Колокол по погибшим под Варной
бил девять раз.
Пал король державный
с войском храбрым,
а колокол бил девять раз,
пока не смерклось.
Катилась Висла у Добжиня,
багровое солнце лизало поверхность
волн, темнел сосновый бор,
мазовецкая серела равнина —
стоял Мазовецкий замок,
стояла святыня!
Так было сотни лет,
звон тот слышали я и мой дед.
Под каштанами за Тумом
мы пригоршней черпали сумерки,
как ворожейный купальский цвет.
А звон накатывал огромной тучей,
горней кручей,
девять раз
и сотни лет.
Чему же века научили нас,
внемлющих этот дальний глас?
Как под Варной —
стоять!
Тут и смерть принять.
Этих полок с поры довоенной – со мной ряд
с дырявыми от пуль томами.
Бури войн, бывает, мирволят —
поэтому я между вами.
Помню мифов лепет убогий
и ложь средневековья...
Что же мне осталось в итоге
для здоровья?
Не рог Роланда, не меч Дон Кихота,
не простодушный Кандид —
прежде бравая книг пехота
мне нынче мало чем подсобит.
Не Байрон с Шекспиром, не Гёте,
не их стих сурововысокий;
даже Норвид – и тот не
оставил мне строки.
И Словацкий слово мне свое живое
(как там: «попугаем и павлином...»)
не оставил – а ведь у него я
учился глубинам!
Это всё сохранил бы я в памяти,
добровольно, неутомим,
но – одна, и другая пришла метель,
и покойной жены помин...
Ничего-то не пронес из книг тех
сквозь грозу я,
кроме чудной путеводной нити,
что весь мир связует.
Я в отбитых обозах советских
в девятнадцатом, двадцатом (молодо-зелено!)
читал – подпоручик – не по-детски
книги Ленина...
...Ночь красит зарниц пожарище,
жизнь в позднюю входит пору...
Спасибо вам, товарищи,
за поцелуй Альманзора!
Кланяюсь русской Революции
шапкой до земли, попольски,
делу всенародному,
советскому, могучему,
пролетариям, крестьянам, войску!
Только шляпа в поклоне не вельможная:
над околышем нет перышка цапли!
Это ссыльная, польская, острожная,
шлиссельбуржца Варынского шапка.
В холопах мы жить не охочи,
к царям не ходили с поклоном.
И с плеткою царскою кончено,
подняться время пришло нам.
Кланяюсь праху Рылеева,
кланяюсь праху Желябова,
кланяюсь праху павших
борцов за народное счастье.
Мавзолей Ленина прост, как мысль.
Мысль Ленина проста, как деяние.
Деяние Ленина просто и велико,
как Революция.
Кланяюсь могилам Сталинграда
и могилам до Берлина от Москвы,—
после лет осколочного града
в Завтра мы по ним мостим мосты.
И на русской и на польской почве,
кровью политой и так любимой нами,—
жизнь в цвету: уже раскрылись почки
у могил с родными именами.
Добудь каплю крови.
Только потом
можешь браться за стихотворенье,
и пусть она в горле стоит твоем,
предшествуя слов рожденью.
И пусть слова твои станут стеной,
оградой державы польской...
Польша? – это река и лес за рекой,
трамвай на улице Вольской.
Польша – это работать, Польша – жить,
трудиться неутомимо.
Польша умеет врагов своих бить,
но Польша жаждет мира.
Не каждый славится песней громкой,
не каждому памятник воздвигают,
не всякую песню помнят потомки,
не всякий памятник сохраняют.
Надо выковать цепь своих лет,
как звено – каждый год закаленный,
и в труде пронести через весь свет,
жизнь лишь правдой цветет неуклонной.
Этой цепью весь шар земной,
как невесту, украсить лентой,—
кто живет так, тому суждено
над всем миром сиять легендой.
Он укажет звездою полярной
путь для тех, кто в потемках бредет,
он засветит зарей лучезарной,
он посеет сев зёрен янтарный,
о таких вот и песня поет.
Будет повесть о нем величава,
она не нуждается в ореоле.
Кароль родился в Варшаве,
он сын рабочего с Воли.
Будет повесть о нем пролетарской
и начнется с тех лет проклятых,
когда били нагайкой царской
на улицах и в казематах.
На Качьей он бегал, проказил,
год прошел Девятьсот Пятый,
во дворе все углы облазил
мальчик ловкий, молодцеватый.
По Желязной, по Вольской в те годы
он носился, пуская змея.
Приходил отец поздно с завода,
спать ложился еще позднее.
Был он добрый, ласкал сынишку,
на колени сажал, дав конфету,
вынимал нелегальную книжку
и читал, читал до рассвета.
И о крови, что лили тираны,
иногда тихо пел он, читая,
утром шел на работу рано,
спрятав книжку надежно в сарае.
Не прочел Кароль эту книжку,
но узнал он много у жизни,
мостовые Варшавы парнишку
учили социализму.
Отец умер. Надо быть сильным.
Стиснув зубы, бороться он хочет.
Кароль взялся тогда за напильник,
у Герляха стал рабочим.
Он теперь всей семьи опора,
и надежда ее, и гордость.
Подружился он с красными скоро,
проявились в нем сила и твердость.
Светит взгляд его ясный и чистый,
словно отблеском стали серым.
Как отец, он стал металлистом,
как отец, стал революционером.
Он как взрослый, совсем как большие.
Год четырнадцатый нахлынул.
