, а любой местный житель, сотрудничающий с немецкими властями, может заказывать себе гроб. Я видел случай, когда в целой деревне никто не хотел помочь нам, даже под угрозой расстрела – куда там закону «омерта». В отличие от мафии, озабоченной лишь сбором дани, партизаны выполняют на формально немецкой территории функции гражданской власти, и население считает их именно таковыми – законными представителями Москвы. В-третьих, опять же в отличие от мафии, стремящейся к некоему равновесию между ней и властями, здесь идет беспощадная война на истребление. О том, на чью сторону склоняется удача, можно судить по тому, что коменданты и прочее начальство боятся проявлять излишнее рвение, во избежание персональной мести со стороны партизан. И пытаются спихнуть эту грязную и опасную работу на нас, потому что «германский солдат не обязан вместо вас лезть под пули лесных бандитов».

Как мы воюем с партизанами? Очень просто. Они что-нибудь взорвут или кого-то убьют (что случается очень часто). Мы в ответ приходим в деревню (днем, не самоубийцы же мы, чтобы ехать через лес ночью) – ту, которая поближе к немецкому гарнизону. Отбираем человек десять, без различия пола и возраста (боеспособных мужчин там практически нет – все они в партизанах), и показательно расстреливаем. Затем идем по домам – даже в этих нищих поселениях есть что реквизировать. Например, зимнюю одежду и обувь – в шинелях холодно. По возвращении докладываем: уничтожено столько-то партизан, потерь нет. Получаем благодарность, идем спать.

И это страшно. Потому что у местного населения нет выбора – самый законопослушный имеет такой же шанс быть казненным, как партизан. И потому все, кто может держать оружие, уходят в лес, ну а оружия там навалом: ходят слухи, что Советы присылают целыми самолетами то, что захватили под Сталинградом. Мы расстреливаем невиновных, заведомо зная, что это никак не уменьшит число стреляющих в нас из леса, но увеличит их жажду мести. Чувствуя эту ненависть, направленную на нас, мы звереем, убивая иногда просто за косой взгляд. Мы убиваем мирных жителей, а партизаны убивают нас. Самое страшное – это постоянное напряжение. Никогда не знаешь, на чем ты можешь взорваться, откуда прилетит пуля, даже еда или питье могут быть отравлены. И при всем этом для немцев мы остаемся никак не равными им.

Отчего эти русские наконец не сдадутся? Почему это мы склонили головы перед превосходящей силой, а они не могут? Это просто глупо – не признавать своего поражения!

Когда нам приказали наконец отбыть на фронт, мы восприняли это даже с облегчением. Война казалась нам похожей на ту, прошлую: обжитые позиции, теплые блиндажи, и главное – знаешь, с какой стороны враг.

Навстречу нам все чаще попадались отступающие немецкие части. Бегущие, разбитые – есть много мелких деталей, по которым это сразу можно понять. Мы конечно слышали про то, что было под Сталинградом. Но совсем другое дело воочию увидеть бегущей армию, которая только что прошла по всей Европе, не зная поражений. Боевой дух заметно упал, кто-то стал вспоминать, как больше ста лет назад величайший и гениальнейший полководец Европы привел в эти русские снега величайшую и непобедимую армию – из шестисот пятидесяти тысяч человек которой живыми вернулись лишь тридцать.

Мы не успели закрепиться в каком-то селе, когда на нас обрушились русские. Сразу оказалось, что двадцатипятимиллиметровые пушки не пробивают броню их танков даже в упор. А еще у русских было что-то крупнокалиберное, одним попаданием разбивая любой подвал или блиндаж. Мы бежали по полю, утопая в грязи, а русские стреляли нам в спину, от полного истребления нас спасла лишь вовремя наступившая темнота, а также то, что русские, заняв село, дальше не пошли, только провожая нас огнем.

Когда мы под утро вышли к своим, не больше трехсот человек, все что осталось от полка «Безансон», то вместо благодарности были тотчас же окружены и разоружены немецкой полевой жандармерией. Затем какой-то толстый немец произнес речь – отчего вы, унтерменши, не сдохли, задержав русских еще на пару часов? Собственные шкуры вам дороже, чем рейх? Ничего, сейчас вас отучат себя любить.

