– Значит, Орест Адамович рекомендовал воздержаться? – спросил я Лубка в лоб, зная наверняка, что он ознакомил мэра с содержанием статьи. Лазарь Яковлевич беспокойно заерзал в кресле, подыскивая ответ, который бы развеял мои подозрения.

– Он не в курсе. Как ты мог подумать, – редактор обиженно поджал губы. – Есть редакционная тайна, которая для меня священное табу. Но я предвижу негативную реакцию Ореста Адамовича.

– Конечно, есть тайна и этика, – поддержал я его глубокомысленно, нисколько теперь не сомневаясь, откуда произошла утечка информации.

Вращаясь среди чиновников высокого ранга и пользуясь их благорасположением (не было случая, чтобы он конфликтовал), Лазарь Яковлевич, разумеется, не преминул засвидетельствовать Бунчаку свою личную преданность. Поэтому у меня не было оснований и желания доверять редактору. По характеру сугубо служебных отношений, возникшей между нами дистанции, он и сам давно понял это. Убедился в том, что увещеваниями меня не пронять и поставил вопрос ребром:

– Что предлагаешь?

– Публиковать без купюр. И чем быстрее, тем лучше, – твердо ответил я.

– Не круто ли? Подумай о последствиях. Я бы на твоем месте воздержался и не стал, как говорится, дразнить гусей.

– Оставайся на своем месте, – резко парировал я. – В противном случае прошу возвратить мне статью. На нашем издании свет клином не сошелся, есть и другие, более популярные, зубастые газеты.

– Не горячись, не теряй голову. Спешка нужна при ловле блох, – пустил он в ход свою снисходительную улыбку. – Я что, возражаю? Нет, но надо еще подумать. Не годится идти в лобовую атаку там, где полезнее маневр, гибкость. Тактика в нашей профессии не последнее дело. Знаешь, в чем твоя слабость и уязвимость? В неспособности и нежелании идти на компромиссы. При таком характере и поведении ты никогда не сделаешь карьеры. Трудно тебе живется, и будет еще трудней. Помяни мое слово, я на своем веку не один пуд соли съел.

"А ведь хоть в этом он прав, – подумал я. – Не знаю, как бы я повел себя, будь на его месте. Но дело в том, что это место не по мне. Такие, как я, если случайно и попадают на высокую должность, то из-за своей принципиальности, долго не задерживаются. Им никогда не светят награды, почетные звания и прочие блага и привилегии от власть предержащих. У кормушки всегда много заслуженных летописцев-лизоблюдов".

– Благодарю за откровенность, – прервал я его попытку увести от сути вопроса. – О карьере у меня голова не болит. Однако, пока суть, да дело, я хотел бы получить свою статью. Это мое авторское право. Я вправе ею распорядиться по своему усмотрению, если она вам не подходит.

– Я вам этого не говорил. Надо еще подумать, обсудить на планерке, выслушать мнение членов редколлегии, нельзя рубить с плеча, – наставлял Лазарь Яковлевич. – Такие статьи с кондачка не печатают. Следует все взвесить, рассчитать, предусмотреть контрмеры…

По интонации, с которой были произнесены эти наставления, я понял, что статью он печатать не намерен, тем более, что в редколлегии состояли его поклонники. Слишком упорно, используя протеже и интриги, он рвался в редакторское кресло, чтобы так легко с ним расстаться. Сейчас оттягивает время.

–Лазарь Яковлевич, я хотел бы внести поправку в статью, смягчить некоторые умозаключения, сместить акценты, – пошел на хитрость, надеясь таким способом выудить материал.

Лубок напрягся, потом засуетился, стал перебирать случайные бумаги на столе, и я понял, что в данный момент моей статьи у него нет.

– Утонул в бумагах. Целый день, как белка в колесе. Столько папок, не помню, куда положил? – неуклюже оправдывался он. – Может домой взял, чтобы в спокойной обстановке внимательно изучить и выявить слабые места. Понимаешь, ухо надо востро держать, все предусмотреть, чтоб потом не пришлось с досады локти кусать и голову пеплом посыпать. Слово, и особенно, печатное, не воробей.

Я и прежде замечал, что мои критические с политической окраской статьи стали где-то оседать. Думал, случайность, а потом возникли сомнения. Уж не в досье ли? В случае изменения политической ситуации можно пустить в ход в качестве компромата.

– Не утруждайте себя, – глядя на суетливые пальцы, перебиравшие кипы бумаг, пожалел я редактора. – У меня сохранилась рукопись статьи. Теперь сам решу, где и когда ее опубликовать.

– Смотри, не наломай дров, – предостерег он меня с заметным вздохом облегчения. – Жаль, что мы не поняли друг друга, не нашли общего языка. Трудно так работать, когда один в лес, а другой по дрова.