Весь завод уезжает в Россию,
Кароль город родной покинул.
Рушится фронт. Рушится трон.
Это Семнадцатый год.
Заревом красным со всех сторон
заря над миром встает.
Выстрел с «Авроры» уже возвестил
Октябрьский праздник.
На площадь к дворцу повалил
черный люд разный.
Не сброд, а народ рабочий,
солдаты и моряки,
улица залпом грохочет,
восстали большевики!
Выстрел с «Авроры» гремит
для всех поколений,
на всю Россию, на весь мир:
Победа! Свобода! Ленин!
Расшумелась октябрьская песня
и с ветрами в степных раздольях
разносилась вдали повсеместно...
Он на фронт пошел добровольцем.
Ведь везде, где в грозе военной
поднимает свобода знамя,
там поляки в строю неизменно
маршируют с другими борцами.
Мерный шаг измеряет равнину,
сжали пальцы винтовку, твердея, —
всю Россию и Украину
так прошел он, красногвардеец.
Были штурмы, атаки, походы,
были Врангель, Юденич, Деникин,
шел он, красный солдат пехоты,
ни пред кем в боях не поник он.
Зимний холод, распутица, вёрсты,
голод, раны, вши да больницы,
кровь на земле высыхала черствой,
так ширились республик границы.
Был он взводным и ротным и верно
бил по цели с цепью стрелковой,
командир боевой, примерный,
прямодушный, сердечный, суровый.
Кароль с белыми дрался смело,
расправлялся со сворой барской,
его сердце билось, кипело
революцией пролетарской.
Во взрывчатой смеси начало свободы,
многоязычной толпы громада,
на своих костях ты счастье народа
строишь, Четырнадцатая бригада.
Напирают фашистские орды,
хотят из народа вытянуть жилы.
Названье «Интернациональной» ты гордо
под красным знаменем заслужила.
Это братский знак, понятный, знакомый —
кулак, поднятый над головой!
No pasaran! И отзвуком грома:
«последний и решительный бой...»
Со всей Европы для удара
идут пролетарии
в Мадрид и в Гвадалахару,
в Сьюдад Университариа.
Кто же ведет тебя к славе,
командует массой, в бригаду сбитой?
Металлист, рабочий из Варшавы,
генерал Вальтер знаменитый!
Среди полей Испании знойной
сражаясь с фашистским скопом,
под пулями не сгибаясь, спокойно
проходит он над окопом.
Штурм Сарагосы. Рев металла...
«Орудия на передовую!»
Уже бригада дивизией стала,
время и кровь текут не впустую...
Снова, солдат, уходи скитаться,
затишье сейчас на краю переднем,
но и завтра будет кровь проливаться —
бой этот не был последним.
Дороги войны не пройти просто,
не одна задержит преграда.
Встал немецкий «Drang nach Osten»[28]
у Сталинграда.
Орудия, танки завязли надолго,
обрушилась, огневея,
другая стальная волна – от Волги
к Шпрее.
В руинах Польша геройски
с сентября ведет бой кровавый,
сражается польское войско
в Варшаве.
Генерал дошел до Вислы,
армию организуя.
Через реку летят его мысли,
зачерпнул, пьет воду речную.
«Генерал, из цепи вражьей
с того берега нас обстреляли...»
Разве кто из солдат прикажет
генералу?
Он бросился в воду, как прыгают дети,
радуга в брызгах повисла...
«Всех рек дороже на свете
Висла».
Как древний Ахилл, закаленный
купаньем в стиксовой бездне,
он армию вел неуклонно
на Дрезден.
Под обстрелом, в огне наступлений,
среди минометов, у батареи
пишет поэт сражений
эпопею...
Уже весна. Год Сорок Пятый.
На Берлин дорога открыта.
Смолкли орудий раскаты,
трупы зарыты.
Над разбитым городом солнце восходит,
жито шумит на взрытом поле.
Рабочим – хлеб и станок на заводе,
крестьянам – земля и воля!
Раскроем объятья от счастья,
радость в сердцах не вместится:
Одра и Ниса! Балтика настежь!
Железо! Уголь! Пшеница!
Строясь, встает из руин Варшава
в бетоне, известке, асфальте.
Армия на страже границ и права,
в армии – генерал Вальтер.
Еще рыскают по лесам фашисты,
каиново отродье.
Армия из народа, она очистит
землю Польши народной.
Генерал, как всегда, неусыпно, храбро,
полный вниманья, участья,
теперь над Саном, как раньше над Эбро,
каждый день объезжает части.
Сам у руля. Две машины с отрядом
впереди, а третья сзади.
Стоп! Внезапно под Балигродом
выстрелы из засады.
«Все из машин! Вперед! На высотку!»
Рассыпалась цепью охрана,
с пригорка пули звякают четко,
бандиты стреляют рьяно.
Меток бандитский огонь прицельный,
ранено наших немало,
сам генерал ранен смертельно,
пуля вторая просвистала.
Светят глаза вождя, догорая,
смотрят сурово, строго:
«Поднимите... Я умираю...
Не оставьте здесь, на дороге...»
Не о каждом песня поется,
но хранит народная память
это имя: оно вознесется
легендою над веками.
Ему памятник – наша армия
и трубы фабричные в дыме.
Песнь начнет мастерская токарная
с волнами Вислы седыми.
Вы слышите – шумным плеском
волны поют, заиграли
о Вальтере-Сверчевском,
о рабочем и генерале.
О проекте
О подписке