«Пятисотые» штрафные батальоны вермахта. «Теперь ваша очередь сдохнуть», – сказал мне литовец из одного со мной отделения (еще там было трое немцев, трое румын, двое итальянцев). Мамалыжники кончаются – всех, кто Сталинградского котла избежал, сюда загнали, в пятисотые: плевать, что подданные другой страны. Румын в живых уже почти не осталось – теперь ваша очередь, лягушатники.

Литовец оказался перебежчиком от русских. Очень сокрушался, что сбежал всего за два дня до русского наступления, и за месяц до конца срока. Какого срока – так в русских штрафных частях только на три месяца, если жив остался, то уже не штрафник, назад в свою часть, так же если был ранен, или что-то геройское совершил. А у цивилизованных немцев, оказывается, бессрочно – если даже в бою совершишь подвиг, имеешь право написать прошение командиру, а он может и в сортир с ним сходить, но даже если и пошлет по инстанции, раньше чем через полгода ответа не будет, столько не живет тут никто – в общем, знал бы, остался бы в русской штрафной роте, срок тянуть.

Не будет никакой «единой Европы». Германии нужно лишь, чтобы мы сдохли тут все. Зачем? Сколько мужчин осталось во Франции после наполеоновских побед? И сколько останется в рейхе – после всех этих поражений? И чтобы удержать Европу в узде, необходимо изъять всех активных и неблагонадежных, чтобы осталось одно лишь стадо. Мы сдохнем тут все – и никто не скажет о нас ни единого слова, даже не вспомнит, чем бы ни окончилась эта война.

Несчастная Франция, что будет с ней?

Лазарев Михаил Петрович, подводная лодка «Воронеж».

Баренцево море, 21 января 1943 года

Год сорок третий – слава богу, из радиорубки докладывают, приняли сообщение Совинформбюро. И сразу, даже на мостике чувствуется: напряжение спало как по команде. Отбой боевой тревоги. Довольно с нас по временам прыгать – наш дом СССР, и точка!

На локаторе группа надводных целей – корабли Северного флота, ждут нас в установленной точке в заданное время. Старые знакомые, все те же «Куйбышев» с «Урицким», плавмастерская «Красный Горн» (на всякий случай), два тральщика и транспорт-плавбаза с боевыми отделениями для наших торпед.

Торпеды – это история отдельная. На основе наших сведений предкам удалось создать подобие немецкой Т-V, акустической самонаводящейся – это были стандартные ЭТ-80, на которых добавилось приборное оснащение, пока еще штучная работа, специально для нас, в весьма малом количестве, поэтому переделка их из учебных в боевые достигалась заменой «поплавка» на отсек с ТГА (тротил-гексоген-алюминий, раза в полтора сильнее, чем чистый тротил). Провели учебные стрельбы, и хорошо, что личный состав БЧ-3 опыт имел, успев еще в Северодвинске отстреляться торпедами этих времен с Щ-422, в то время как мы стояли в доке. Помня, что на войне много чего может случиться завтра, я настоял на предельной интенсивности учений, а также на переделке части наших торпед в боевые. И ведь как в воду глядел!

Два дня учений. Завтра ждали прибытие других подлодок, и учения уже совместные. И тут события завертелись в темпе вальса.

Штаб флота сообщил, что получено сообщение от траулера РТ-52, «Сом». Он атакован подводной лодкой и на дальнейшие вызовы не отвечает. Очевидный вывод: траулер потоплен; координаты – северо-восток Баренцева моря, недалеко от Новой Земли, у границы льдов. А вот это было уже очень серьезно!

В этой версии истории освобождение нашего Заполярья, а заодно и Северной Норвегии, произошло не в сорок четвертом, а в сорок втором. И наши конвои теперь ходили у самого побережья, не только от Архангельска на Мурманск-Полярный, но и от Полярного в Печенгу, Киркенес, и дальше до Порсангер-фиорда. На наши коммуникации немцы не лезли уже давно, но охрана у конвоев была всегда, хотя бы катера МО или тральщики. И лишь там немцы могли рассчитывать на какую-то добычу, нанести нам ощутимые потери! Даже союзные конвои, прежде прижимавшиеся к кромке льдов, теперь от Порсангер-фиорда шли по тому же пути, прикрытые по отработанной уже схеме, нашей авиацией, силами ОВРа, а местами и береговыми батареями. Так зачем немцам посылать свои лодки в район, где ловить им точно некого, ну кроме таких вот одиночных траулеров, ценность которых не окупала даже стоимость сожженного соляра и потраченных торпед?

