Посвящаю маме

Суть человечества иррационально выводится из хаоса мнимостей.

Владимир Набоков

После долгой многогрешной жизни помер мужик. Попал в ад. Пекло, жарища… Дали ему черта в сопровождающие. Черт спрашивает:

– Ну, чего, раз попал – выбирай, куда тебя определить. Вот тут грешники в котлах в смоле варятся, здесь их на кострах поджаривают, там, подальше, гвозди раскаленные в них втыкают… Куда желаешь?

Мужик весь в горе, но осторожно интересуется:

– А можно, я просто тут, в сторонке, тихонько посижу?

Черт говорит:

– Да можно! Сиди.

Мужик:

– А можно мне газетку – почитать охота?

– Да пожалуйста! На.

– А пивка холодного принесешь?

– Нет проблем! Будет.

Сидит мужик цел-невредим – в тени, с газетой, пиво прихлебывает… Наконец не выдержал, спрашивает у черта:

– Слушай, ну как же так?! Здесь вроде ад – так ужасы, адские муки должны быть, и все такое?..

– Так это для тех, кто верит…

Анекдот

Мы отражаем мир – мир отражает нас. Каждый, дочитавший эту историю до конца, неминуемо станет еще одним из ее творцов.

T.a.t.u.: «All About Us»

– Держи ракетницу. Ракетница – оружие оранжевого пролетариата, – уважительно добавил Викентий Сергеевич, протягивая Фее короткоствольный пистолет с распухшим дулом и засаленную коробочку с зарядами. – Боле нет у меня ничего огнестрельного, да тебе и не требуется – словами и взглядом ты отрезвляешь убедительней.

– Зачем мне это? – удивилась девушка. – Вы же предупреждали – здесь любое оружие бесполезно. Говорили – я должна просто уговаривать этих… м-м-м… – Фея выдержала многозначительную паузу, – людей.

«Как иначе назвать тех, с кем мне предстоит встречаться?»

– Да, уговаривать. Да, бесполезно… – заворчал шеф. – Но эффект оружия не всегда измеряется уроном. Ты влепи болезному ракету в брюхо и, пока она празднично искрит, спокойно обоснуй, почему он должен расстаться с нездоровой иллюзией собственной жизни.

Фея с трудом запихнула «оружие пролетариата» в свой миниатюрный рюкзачок, затянула тесемки и небрежно бросила:

– Я надеюсь, мне представится возможность обосновать и вам ваше нездоровое отношение к тому, чем была наша жизнь.

Викентий Сергеевич впервые улыбнулся.

«Как же он божественно некрасив», – вновь отметила Фея, стараясь не смотреть на плешь и наливающиеся пурпуром щеки.

– Действуй, девушка. Накажи старого дяденьку Викентия. Ублюдка, кровопийцу и мегазлодея.

Оскалился желтыми зубами, навевающими мысли о болотном редколесье.

«Раньше не допускал фривольностей. Шаркал ножками, целовал ручки. Стоило спасовать перед его безбрежной застенчивостью… Ох – точнее: эх, мужики! Что на этом свете, что на том…» – Фея презрительно смотрела в глаза шефу.

– Ты же знаешь, я в любой момент могу самостоятельно исчезнуть – и не поморщусь, – продолжил он. – Мне твои угрозы как… тьфу! О себе лучше подумай! У тебя в глазах звериная тоска от того, что ты – это ты! Тоска от того, что мир пока еще мельтешит перед глазами, несмотря на все твои старания не замечать его. Подними голову! – Он почти орал. – Постарайся уйти достойно!

– Ступайте в жопу, природная аномалия, – вежливо парировала Фея. – Мне и раньше всякие гундосые умники дышать мешали. Теперь вы со своими мажорными проповедями лезете. Поздно – вы впарили убеждения, несовместимые с жизнью. Запомните: я пришла к вам не для того, чтобы спасать человечество или продлить свое никчемное существование. Мне просто очень хочется познакомиться с этими двуногими, которые воображают, что могут оправдать мнимое бессмертие. Может, найду кого поустойчивей, чем я.

«И буду оч-ч-ч-ч-чень убедительна с ним, не так ли?»

Развернулась и, протаптывая тропинку в клубочках подрагивающей пыли, двинулась на выход.

«Прочь из этой юдоли скорби, тишины и вселенских разочарований!»

Шеф окликнул:

– Эй, гуттаперчевая, ты оружием-то пользоваться умеешь?

Фее захотелось показать язык, грязно выругаться, перевернуть на прощание парочку ветхих шкафчиков. Она уже пообещала себе, что никогда не возьмет в руки ракетницу: «В этом инфернальном месиве даже щелбаны небезопасны. Ага».

