2

В тридцать девятом году его арестовали на нелегальном студенческом собрании и отправили с группой таких же молодых людей этапом на строительство заполярного города металлургии, Норильска. В деле у каждого значился северный порт Дудинка, металлургический комбинат. Поместили осужденных в тесный трюм баржи. Тридцать шесть арестантов, студенты, повидавшие в жизни ещё мало. Правда, были с ними двое пожилых арестантов – профессор, бойкий в свои лета, и преподаватель иностранного языка.

Плыли, плыли, наконец, услышали, что впереди Карские ворота. Значит, до порта Дудинка осталось недалеко. Так представляли себе путь заключённые.

В те дни Скачков старался меньше думать о том, что его ждёт, перебивал тревожные мысли воспоминаниями о студенчестве и, конечно, о глазах Маши. «Ради них он выживет, пусть и тяжёлыми будут испытания» – укреплял он себя такой мыслью. Минуло с тех пор уже много времени, но он в ночных снах, похожих на кошмар, всё видит минуты ареста, дни заключения и допросы. И, конечно, вспоминает слова девушки: «Лёша, помни, ты всегда здесь, в сердце…». Эти слова ему были светом и в камере, и в хаосе этапов и пересылок, заглушали стук каблуков часовых.

Жизнь и на свободе не баловала его: мама умерла, когда было ему девять лет; умер и отец, правда, позже. Доучивал его старший брат, окончивший Вуз и работающий на стройках. Есть у него и сестра, но она, замуж выйдя, уехала куда-то. Текущие события были стремительны, сестра и брат, которого переводили со стройки на стройку, вряд ли знают что-нибудь о нём, и узнают ли?

3

Сашка проснулся. Дядя, стоя с полотенцем на шее, позвал его пойти в туалет, умыться. Мыться Сашка не любил. Поняв это, дядя сказал, что быть грязным очень плохо. Сашке пришлось с дядей согласиться. Но туалет оказался занятым. Мимо прошли два мужика – высокий и низкий. Низкий улыбался, чтобы, как подумал Сашка, окружающие увидели его зубы.

– Дядя Лёша, – сказал он, – видел, какие у него зубы?

– Золотые.

– А почему у тебя не такие?

– Мне не нужно.

– А я, когда вырасту, то у меня будут такие, как у дядьки, чтобы сверкали на солнышке.

Дядя Лёша промолчал. Из туалета вышла тётя. День в купе полетел скоро. Завтракали вкусно, еду запивали пивом, которое Сашка в первые попробовал. В купе вошли тётенька и девочка с курчавыми волосами. Волосы у девочки вылезли из-под голубой шапочки, делая её красивой, похожей на Зину. Сашка смотрел на пассажиров, но больше на девочку. Но когда она сняла шапочку, на неё стало не интересно смотреть. Сашка уставился в окно, обрызганное каплями.

Наконец, дядя собрал вещи и помог одеться Сашке. Потом взял чемодан, сумку, они вышли из купе. В коридоре столпились пассажиры, все с вещами. Поезд остановился.

Серый вокзал показался малышу необыкновенно большим. Внутри его суетился народ. Чтобы не отстать и не потеряться, Сашка держался за ручку чемодана. Покидали вокзал в другие двери. Сашка удивился и сказал:

– Батюшки, проходной двор!

Так говорила бабушка, когда с братом они входили в двери, а выпрыгивали в окно, чтобы сразу попасть в огород.

– Город Красноярск, – оглядываясь по сторонам, сказал дядя Лёша.

Таких высоких зданий Сашка никогда не видел. Он взирал на них из автобуса, когда они ехали по улице, которой, казалось, не будет конца. За окном сыпал дождь, по тротуару катились, как мячики, жёлтые листья. От большой улицы отделялись улочки, по бокам которых стояли домики, такие, как в городе, где жил Сашка. Далеко, у горизонта, стояла белая башенка. Когда вышли из автобуса, Сашка показал дяде на неё. Дядя сказал:

– Это часовня.

Они остановились у кирпичного здания. Отсюда хорошо была видна часовня. Дождь престал моросить, небо превратилось в голубой просвет. Часовня, освещённая до шпиля, выглядела так, будто её нарисовали красками. Алексей Трофимович смотрел задумчиво на контраст полутьмы и света у горизонта и на часовню.

– Что мы стоим? – вдруг очнулся он. – Пойдём в гостиницу.