А вот про тайные немецкие базы на нашей территории писали уже в девяностые. Это оказалось правдой: по нашей наводке предки нашли и уничтожили тайный фрицевский аэродром на материке возле Окулова озера, в архангельской тундре. Там несколько «мессершмитов» сидело, подкарауливая наши транспортные самолеты. На Новой Земле тогда, летом, наши тоже базу накрыли, там тоже аэродром, метеостанция, пункт заправки подлодок. Теперь взгляните на карту, что выходит? Правильно – не все, значит, мы нашли. И немцы сейчас хотят доставить снабжение, сменить персонал, или даже эвакуировать. Что тоже весьма вероятно – после тех событий, в которых мы приняли самое прямое участие, фрицы появляться в нашей зоне откровенно боялись. А значит их забытым «зимовщикам» сейчас просто нечего жрать. Ну а траулер просто попался по пути, не повезло мужикам.

Так ведь лед сейчас у Новой Земли, не пробиться? А если нет, если в наличии какой-то проход, о чем «зимовщики» сообщили? Короче, спускать этого никак нельзя, или будем после иметь кучу мелких, а возможно и крупных, неприятностей. И кто может успеть перехватить? Смотрим опять на карту. Наша группа ближе всего – тоже восток Баренцева моря, лишь южнее. И только «Воронеж» может дать тридцать узлов крейсерского хода, это даже эсминцам не по плечу.

На плавбазе срочно переснаряжают торпеды. Успели принять на борт шестнадцать штук. После чего транспорт и плавмастерская должны укрыться в Иоканьге, а старые эсминцы идти за нами, если помощь потребуется, мы, конечно, сильнее любой немецкой субмарины, но раздвоиться не сможем. А взаимодействие еще по опыту прошлого года у нас было отработано, по целеуказанию нашего ГАКа пять лодок уже утопили.

Ныряем. И – «турбине, вперед, двести оборотов». Серега Сирый, наш мех, беспокоится – как корпус себя поведет, при больших нагрузках, ход и глубина?

Штурмана не подвели, вывели точно к заданному району. Сбавили ход, слушаем. Наконец, есть контакт – ну вот, попалась рыбка. А вот это сюрприз! Рыбок-то, если наши слухачи не ошиблись, три! И чешут они сейчас курсом на вест, ходом близким к своему максимальному. Так значит, уже на обратном пути, кто-то их них траулером соблазнился, решил счет увеличить? Иначе проскочили бы они, мы и не заметили. Жадность наказывать надо.

Подвсплываем, выставляем антенну. Посылаем сообщение нашим. И в погоню. Задача как на полигоне – параллельным курсом, догоняем и обгоняем (я даже отдохнуть успел чуток), заняли позицию впереди, сейчас сами на нас выскочат. Больше всего сомнения, сработают ли торпеды?

Обнаружили нас или нет? На большом ходу, все же и шумность у нас… По крайней мере, идут овечки не меняя курса, почти прямо на нас, рассредоточась, дистанция между ними где-то около мили. Нам же лучше, можно рассчитать в БИУС и зарядить программу в торпеды, чтобы первым залпом сразу двоих. Тут уже по две на каждую, не уверен я все же в здешних изделиях так же, как был в своих, из двадцать первого века – но все они или уже выпущены по фрицам, или их конструктора и ученые предков сейчас разбирают по винтику. Залп! И сразу перезарядка, и выход на позицию для стрельбы по третьей лодке.

А вот с ней будет самое интересное. Успеет ведь нырнуть! А режим двухплоскостного самонаведения не опробован совершенно. Хотя наши «умники» клялись, что там тройная система безопасности: во-первых, самонаведение включается только через некоторое расстояние, от трех кабельтовых до двух миль, как поставим, во-вторых, в задней полусфере захвата цели не может быть в принципе, в-третьих, задается и предельная глубина, ниже которой в боевом режиме будет подрыв, ниже не пойдет (сейчас стоит двести метров, глубже «немки» не погружаются, в отличие от нас). Как сработает?

Две лодки взорвались почти одновременно. Хотя одна пыталась вроде сманеврировать, но не уверен, мы же перископ не поднимали, все данные с ГАКа. Мы в это время в темпе выходили на третью, перезарядив аппараты. Не экономя, дали полный залп, всеми четырьмя, две в режиме «поверхность» (глубина хода десять, взрыватель неконтактный, так что одинаково достанет и над водой, и на перископной глубине), две в режиме «противолодочный», канал наведения по глубине разблокирован. Дальность стрельбы пятнадцать кабельтовых, не увернешься уже!