Молча вышла из комнаты в темный коридор, заваленный десятками пар стоптанной обуви.

– Не жалей никого, слышишь! – заголосил Викентий Сергеевич. – Здесь нет правых и виноватых, добрых и злых! Они должны исчезнуть! Они же ни перед чем не останавливаются! И ад следует за ними…

«Ад следует за мной, – мысленно не согласилась Фея и со всей силы хлопнула входной дверью. – Что ж, нынче я очень даже настроена показать желающим, как страшен мой предсмертный сон. Трубач, труби тревогу!»

Вместо пролога
Юбилейное фиаско Сани Кораблева

Для любви не названа цена, лишь только жизнь одна…

Андрей Вознесенский

Muse: «Endlessly»

The Prodigy: «Smack My Bitch Up»

Саня работал вдохновенно, поэтому предчувствовал, когда это произойдет. Каждая новая встреча, каждое знакомство, каждое первое слово – наитие, кураж, дрожь в коленках. Не то что у сосунков-пикаперов^[1] и прочих охочих до женских тел и кошельков (да-да, у женщин часто тугие кошельки) аферистов и прилипал.

В деле съема он презирал математику, уверенность, сверхзадачи (добраться до заветных створок за один час тридцать пять минут десять секунд) и прочую нелиричную прозу.

Взглянув на перспективное личико в толпе, Саня отметал любой расчет, любую корысть.

Он умел влюбляться. Искренне, быстро, основательно.

Так же вдохновенно он экспроприировал неправедно нажитое добро (собственность – всегда кража) своих возлюбленных. Потом с мясом вырывал истекающие кровью, трепещущие кусочки памяти о них, прижигал раны алкоголем, смешивал с пеплом воспоминания… менял номер мобильника и переезжал на другую квартиру.

Вскоре назревала готовность к новым чувствам.

Его внешность была на сто процентов обманчива. Помесь Марка Тишмана и Ромы Зверя рязанского, есенинского разлива. Субтильная, немного сутулая фигура, курносый нос, выгоревшие волосы, напоминающие обрушенный стог сена… Девять финансово успешных романов за спиной, ни одного конфликта с бестолковым российским правосудием, семь банковских счетов по три тонны евро каждый, новенький «Opel Corsa» – и никаких угрызений совести.

Никто бы не догадался, что он умеет стрелять с двух рук, за сорок секунд разбирает «калаш» и может вытерпеть почти любую боль (проверено – подвиги Муция Сцеволы^[2] смешны по нынешним временам).

Донжуаны, ловеласы, альфонсы, любвеобильные политики-певцы-актеры: Кеннеди-Высоцкий-Харатьян-Немцов-Певцов-Миронов и вечный эльф Орландо Блум – остались в прошлом. Саня Кораблев поднялся на голову выше любого хрестоматийного персонажа, что и предстояло вновь доказать в этот промозглый майский денек.

Вдохновение заставило напустить рассеянную улыбку, затуманить взор и не спеша двинуться сквозь толпу на Пушкинской площади.

Когда он работал, он был прекрасен. Не кадрил, не клеил, не приставал, не умничал, не скабрезничал. Он – пари́л. В первые дни знакомства он дарил себя без остатка. Потом забирал причитающееся – простая финансовая комбинация.

Как заметить нужный экземпляр? Чайники промахиваются, опытные бомбилы попадают через раз. «Клюет каждая пятая» – девиз не для Сани. У него почти не случалось осечек.

Нынешнее приключение должно было стать юбилейным – десятым, и потому бескорыстным. Средства, которые предполагалось добыть у жертвы («возлюбленной», – поправил бы Кораблев), Саня готовился потратить на приобретение медтехники для ивановского роддома № 4. Там до сих пор образовывалась круглосуточная очередь на единственное кресло для рожениц.

Enya: «Lothlorien»

Девушка шла вдоль фонтана. Истекающий половой или финансовой истомой любитель прошел бы мимо – внешность, одежда, манеры выдавали отмороженную реалистку, совершенно не чуткую к мимолетным романтическим отношениям. Саня оценил с ходу: за этим непробиваемым взглядом – и достоинство, и самомнение, и неразбазаренные кладовые настоящих страстей.

Условия взращивания талантов подобного калибра – состоятельность, свободная наличка, возможность с высоты гигантской суммы на кредитке плевать на беспощадный вампиризм столицы… на худой конец – своя квартира в Москве или прабабушкин перстень в пятьдесят карат на черный день.