В гостинице им дали ключи от комнаты с широким окном и жёлтыми шторами. В ней стояли три кровати, столик и три стула; к каждой кровати примыкала тумбочка, накрытая салфеткой, на которой стеклом блестели графин и три стакана.

– Ну, вот, – сказал дядя Лёша, присев на стул, – здесь отдохнём, сил наберёмся, чтобы продолжим путь. Хотел тебя на самолёте прокатить, но дешевле будет на пароходе.

Сашка был согласен и на пароходе плыть, лишь бы скорей попасть туда, где растут крохотные деревья. Они спустились на первый этаж, в столовую. Кушанья дядя взял много, сам же всё налегал на пиво. Сашка плотно наелся и начал щипать живот. Но дядя продолжал угощать его:

– Кушай, дружок, кушай, съешь котлету и колбасу, а картошку отодвинь.

Малыш старался, но ничего уже не лезло ему в рот. Заметив это, дядя поднялся. Но не мог Сашка оставить на тарелке сочную котлету. Он запихал её в карман. В раздевалке тётя подала дяде Лёше плащ, а Сашке пальто, местами прошитое белой ниткой. У пальто хорошим был лишь воротник, который Сашка поднимал в ненастную погоду, но и у него шерстинки торчали во все стороны.

Дядя повёл малыша в дом, где стояли за стёклами ненастоящие тёти и дяди в красочной одежде. Это был магазин, на прилавках которого лежали рулоны материала. Здесь продавалась так же детская одежда. Дядя велел примерить Сашке коричневое пальто. Сашка с радостью оделся и посмотрел на дядю, ожидая одобрение. Но дядя предложил ему примерить другое пальто, чёрного окраса.

– Вот это подойдёт, – сказал.

Они вышли из магазина. Но направились не к гостинице, а в автобусе поехали к окраине города. Потом шли по узким улочкам, отыскивая сухие места, но ноги всё равно попадали то в лужу, то грязь. Дядя сказал Сашке, что они направились к приятелю его отца.

Ноги у малыша промокли, ботинки отяжелели, но он старался не отставать от дяди. Наконец подошли к дому с зелёными воротами и низким забором. С боку ворот стояла лавочка. Сашка присел на неё, потому что устал. Но дядя вошёл в ограду, и пришлось Сашке идти за ним. Перед крыльцом с перилами, выкрашенными в зелёную краску, лежал кусок толи. Сашка вытер ноги о толь и за дядей вступил в сени. В нос ему ударил запах кваса. На лавке стояли вёдра, на гвозде висело коромысло, а под лавкой торчало корыто, в которое Сашка затолкал старое пальто.

Они вошли в избу. Сашка увидел, как какой-то дядя обнял дядю Лёшу, говоря:

– Вот так встреча! Надо же, где довелось свидеться!

Рядом с ними стоял дед; он сжимал и разжимал кулак, который был не меньше Сашкиной головы. Но лицо у деда было доброе. Белая борода его дрожала, он морщил мясистый нос и, поглядывая на братьев, покачивал головой. Дядя Лёша назвал другого дядю Эдуардом. Они были похожи друг на друга, только подбородок у дяди Лёши был с ямочкой, и он глаза не щурил, как дядя Эдуард.

– Что стоим, пошли к столу, – как из бочки, прогудел дед.

Братья, обнявшись, направились в другую комнату, с ними дед. Сашка, постояв, сел на порожек. Но, вспомнив, что на нём новое пальто, поднялся. Из комнаты донеслись разговор и смех, дед будил кого-то громовым голосом:

– Вставай, глянь, кто пожаловал!

– Лёшенька! – женский голос. – Подойди поближе голубчик.

– Вот те раз! – пробасил дед. – Сама поднимайся!

Койка скрипнула, по полу прошлёпали босые ноги. «Наверное, обнимаются» – подумал Сашка. В подтверждение услышал чмоканье. «Ну вот, теперь ещё и целуются».

– Я не один пришёл, тётя Настя, – сказал дядя Лёша.

– С кем же? – женский голос.

– Сына везу на Север.

– Сына? – хором спросили.

– Сына. Сейчас расскажу… Саша, иди сюда! – позвал дядя.

Сашке не хотелось входить туда, где, кроме него, все были свои.

– У меня ботинки грязные, – отозвался он.

Толстая тётя, в халате с цветочками, вышла из комнаты.

– Боже мой, такой чудесный мальчик и в грязных ботинках! – всплеснула она руками.