–Да, нелегко, когда вместо дров горят рукописи, – упрекнул я, направляясь через просторный кабинет к выходу. Эх, Лубок-голубок, мелкая твоя душонка, прячешь острые статьи под сукно, живешь в постоянном страхе, как бы чего не вышло.

Пока шел, чувствовал спиной долгий осуждающий и лукавый взгляд редактора. Для него мое решение означало: гора с плеч. Теперь он даже косвенно, не отвечал за мои действия и, тем паче за содержание статьи.

4. Попытка контакта

"Факты и доказательства ему подавай",– вернувшись в свой кабинет, я вновь и вновь вспоминал менторские наставления редактора. Наверняка он догадывается, что кроме самой статьи и ссылок на цифры, у меня есть копии документов, из которых эти цифры взяты. Не исключено, что он задался целью выведать, какими доказательствами я располагаю, кто мне их предоставил. Конечно, они ему нужны не для того, чтобы подстраховаться на случай публикации, а чтоб убедиться, насколько серьезны мои намерения и есть ли в запасе сильные козыри. Как бы он поступил, получи от меня фотокопии подлинных документов? Сообщил бы о них по инстанции Оресту Адамовичу? Об этом можно, обдумывая разные версии,только предполагать.

Не исключал и такой вариант. Ждал от Анчалова телефонного звонка, чтобы договориться о встрече. Вызывало беспокойство и долгое молчание неизвестного субъекта, говорившего со мной ночью по телефону. Когда он намерен встретиться со мной и каким образом? Осторожен и предусмотрителен. Подстраховался на тот случай, если я сообщу в полицию или прокуратуру.

Сейчас, поразмыслив спокойно, после сомнений, одолевавших меня весь день, пришел к выводу, что обращаться за помощью в правоохранительные органы было бы преждевременно. Допустим, возьмут они на контроль мой квартирный и служебный телефоны, а шантажист прибегнет к иному способу контакта. Ни времени, ни места встречи я не знаю, фраза "мы не торопим" могла означать и сутки и двое и…

Я ни на гран не ошибался, что звонивший по телефону всего лишь посредник. За ним стоят более влиятельные силы, заказ которых он исполняет. Поэтому надо держать ухо востро, чтобы не совершить ошибок и не запутаться в их силках. Действия должны быть расчетливы и хладнокровны, но и преступать грань допустимого было опасно.

Понимал и другое. Чем меньше людей будет посвящено в это дело, тем больше шансов выйти из него с честью, полагаясь на собственные силы, интеллект и интуицию. Но при этом могла подвести излишняя самоуверенность, недооценка коварного замысла и возможностей противника. На чашу весов были брошены два возможных варианта: искать защиту у блюстителей, которым я не очень доверял, или до поры до времени, пока дело не обретет опасный характер, действовать самостоятельно, на свой риск и страх. Для этого нужен надежный тыл.

Удерживало меня от заявления в прокуратуру и следующее обстоятельство: как смешно и глупо выглядел в глазах блюстителей закона, если бы мой прогноз по поводу ожидаемого телефонного звонка не подтвердился. Прослыть трусом и паникером у меня не было ни малейшего желания. Это сразу бы породило интриги, пересуды и насмешки в коллективе, что всегда вызывало во мне патологическое чувство отвращения, обезоруживало перед ядовито коварной молвой. Не хотелось еще и с этой стороны получить ощутимый удар. Наивно было бы рассчитывать на поддержку и понимание.

Взглянул на диктофон «Sony», который на всякий случай держал под рукой. За четверть часа до окончания рабочего дня раздался телефонный звонок. Поначалу я не придал ему значения. В течение дня прозвучали десятки звонков от авторов опубликованных и готовящихся к печати материалов. Поднял трубку и привычно ответил:

– Слушаю, Смоляков.

Длинная пауза. На том конце провода медлили, и когда я готов был бросить трубку на рычаг, услышал знакомый хрипловатый голос:

– Господин Смоляков, вы надумали?

Вместо ответа я мгновенно приставил к трубке, включенный диктофон и спросил:

– С кем имею честь? О чем вы?

– Не валяйте дурака. Вы умный человек, и подобные штучки только усугубляют ваше положение. Слишком примитивно, рассчитано на узколобую шпану. Или вы до сих пор не представляете, с кем имеете дело?

– С кем? Какое дело? – продолжал я игру, кося глаз на вращающуюся кассету и намереваясь вывести его из равновесия, спровоцировать своими вопросами на ошибку, к чему, казалось, предрасполагало его многословие. Пожалуй, он понял это и спокойным тоном продолжил:

– Короче, мое предложение остается в силе.

– Мне нужно время, чтобы все как следует обдумать, взвесить, – по–деловому ровно, намекая на положительный результат, попросил я. – Вы ведь обещали не торопить. Не в моем характере принимать мгновенные решения, а потом казнить себя за опрометчивость.

