Глава 5

– Девушка! Девушка! – кто-то настойчиво тряс её за плечо. – Вставай – замёрзнешь! – голос был с застарелой хрипотцой, но явно женский. – Вроде не пьяная…Сколько она здесь лежит?… Может, скорую?

– Какую, нахер, скорую?… – рявкнул мужчина. – Автомат – за два квартала. Эй, ты! Вот, зараза! Люська, ну-ка поверни её лицом к свету, да придержи голову.

К этому времени ветер уже стих, земля побелела от снега, и сквозь редкие облака проглядывала ущербная луна.

Мужик на костылях, одетый в засаленный бушлат и ватные штаны, сдвинул на затылок серую армейскую ушанку, достал из-за пазухи шкалик, бережно отковырял пробку и, взболтав содержимое, с видимым удовольствием втянул запах сивухи:

– Ну-ка давай, Люсьена, на щеки ей надави…во…отлично! – тяжело опираясь на костыль, он наклонился и влил в воронку открывшихся губ изрядную порцию самогона. – Ща как новенькая будет!

И точно. Женька закашлялась, заплевала, но открыла глаза и приподнялась, опершись на локоть. Потом встала на колени и начала шарить руками вокруг.

– Ищешь чего? – с участием заглядывая ей в лицо, спросила Люська и резко отпрянула, поймав полный ненависти взгляд:

– Сумка! – просипела Женька, теряя голос. – Где моя сумка?! – она рывком, не жалея колготок, подползла к бабе и, ухватив ту за подол пальто, начала дёргать так, что посыпались пуговицы: – Воровка! Отдай! Деньги! Мои! Убью-ю-ю-ю!

Пока оторопевшая спасительница испуганно отдирала от себя цепкие пальцы, её приятель неслабо ткнул Женьку костылём в спину:

– Вон твоя сумка – бери!

Женька, так и оставшаяся стоять на четвереньках, завертела головой по сторонам, а мужик, матерками подгоняя свою подругу, резво заковылял в ближайший проулок…

* * *

Ещё какое-то время обалдевшая от холода и спиртного Женька ползала по замёрзшей грязи, ощупывая каждую кочку, каждый выступ. Но действие алкоголя быстро закончилось, и её начала бить крупная дрожь. Мысль вернуться к Катьке почему-то даже не пришла в голову. Словно на автомате, Женька, грязная, растрёпанная, в рваных колготках и с расцарапанными в кровь коленками брела домой. Она уже не чувствовала холода и почти не видела дороги: ресницы смерзлись от слез.

Наконец, знакомое крыльцо. Окна светятся. Значит, не спят. Из последних сил Женька начала всем телом биться о дверь, как вдруг сообразила, что притащилась не к матери, у которой жила после развода с Пашкой, а в дом бывшего мужа.

* * *

– Женечка! Что с тобой? – Пашка подхватил её на руки. – Мама твоя прибегала – искала! – он занёс Женьку в дом и, уложив на диван, попытался раздеть, но бывшая жена захрипела и зашлась в истерике:

– Не трожь меня! Гад! Сволочь! Всё, всё из-за тебя! Ненавижу-у-у-у-у! – она захлебнулась в рыданиях.

– А ну, замолчь! – на пороге комнаты появился Пашкин отец – Платон Данилыч Ракитин. – Замолчь, говорю! А не то – собирайся и иди, откуда пришла. Мы люди хоть и простые, но с дерьмом себя мешать не позволим. Мать, ну-ка глянь, чего это с ней, да раздень, а то, ишь, увалилась на диван в сапожищах.

Пашкина мать, Елена Павловна, засучив рукава халата, ловко стянула с Женьки куртку, попутно пощупав ей лоб и шею:

– Э, девка, да ты горячущая, как самовар! Павка, кинь куртку в прихожку, да не на вешалку – на пол грязищу такую! – и снова кивнула бывшей невестке: – Давай ногу!