К моему удивлению, последняя лодка погрузиться и не пыталась, а явно начала маневр, ложась в циркуляцию вправо. Если фриц надеялся совершить стандартное уклонение от торпед, с приведением за корму, то ему не хватало ни времени, ни скорости, а может быть, он и не видел торпед, лишь предположив о нашем месте и направлении атаки. Сколько в него попало – точно не меньше двух.

Итог: противник уничтожен. А у нас половины боезапаса как не бывало. И так и осталось непонятным, чем они занимались у берегов Новой Земли? Всплыть и попробовать подобрать уцелевших? Как в тот раз, когда по ошибке британца утопили. Нет, на этот раз точно, по сигнатуре (акустическому «портрету») опознали однозначно: фрицы, «тип VII», все трое. Но вот наверху сейчас не только ночь, но и порядочная волна. Со шлюпкой возиться на нашей покатой палубе будет просто опасно. И далеко не факт, что кого-то обнаружим, а уж тем более в живых. Вода тут близка к точке замерзания, даже самый крепкий и тренированный пловец в спасжилете не выдержит дольше пяти минут.

Так что действуем обычным порядком. Всплываем под перископ, поднимаем антенну, отправляем шифрованное сообщение. Ждем ответа, куда нам следовать – в Полярный или в Иоканьгу, продолжить учения? По расчету, у нас еще оставалось суток двое-трое, до выхода навстречу «двадцатому» конвою. Успели бы. Да, в этой реальности после PQ-18 был и девятнадцатый, а сейчас ждем и следующий. А фрицы перебросили в Норвегию линкор «Шарнхорст» взамен утонувшего «Тирпица», чтобы выйти на перехват. Ну а мы будем охотиться за охотником, и надеюсь, с тем же результатом.

И вдруг сообщение, как мешком по голове. «Шарнхорст» вышел из Нарвика. Теперь уже я ничего не понимаю. Фрицы что, собрались на конвой далеко в британской зоне ответственности выходить? Или в море болтаться, ожидая?

Ну а нам приказ: следовать в Полярный. Чтобы дополнить боекомплект, и сразу выходить навстречу конвою. Поскольку его сбережение для нас более важно, чем утопленный «Шарнхорст». Поймаем еще, даже если и не удастся сейчас – а вот потери грузов будут невосполнимы.

Точно по расчету времени заняли позицию в Норвежском море, мимо которой фрицы никак не могли пройти незамеченными, если действительно хотели перехватить конвой. Неслышные для здешней акустики, невидимые для сонаров, на невероятной для этих лодок трехсотметровой глубине – растворились мы в океане, как мираж. Пока противника не видим, нас ни для кого нет, ну а когда увидим, уже его не будет. Это вообще занятие для лодки-охотника, вроде моей бывшей «971-й», тип «Барс» – мы же, если сравнивать с авиацией, скорее штурмовик, чем истребитель – но единственная атомарина в этом времени, так что выбирать не приходится. В сентябре так же ждали линкор «Тирпиц» с эскадрой, да, то самое пугало, которого боялся весь британский флот (ржавеет сейчас на дне Атлантического океана). Так где же этот проклятый «Шарнхорст», ну должен он быть здесь, нет для него в море целей, кроме «двадцатого» конвоя!

Может, он заранее вышел, чтоб на конвой с севера? Так мы бы его услышали, если бы там ждал. Сумели же, пока сюда шли, еще две немецкие подлодки найти, и как раз севернее предполагаемого курса конвоя? Обнаружили, опознали, утопили. Ну а линкор с эсминцами услышали бы миль за сто. Ну, восемьдесят, это точно. И куда же он подевался?

Ходим в районе острова Медвежий (граница нашей и британской зон ответственности), внимательно слушаем. Идет конвой – не «двадцатый», а обратный, порожняк. Пропускаем мимо, нас, естественно, не заметили.

Только хотел уйти из ЦП, доклад, множественные шумы, пеленг 260 (юго-запад, для сухопутных). Фрицы? Нет, конвой. А вот это уже «двадцатый». Ходим галсами, слушаем. Больше ничего.