Прошло какое-то время. Сашка сидел за столом, на котором пыхтел блестящий самовар. Ноги ему согревали тапочки. Тётя положила ему на тарелку ватрушки и налила чаю в красиво разрисованную чашечку, забелив чай молоком. Сашка выпил чай, но тётя стала его уговаривать скушать хоть бы одну ватрушку, перестав стесняться. Тогда Сашка, глянув на дядю Лёшу, сказал:

– У меня ещё с того живот полный.

Котлета в его кармане развалилась, карман прилип к боку. «Дела идут хорошо, если б не котлета» – подумал он. Пришёл дед и выставил на стол полдюжины бутылок.

– Куда столько зелья? – спросила тётя.

– Отмечать будем! – потёр ладони дед.

После чая Сашку потянуло ко сну. Приметив это, тётя повела его в другую комнату, где стояла кровать с расправленной постелью. Едва коснувшись подушки, Сашка уснул.

4

Куда только не заносит человека судьба. Иногда так намотает по свету, оторвав от друзей и родных, что многое стирается у человека из памяти. Многое, но не главное.

Эдуард Трофимович, выпив вина, ладонь положил на плечо брата и, избрав поучительный тон, сказал:

– Лёша, я, как старший брат, желаю тебе добра. Оставь свой Север – ну что привлекательного нашёл в Заполярье?

– Эдик, – возразил Алексей Трофимович, – о чём ты? Ведь ничего не знаешь. Послушай, …

– Нет! – перебил его Эдуард Трофимович. – Послушай меня, а потом расскажешь.

Алексей Трофимович устремил взгляд на брата.

– Конечно, не знаю, с кем ты, но… Одним словом, – махнул рукой Эдуард Трофимович, – недавно побывал я в Ленинграде и, представь, встретил там Машу. – Он хитро улыбнулся.

При имени её у Алексея Трофимовича загорелся румянец на лице, глаза его засияли от желания узнать подробности.

– Где ты её встретил? – глухим голосом спросил он.

– В нашем главном Управлении, – ответил брат, улыбаясь. – Она стала умолять меня сообщить, где ты. И сказала, что понять не может, отчего ты исчез, а ещё сказала, что жалеет об одном, что не нашла тебя.

– И что ты ей ответил?

– Ну что я мог ответить? Я ничего не знал о тебе. Так и сказал. Она рыдать… Но я плохой утешитель, ляпнул, что пора бы ей тебя забыть… Эх, Лёшка, Лёшка, меня бы такая женщина полюбила, птицей бы помчался к ней.

– Но что дальше, брат?

– Дальше? Да она после моих слов так глянула на меня… И знаешь, что сказала? Что не забывала тебя никогда.

Алексей Трофимович, туманно глядя на стакан, через силу, сказал:

– У меня другая женщина… Мать этого ребёнка. – Произнося это, он мыслями был в Ленинграде. – Она выжить мне помогла, понимаешь? – Говорил, а мыслями был в Ленинграде.

– Конечно, надо всегда оставаться человеком…– согласился брат. – Но ведь у тебя с Машенькой была любовь…

– Эх, брат… – ответил Алексей Трофимович, скривив губы в печальной усмешке. – И что же ты ещё сказал ей?

– Что я мог ей ещё сказать? – уже нехотя сказал Эдуард Трофимович. – Что ты исчез…

– Я исчез? Да меня арестовали… Арестовали и отправили на Север. Я не мог ни тебе, ни ей дать весточку. Арестовали по политической статье, точней, за баловство юношеское… – Он умолк, налил вина, выпил, и продолжил: – Представь, двести километров гнали нас по тундре пешком… На тридцать шесть арестантов двенадцать конвоиров. – Топали мы под дулами автоматов, не веря, что будет конец пути.

Опьяневшему, ему хотелось говорить и говорить о тяжести лишений.

– Что скажешь тут? – продолжил он. – Только то, что плохого много, а хорошего нет… Хотя, когда дом первый отстроили и перешли в него из дырявых палаток, конечно, очень радовались, пусть и был он из досок и продувался ветрами. Потом проложили железную дорогу до Дудинки, поезда стали ходить. Я там и остался – сначала стрелочником, обходчиком, потом старшим диспетчером станции. Ну, а теперь начальствую на станции второго Норильска. Зэков и сейчас везут к нам. А жена моя, Ксения Семёновна, сама приехала. Познакомились и поженились… Она призналась, что у неё на Большой земле два мальчика, пока живут у её матери. Вот я и решил одного привезти на Север. Паренёк хороший. Эх, жизнь…– Он вздохнул, и, помолчав, продолжил. – Меня освободили, но без разрешения выезжать на Большую землю не имею права. Вот так, брат. Отпустили съездить за мальчиком.