Ухватив сапог за пятку, слегка потянула – сапог сидел плотно, как влитой.

– Эт чё такое? Ноги у тебя от холода распухли, что ли? – бывшая свекровь рванула, что было сил – сапог соскочил. В ноге у Женьки затукало.

– Второй давай! – Елена Пална дёрнула от души и неожиданно в обнимку с сапогом отлетела на середину комнаты: − Чтоб тебя! Бли-и-ин, локоть зашибла!

В сердцах плюнула в сторону бывшей невестки:

− У неё ещё и ноги разные! Павка, сбегай за сватьей – пусть вызывает скорую или милицию и забирает свою дефектную, куда хочет.

* * *

– Да, ночка удалась! – Платон Данилыч ладонями потёр лицо. – Ладно, хоть завтра суббота – отоспимся. Ну, что, мать, давай по рюмочке, а то не уснём! Пашка, тащи рюмашки из серванта. И графинчик прихвати с кедровой. А ты, мать, сальца организуй, грибочков, капустки с огурчиками. Чай, не алкаши – без закуски пить…

С удовольствием окинув взором стол, главным украшением которого был породистый хрустальный графинчик с такими же рюмками, при взгляде на который можно было понять, что когда-то семейство Ракитиных знавало и лучшие времена, Платон Данилыч разлил собственноручно изготовленный и настоянный на кедровых орешках самогон:

– Ну, что? За избавление от этой напасти! – одним глотком опрокинул рюмку в горло и закусил ароматным рыжичком, предварительно сдобрив его лучком и сметанкой. – Я вот только, сынок, одного не понял: в чём это ты перед женой своей бывшей виноват-то? Ну, что ненавидит она тебя – это понятно! Не о том она мечтала: ещё с зелёных соплей о царевиче-королевиче грезила! Но ведь не силой же она за тебя пошла! Или мы с матерью чего не знаем? – Платон Данилыч налил по второй и жестом предложил сыну выпить.

Пашка, в душе которого уже давно накипело и наболело, проглотил шестидесятиградусный самогон, как воду, и рассказал всё: как любил Женьку с самого детского сада, как верным пажом таскал за ней портфель в школе, как следом за любимой отправился в Пермь, как отвалил ведьме бешеные тысячи за приворотное зелье…

– Так я не понял, – отец сочно захрустел квашеной капустой, – ты ей, что ли, рассказал про этот приворот?

– Да что ты, пап, как можно?..

– Да, Пашка, – расчувствовался отец. – Вот я все эти годы думал, в кого ты у нас такой дурной?! А теперь точно вижу: в мамашку свою! Подумай сам: как Женька может ненавидеть тебя за то, чего не знает? – Ракитин-старший опрокинул ещё одну рюмочку. – Ну да разберёмся, и беду эту поправим, и мозги тебе на место поставим: как приворотила, так и отворотит! Клин клином вышибают – не нами придумано! Где, говоришь, живёт твоя ведьма?.. Послезавтра смотаемся в Пермь. А теперь – всем спать!

* * *

Ноябрь 2006 года, Пермь.

В воскресенье Платон Данилыч и Пашка стояли перед огороженной стоянкой для машин – с будочкой и шлагбаумом – всё, как положено! Только торчащие местами голые кусты акации подтверждали, что это – то самое место.

Попросив у охранника стоянки прикурить и угостив его сигаретой, Платон Данилыч спросил:

– Слушай, а тут, вроде, дом стоял? Небольшой такой…

– Ну, ты вспомнил, – охранник закашлялся и сплюнул в сторону. – Тут уж года два, как эта стоянка. Раньше-то я эту стройку сторожил, потом сюда перешел. А дом тут, верно – стоял. Только он давно расселённый был: не жил там никто…

Глава 6

Ноябрь 2006 года, Прикамск.

Почти неделю Женька прометалась в жару. К бронхиту присоединился гнойный аднексит. Думали, уж и не выкарабкается.