Саня действовал интуитивно. Приближаясь, вытащил мобильник. Сердце замерло:

– Прошу прощения. – Саня включил диктофон, робко протянул вперед руку, будто защищаясь от возможного гнева незнакомки, и правдоподобно покраснел. – Я коллекционирую женские отказы. Вы можете с первого взгляда оценить мою персону? Два гнусных эпитета в вашем исполнении – и я удаляюсь.

Девушка остановилась, словно ударившись о невидимую стену, тяжело посмотрела в глаза Кораблеву. В усталом взгляде не было ни кокетливого юления, ни желания избавиться от назойливого кавалера. Пожалуй, только недоумение.

– Сжальтесь! Один эпитет – и не просите сдачи!

Тишина в ответ. Саня продолжил:

– Не хотите, не режьте правду-матку, – и отчетливо вывел в диктофон: – Двадцать восьмое мая. Москва. Площадь Пушкина. День пограничника. Девушка с черным рюкзачком. Характер нордический, стойкий. Нет контакта. Молчание и презрение. Презрение и молчание. Саня, сегодня неудачный день. Проваливай. Сохрани остатки гордости и такта. Вербовка отменяется.

Потом выпрямился, с полминуты разглядывал мрачное лицо девушки. Она продолжала молчать.

– Не надейтесь, не буду больше с вами разговаривать. Постою здесь столбом. Когда уйдете, взглядом прожгу одежду на вашей ледяной спине. Ай-ай-ай!.. Пожалели для коллекционера звука своего голоса.

– Что вам сказать, любезный? – Голос девушки, как на антикварном «Ремингтоне», впечатал слова в маленькие боксерские уши Сани Кораблева. Был он глубокий, чистый – ни дать ни взять Алсу́ Рали́фовна из Бугульмы. – Вырубите свою игрушку. Я вам tet-a-tet поведаю самую страшную сказку о мировых резервных валютах.

Она сделала попытку взять мобильный из рук Сани, но тот ловко и почти игриво увернулся:

– Не откупитесь. – Он включил самую обезоруживающую улыбку из своего арсенала; диктофон продолжал бесцеремонно отмерять мгновения их беседы. – Я сохраню ваш голос. Буду крутить его вновь и вновь. Заброшу коллекцию, заброшу работу. И учтите, в один прекрасный день я захочу услышать от вас другие слова – нежней тех, что запишу сегодня. Буду бродить по Москве в поисках, пока не умру от голода.

– Кто ищет, тот всегда найдет.

– Это на каком-нибудь Маврикии или Родригесе все друг друга в лицо знают. Здесь только на прочесывание Капотни уйдет несколько лет…

– Не суйтесь в это благословенное место. Я обитаю намного дальше. Впрочем, готова предоставить вам сколько угодно текста в моем исполнении. Вы не опечалитесь, даже когда до дыр заслушаете запись.

Фраза у девушки вышла загадочная, но Саня фиксировал главное – «клюнула».

– Меня Саня зовут.

– Очень приятно, Саня. Я – Фея.

– Ничуть не сомневался. – Сане с трудом удалось скрыть удивление. – Куда направляетесь, Фея?

– Саня, если честно, я очень удивлена вашим интересом к моей особе. С радостью отвечу на все вопросы. Сделаю бессмертной вашу коллекцию. – Фея грустно улыбнулась своим мыслям. – Но сначала ответьте – какого черта вы подошли? Это для меня большой сюрприз.

– Вы считаете таким уж невозможным геройством подойти к вам знакомиться?

– Вы не ответили на вопрос, Саня-Сусаня. Мне очень важно знать…

– Не поверите. Фактом нашего знакомства я обязан исключительно своему сердцу. Оно и надоумило.

– Хорошо, Саня. Я иду в магазин. Носки купить. Идиотизм, конечно, но даже в нынешнем моем состоянии носки истираются моментально. Много хожу. – Она показала на красные кроссовки, выглядывающие из-под расклешенных джинсов горчичного цвета.

«Интересный экземпляр, – решил Саня. – Диагностировать психозы я не умею, поэтому буду просто любить».

Они пошли в галерею «Актер». Он заметил, как прекрасна ее шея, любовался дрожанием ресниц, цеплялся взглядом за огромные темно-ореховые глаза…

Так всегда бывает – сначала зрение фиксирует фигуру, то, что предположительно скрыто под одеждой. После непродолжительного разговора страсть к познанию воодушевляет воображение на более глубокие изыскания.

Саня влюбился в медленную, неторопливую речь Феи. Каждое слово казалось прелюдией к чему-то важному, нащупывало дорогу для следующего, но и следующее, обозначив свою малозначительность, уступало дорогу к монументальному разрешению накопленных словосочетаний. Увы, дальше опять выплывало слово-разведчик, слово-первопроходец. И так до бесконечности. Фраза обрывалась.

