Евгений ЧЕКАНОВ. Лягушки в сахаре

О творчестве Юлии Зайцевой

Собираясь написать эту небольшую статью, я полистал книги своих любимых авторов. И сразу нашел несколько высказываний, которые в дальнейшем будут явно к месту.

Вот Александр Пушкин: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности».

Вот Михаил Пришвин: «…стиль предполагает усвоенную, ставшую своей культуру».

Вот Михаил Бахтин. Размышляя о тех случаях, когда художник непосредственно сталкивается и борется с сырой жизненной стихией, с хаосом (стихией эстетической, хаосом эстетическим), Михаил Михайлович замечает: «только это столкновение высекает чисто художественную искру… Там, где художник с самого начала имеет дело с эстетическими величинами, получается сделанное, пустое произведение».

Вот Вадим Кожинов: «Учиться – значит постигать, как решали великие предшественники свои художественные задачи, а не брать их решения уже готовыми… еще полбеды, когда русский писатель использует “приемы” своего соотечественника; есть, в конце концов, какой-то единый корень, общая почва… Гораздо хуже получается, когда заимствуются “приемы” иностранных художников, воплощающие в себе совсем другую атмосферу, иной стиль жизни и сознания».

Он же: «Представление о мастерстве только как о системе смысловых, стилевых и ритмических приемов достаточно широко распространено… У нас сплошь и рядом превозносят стихи, лишенные настоящей поэтической жизни, и в то же время не замечают вещи, отмеченные печатью подлинности…».

Он же: «…для моды не имеет существенного значения художественная ценность произведения в ее высоком и непреходящем смысле. В данном случае ценна как раз сама по себе модность. Мода способна как бы уравнять великого и заурядного писателя, истинное искусство и игру в искусство».

Все эти высказывания я припомнил, читая книгу «То, что в шепоте за стеной», – новый сборник стихов моей землячки Юлии Зайцевой, жительницы ярославского городка Гаврилов-Яма.

Вокруг этого автора в последнее время в отечественной окололитературной среде ломаются некоторые копья. Уже дважды на Всероссийских совещаниях молодых литераторов творчеству Зайцевой выдавали самые лестные характеристики; ярославскую региональную ячейку Союза писателей России прямо-таки принуждают единодушно проголосовать за принятие Зайцевой в СПР.

Оставляя в стороне оценку уровня и значимости этих совещаний, принципов предварительного отбора обсуждаемых там молодых авторов и оценку самого принятого «курса на омоложение союза» (недавно один юный функционер СПР в кулуарах выразил «пожелание руководства для регионов» весьма недвусмысленно: «Принимайте всех!.. потом разберемся!..»), поговорим непосредственно о стихах Юлии Зайцевой.

Одного взгляда достаточно, чтобы понять: этот автор из маленького русского городка – явный эпигон Иосифа Бродского, пытающийся подражать своему кумиру во всём: в размерах, в технических приемах, в лексике, в отношении к литературе и жизни. Да и сама Зайцева этого не скрывает. С подачи прежнего руководства нашей ярославской организации СПР гаврилов-ямская поэтесса некоторое время участвовала в работе молодежного отделения при ячейке – и мои коллеги своими ушами слышали ее весьма характерное высказывание: «Есенина читать ни в коем случае не надо. Читайте только Бродского, одного Бродского! Ну, через раз – Пастернака и Мандельштама».

Что ж, сердцу не прикажешь. Кто хочет – пусть любит поэзию Бродского. Лично я повторю тут известное высказывание Собакевича: «я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот…». Но если Юлия Зайцева (и еще тысячи девочек и мальчиков из русских городов и поселков, оболваненные в последние годы назойливой пропагандой ненавистников подлинной русской культуры) преклоняются перед Бродским, а не перед Державиным, Пушкиным, Тютчевым, Лермонтовым, Алексеем Константиновичем Толстым, Кольцовым, Суриковым, Баратынским, Фетом, Случевским, Некрасовым, Блоком, Есениным, Гумилевым, Заболоцким, Дмитрием Кедриным, Борисом Корниловым, Павлом Васильевым, Сергеем Марковым, Юрием Кузнецовым, Николаем Рубцовым, Владимиром Соколовым, Евгением Курдаковым, Василием Казанцевым, – пусть преклоняются. Так им и надо! Это – плата за неумение читать, мыслить, учиться, расти над собой. К счастью, духовное рабство не вечно: рано или поздно народ и его культурная элита все равно освободятся от незримых пут.

Книга Зайцевой полна отсылок к известным именам и названиям:

– «и оживали чудища у Босха…»

– «Вифания, Голгофа, Гроб Господень!..»

– «шлемоблещущий Гектор, воинственный враг Атрида…»

– «застыла Гераклитова вода…»

– «штудирует Платона у доски…»

– «Вавилон, чье время пил виноградарь…»

– «пировал и здравствовал Валтасар…»

– «и бежал за Зевсом вослед Тифон…»

– «земля твоя – мой Гефсиманский сад…»

– «как проповедовал Уолт Уитмен…»

– «я видел Ниагару, Днепр, Меконг…»

– «до Холокоста, до ноги майора…»

– «высвистывал Шопена соловей…»

– «Мари Тюссо, искавшая знакомцев…»

– «и передайте пани Мельпомене…»

– «седой Протей, тысячеликий идол…»

– «танцуй, Саломея, смелее!..»

– «и пусть голова Адольфа прошествует по Берлину!»

Подобные примеры можно множить десятками, если не сотнями. Поневоле возникает детский вопрос: «Зачем это всё сюда понатыкано?». И ответ тоже приходит мгновенно: «Для того, чтобы вы, лапотники, знали, какая я начитанная и вообще культурная!»

Может, в Гаврилов-Яме такой ответ и «проканает». В литературе – нет.

Если кто-то не понял, выражусь поизящнее. Судя по всему, автор книги считает, что сам факт упоминания в стихах столь солидного сонма знаменитых людей и мест должен уже сам по себе произвести внушительное впечатление на читателя. Но на меня вот что-то не производит. Может, дело в том, что я историк по образованию – и спокойно отношусь к любым именам и названиям? Не знаю, не знаю… Скорее, дело в том, что я, всю жизнь проживший в русской провинции, уже давно привык к этой манере провинциалов – витиевато и надменно болтать, жонглировать звучными и плохо знакомыми собеседникам (по мнению этих провинциалов) словами, создавать из этих слов щит для прикрытия своей никчемности.