В горячечном бреду перед ней мелькали картины недавнего прошлого: страшная квартира и приворотное зелье, которое дала ей ведьма, неожиданная беременность, позорная свадьба без белого платья, фаты и лимузина, скитание по съёмным квартирам, мучительные роды, унизительное пренебрежение мужниной родни и позорное увольнение с работы…

Наконец-то на выписку! За две недели надоела эта больница до чёртиков. Спина уже болит от их кроватей с продавленными сетками.

Вот только что делать дальше? Денег − нет, перспективы − нет…

Да и что сказать Виталику? Он, конечно, доверчивый как ребёнок, но тут уж слишком! Скорее всего, просто порвёт с ней всяческие отношения: решит, что это − очередное кидалово…

Разве что справку показать, только кто ж таким справкам сегодня верит…

В вестибюле больницы − между пальмами и разросшимися кустами розанов в деревянных кадках − прятались обтянутые кожзамом диванчики. Женька присела на один из них – ждала мать, которая должна была принести одежду на выписку. На соседний уселись две женщины в верхней одежде. За завесой листвы их почти не было видно, но слышно – хорошо:

− Майя-то Павловна к лечащему врачу пошла. Надо узнать, когда можно тело забрать. Хоронить, наверное, за счёт ГОРОНО будут, да по учреждениям объявят сбор денег. Тамара Алексеевна всю жизнь в этом садике проработала – с самого его открытия…

* * *

Втянув голову в плечи и глядя в пол, Женька шмыгнула за угол, на лестницу и – в палату. Ничего, мать придёт – вызовут или передадут шмотки.

* * *

Тем временем разговор под пальмами продолжался:

− Конечно, если бы не это долевое строительство – будь оно неладно – она бы ещё пожила. А тут такой удар: дети свою квартиру продали, все деньги в долёвку вложили, а строительство заморозилось!

− Да, всё ради детей! Они ведь у неё в однушке впятером остались – когда сейчас этот дом достроится, да и достроится ли вообще! Конечно, она как узнала, так и …

− Жалко её: хорошая была женщина, всем помочь хотела…

* * *

Уже ближе к вечеру, когда народ схлынул, Женька с вещами спустилась в вестибюль. Пошарив глазами и убедившись в том, что никого из бывших знакомых здесь нет, спокойно уселась на диванчик и начала переобуваться.

Правая нога лезла в сапог непривычно туго, казалось, он был на размер меньше. Сунув руку внутрь, Женька обнаружила какое-то утолщение и в тот же миг − будто молния полыхнула − вспомнила, как тогда, уходя от Катьки, попросилась в туалет и, от греха подальше, припрятала деньги под стельку.

Она заспешила, заскребла ногтями…

Даже не глядя, поняла: это они – доллары! Целы!

Жизнь продолжается!

* * *

Декабрь 2006 года, Прикамск.

− Ай, красавица, дай рубль – по телефону позвонить! – цыганка, вильнув цветастыми юбками, легонько тронула Катерину за локоть.

− Возьмите, − Катя пошарила в кармане и протянула  монетку.

− Добрая ты, − сочувственно вздохнула цыганка, − только доверчивая очень. Оттого и счастья нет! − и вдруг затараторила: − Я сейчас пойду на кладбище, закопаю твою монетку на могиле. Через день одна её сторона станет чёрная, а другая − красная, и будет тебе большое горе.

Катерину словно кипятком обдало: волосы под капюшоном взмокли, во рту пересохло.

− Да не трясись ты так, − усмехнулась цыганка, − помогу тебе: всё хорошо будет. Дай  десять рублей. Да не бойся! Не нужны мне твои копейки! Я твой рубль заверну в десятку, потом тебе отдам.

− Нет у меня десятки. Полтинник только.

− Полтинник давай.

Катя достала из варежки полтинник. Цыганка аккуратно завернула монету в купюру − получился небольшой квадратик:

− Теперь  сто рублей дай!