– Давайте поступим творчески, – сказал Саня, остановившись у дверей галереи. – Я подарю вам лучшие носки в этом городе контрастов, а вы согласитесь поехать со мной в Битцу. Покататься на лошади, пострелять из лука.

– Мне нужны белые с полосочкой.

– Заметано. Оставим на сладкое купеческие подвиги. – Впервые Кораблева кольнуло подозрение, что события развиваются непривычно, не по плану. Не он добровольно нагружается любовью, а сама любовь крадется по пятам, опутывает, прорывается в организм, не позволяя контролировать этот важный финансовый процесс.

Запас традиционных баек поисчерпался еще до Битцы. Многие эффективные истории и приколы Саня не задействовал. Догадывался – нельзя, только не с ней, не прокатят веселая инетовская чепуха и сплетни. Фея реагировала немногословно, но с интересом.

Она казалась обыкновенной московской пацанкой – отточенные и одновременно импульсивные движения, грубоватая искренность, многоэтажная, напускная искушенность, выверенная комбинация одежды и фигуры. Москва богата подобными образчиками, от дворовых весталок до Хакамады.

Фею отличали бедная мимика, правильный овал лица и бездонные глаза, которые играли независимую партию. Их словно пересадили с морды какой-то очень задумчивой лошади. Периодически они выплывали далеко за пределы лица, и тогда для собеседника переставала значить оставшаяся в тени конструкция: кокетливая челка, извилистые губы, тараторящие что-то мимолетное, вереница проплывающих по коже румянцев… Глаза выдавали девушку, каждым взмахом ресниц сигнализируя – происходящее в душе Феи катастрофически отличается от угловатых движений ее симпатичного тела.

Как произошел переход с пустопорожнего треска на личное, Саня не заметил («профессионал недорисованный…»). Кораблев прозевал главную ошибку, недопустимую ни при каких обстоятельствах, – заговорил о себе.

Очнулся от наваждения, когда в красках завершал историю о второй своей возлюбленной, о похищенных у нее чеках «American Express» на пять косарей «зеленых» и четырнадцать колод карт «Magic». Словно со стороны смотрел на свою одурманенную морду и не верил, как он может об этом говорить! Ни следователь, ни исповедник, ни одна девушка на свете («женщины – зло») никогда не должны узнать криминальных деталей.

Вместе с тем Кораблев почувствовал – его коронные фишки (легкость, интеллект, угадываемая состоятельность, мужественность, подчеркиваемая бойцовскими навыками, на первый взгляд труднообъяснимыми в тщедушном теле) сейчас не сработают. Поэтому никакого другого оружия, кроме как стать собой, у него нет.

Кораблев доверял чувствам. Рефлексы сигналили: «Нельзя об этом! Нельзя! Ты что – спятил, чел? Ты почти в кутузке! О себе – ни-ког-да! Ни-ко-му…»

«Ей можно», – решило растекающееся внутри Сани тепло (ожидание? надежда?), увеличивающее градус кипения, когда он смотрел на свою новую сумрачную возлюбленную.

All Angels: «Windmills Of Your Mind»

Вместе с носками в полосочку (двенадцать пар – женщины в магазине смотрели на Саню с щенячьим восхищением) он купил puzzle на пятьсот элементов. До двух ночи собирал на ватмане картину Роба Гонсалеса^[3] «Замок на берегу моря».

Потом аккуратно перевернул ватман на стол. Отыскал карандаш, линейку и начал вычерчивать топографию местности на обратной стороне сказочного шедевра.

Пять лет на геофаке МГУ, четыре года в Службе внешней разведки до автоматизма развили талант составления карт. План парка Саня набросал за час, отметил место клада, проставил масштаб, стороны света, аккуратно разобрал картину и принялся рассовывать кусочки в белые носочки:).

Расчет верный – он преподнесет подарок в коробке из-под puzzle, Фея не удержится, заглянет, начнет доставать из носков фрагменты картины Гонсалеса и обязательно увидит на обратной стороне линии, точки, другие обозначения нарисованный карты.

Конечно, она соберет puzzle. Конечно, начнет ломать голову.

Если не допрет, что за место, Саня натыкает в цоколи фонарей в метро подсказки (уже начал придумывать: «Название парка совпадает с названием ближайшего метро – отличие в двух последних буквах»; «Заглавная буква названия парка чаще всего встречается в названиях станций московского метрополитена, последняя – лишь дважды», и т. д.). Кораблев сунул в коробку записку: «Ищи всю правду обо мне в цоколе центрального фонаря. „Белорусскаярадиальная“».