– Это несправедливо, – пробасил дед, хмуря лохматые брови. – Тебя освободили, так чего не дают шагу ступить? Что наверху глядят? Раз пятьдесят восьмая, так на всю жизнь? И конца доброго человеку не видать?

– Будет конец извращенцам! – сжимая кулак, проговорил Эдуард Трофимович. – Придут люди, которые мракобесие осудят…

– Свершились бы думы твои! – выдохнул старик, наполняя вином стакан. – Лексей, ты мальчиком бренчал на гитаре, – на стенке вон висит, лет десять на ней не играли, спробуй.

Алексей Трофимович принялся настраивать гитару, и она запела, словно плохое настроение сменила на хорошее.

– Давай-ка ту, которую твой батя любил, – попросил дед.

Алексей Трофимович заиграл старинную мелодию.

– Трофим Трофимович говаривал, что они её пели с Федей Шаляпиным и другом Тришкой, – изрёк дед, вылив остаток вина в стакан. – Бывало, скажет твой родитель: «Тришка, запевай!» Тот и давай глотку драть, да так драл, что на столе все стаканы падали. И где только не певали они – на гулянках, дома, и церковного прихода не избежали. Но всегда говорили: «только когда поёшь для себя, горло не болит». А эту песню всегда пели. – Он прищурил глаз, вспоминая слова. – Её ещё кликали шаляпинской, она отцу твоему нравилась. Раз этой песней соседских поросят так напужали, что они неделю поносили.

Сашка проснулся от баса деда, которым тот пытался попадать в такт музыке: «Бим-бом, бим-бом, слышен стук кандальный…». «Бим-бом, бим-бом, – к нему присоединился тенор Алексея Трофимовича, – слышно там и тут, нашего товарища на каторгу ведут…». Сашке стало жаль товарища, которого на каторгу повели, у него заслезились глаза; ему жалко стало и себя, потому что он едет далеко, где нет ни бабушки, ни Вовки.

5

Солнце сияло, отчего даже могло показаться, что ещё пока лето, но холодный ветер с реки всё же напоминал, что уже осень. К полудню тучи нависли полосой у горизонта.

Обогнав Скачковых, Сашка пошёл к реке, чтобы посмотреть, на чём предстоит плыть.

– Дядя Лёша, а почему нет парохода? – спросил он, сощурившись от солнца.

– Так вот он, к пристани курс держит, – ответил дядя, всматриваясь вдаль, где с левой стороны, меж баржами, появился дом плавучий.

Уже видна была голубая будка капитана. Прозвучал гудок.

– Как причалит – посадка начнётся, – сказал Эдуард, глянув на часы.

«Что-то грустные они», – подумал Сашка, глядя на дядю Алёшу и его брата. А ему хотелось поговорить с кем-нибудь о пароходе, о веренице барж, о качающемся на реке понтонном мосте, разъединённом посредине. Но дяди о чём-то увлечённо разговаривали. И Сашка подался к воде.

– Далеко не отходи, скоро посадка, – предупредил дядя Лёша.

А Сашка и не собирался уходить далеко от плоских камешков, которые лежали на берегу. Он стал пускать их так, что не сразу они тонули. Этому научился он, когда жил у тёти Поли. Увлёкшись, он не увидел, как подошли к нему трое мальчишек. Один из них был выше остальных. Его глаза уставились на Сашку из-под козырька военной фуражки. Растянув в улыбке большой рот, он спросил:

– И ты на пароходе поплывёшь?

Сашка закивал и спросил:

– И вы?

– Да, да! – на разные голоса ответили пацаны.

– Я с брательником, а эти с матерью, – пояснил большеротый.

Двое мальчишек были похожи друг на друга – оба с хитрыми рожицами и тупыми носами, как у уток.

– Далеко плывёте? – спросил Сашка.

– Далеко, – ответил большеротый. – До Туруханска – это аж до половина Енисея. А ты?

– Не знаю…– смутился Ерёмин.

– Эх ты…– прищурил глазки один из братьев.

Сашка увидел, что верхняя губа у него раздвоена. «Двухгубый, – подумал он, – а ещё вякает». Он посмотрел на дядю, который стоял у причала.

– Дядя Лёша! – крикнул Сашка. – Мы докуда плывём?