Катерина растерянно уставилась на цыганку.

− Да что ты трясёшься? Не нужны мне твои деньги! Говорю же − обряд такой! Тебе же добро сделать хочу! Заберёшь ты свои деньги обратно! Вот они!

Катя достала из варежки сотню. Цыганка снова  аккуратно свернула деньги в квадратик:

− Теперь  пятьсот надо.

− У меня больше нет. Всё, я больше не хочу! Верните деньги! − Катерина старалась говорить твёрдо, но голос не слушался − дрожал.

− Какие деньги? − глумливо улыбалась цыганка.

− Вы взяли у меня деньги! Это − последние! Отдайте, пожалуйста!

Сделав рукой изящный пируэт, цыганка показала пустую ладонь с растопыренными пальцами:

− Вот твои деньги, − и с хохотом присоединилась к стайке товарок, топтавшихся у ворот рынка. Оглянувшись, крикнула весело: − Да не плачь − будет тебе счастье!

− Подавись, зараза! − в бессильной злобе крикнула ей вслед Катерина, и так долго сдерживаемые рыдания  прорвались, моментально перекрыв дыхание.

* * *

Она шла, не разбирая дороги, размазывая по щекам слёзы и сопли, и хотела, чтоб хоть один человек остановил, спросил, что случилось, но всем было глубоко плевать на чужое горе – самих бы кто пожалел.

Катя добрела до автобусной остановки, плюхнулась  на промерзшую скамейку и решила, что будет сидеть здесь, пока не закоченеет до смерти. Потом, когда её найдут, скажут: надо же, как жалко, такая молодая и красивая − жить бы да жить. И пусть всем тем, кто сейчас спешит мимо по своим неотложным делам, станет стыдно. Она натянула капюшон поглубже, сунула руки в рукава и, закрыв глаза, впала в дремотное оцепенение.

* * *

Катерина не слукавила: эти сто пятьдесят рублей действительно были её последними деньгами, теперь даже  автобусный билет купить не на что.

Две недели назад Тимур внезапно собрался, выгреб всю наличность и сказал, что едет за товаром. Катька удивилась: за каким таким товаром, когда последняя партия ещё не распродана − тюки со шмотками свалены в углу. Спросила и испугалась: Тимур зыркнул так, что под ложечкой похолодело. В последнее время он вообще был каким-то странным: то молчал, уставившись в одну точку, то психовал без всякого повода.

Катька затаилась, старалась не попадаться под руку, с расспросами не лезла, но, припомнив и сопоставив, поняла, что всё началось с того вечера, как в гостях у них побывала Женька − подружка дорогая.

"Вот дура, − корила себя Катька, − сама эту заразу в дом притащила! Похвастаться захотелось! А ведь ещё бабушка учила: чем похвалишься − без того и останешься! А у Женьки глаз − ох, какой завидущий!"

Ещё со школы повелось: стоило только Женьке заметить и похвалить на Катьке какую-нибудь обновку, тут же случалась неприятность: заколка ломалась, блузка цеплялась за гвоздь, новый плащ обрызгивал водой из лужи проезжающий мимо самосвал.

Так что сидеть теперь Катьке и без постояльца, и без денег.

Поначалу Катерина спокойно ждала, когда Тимур вернётся, благо, картошка в подполе своя, да и запасы кое-какие имеются, но когда не осталось денег даже на хлеб, поскреблась в двери к соседке Людмиле.

− Катюха! Чего в пороге жмёшься? Заходи, чайку пошвыркаем.

− Люсь, ты мне не одолжишь рублей пятьсот?

− Ну, ты, подруга, и сказанула. Откуда у меня такие бабки? На комбинате опять зарплату задерживают, а Генкина пенсия, считай, вся на лекарства уходит. А Тимур-то чего говорит?

− Нету Тимура, − всхлипнула Катерина. − За товаром поехал… Вот уж месяц как…