– Лады, – согласился невидимый собеседник. – Не вздумай только водить меня за нос. Это выйдет боком.

– Я не принимаю необдуманных решений.

–Может, тебе стимул нужен, чтобы мозги лучше соображали? – мягче и доверительнее предложил он.

– Что вы имеете в виду? – насторожился я.

– Задаток. Какой-нибудь импортный презент. Например, подарок к приезду жены?– перечислил он в ожидании произведенного эффекта.

– Нет, по частям я не беру. Или все сразу, или ничего. Дорогой подарок может вызвать у жены подозрения. Начнутся расспросы, где, когда и за какие шиши, – для пущей убедительности ввернул жаргон. – Я ее тряпками и цацками не балую. Так надежнее. На скромно одетую женщину без мехов и драгоценностей мало кто глаз положит, да и она не рискует оказаться ограбленной.

– Разумно, железная логика. Уважаю людей с ясным умом, – польстился он мне. И по интонациям в его голосе я почувствовал, что мне все-таки удалось расположить его к себе. Сказались многолетние навыки журналистского опыта, общения с людьми.

– Жгучие, красивые и ласковые девочки тебя интересуют? – перейдя на "ты", иронически спросил он. – Наверняка, голодаешь и испытываешь потребность в разрядке при отсутствии жены. Нельзя перечить потребностям плоти.

– Если жгучие, красивые и ласковые, то кто же откажется, – полушутя, подыгрывая ему, весело подхватил я. – Любой здоровый мужик не устоит перед соблазном.

– То, что ты не настучал в органы о нашем ночном разговоре, одобряю и ценю, – резко сменил он тон. – Иначе бы тебе головы не сносить. А насчет девочки, будь спокоен, обеспечим, я слов на ветер не бросаю. Гут бай, Евгений, будь здоров, не кашляй, дыши ров…

Разговор оборвался резко и неожиданно, на полуслове. Либо он что-то заподозрил, либо сделал это умышленно, давая понять, кто правит балом. Нажатием кнопки я остановил запись диктофона. Затем в целях предосторожности, опасаясь, что кто-то из сотрудников может заглянуть в кабинет, запер дверь на ключ, оставив его в замочной щели. Возвратился к столу, нажал на кнопку, воспроизводя запись. Звучание было отчетливым. Это меня вполне устраивало, хотя я не сомневался, что незнакомец изменил голос, наверное, использовал марлевую повязку, либо прикрыв рот ладонью. Но если дело дойдет до радиотехнической экспертизы, то по магнитофонной записи несложно будет установить личность обладателя голоса.

В тот момент, когда я прослушивал запись, в коридоре за дверью кабинета послышались чьи-то робкие шаги, приблизились и замерли. Я выключил запись, прислушался, было тихо. Неужели, кто-то из коллег, приближенных к редактору, следит за мной, усердно отрабатывая свой лакейский хлеб. Наверное, мне не следовало останавливать звучание, надо было под его шум подойти к двери и изобличить наглого осведомителя. Такая возможность была упущена, я отворил дверь. В полутемном и пустынном коридоре никого не было. Хлопнула входная дверь внизу. Возможно, курьер пошла в типографию, расположенную вблизи, через дорогу, за оттисками газетных полос, чтобы доставить их дежурному сотруднику. А может, дверь отворило сквозняком.

Прошел по коридору, выждал несколько минут. Тихо, никаких подозрительных звуков: будь то шагов или голосов. Возвратился в кабинет, оставив дверь приоткрытой, чтобы меня не застали врасплох. Одолевали сомнения, действительно ли кто-то стоял за дверью или мне показалось из-за слишком обостренной бдительности? Но если даже кто-то находился за дверью, он не мог увидеть, что происходило в кабинете – ключ торчал в замке. Это меня немного утешило.

Сбавив звучание, я дослушал запись. Расчетлив и осторожен. Главный козырь незнакомец выложил напоследок и тут же оборвал разговор. Он не столько похвалил меня за то, что я не сообщил в полицию или прокуратуру, сколько дал понять, что и там имеют своих людей и владеют оперативной информацией. Но я тоже не лыком щит. Запись будет очень кстати, когда того потребует ситуация. Это неопровержимое доказательство.

Сейфа в моем кабинете не было, поэтому я не рискнул оставлять диктофон в письменном столе. Еще две недели назад у меня возникло подозрение, что кто-то роется в моих бумагах. Чтобы убедиться в этом я в определенной последовательности сложил свои рукописи в папке, сознательно перепутав страницы. Спустя двое суток страницы в папке лежали по порядку. После этого случая материалы, документы и рукописи, представлявшие повышенный интерес конфиденциального характера, я предпочитал носить с собой.

Диктофон с записью я положил в "дипломат". Запер дверь кабинета на два оборота ключа и, спустившись вниз по лестнице, вышел на улицу. Состояние спокойствия и уверенности вдруг сменилось чувством смутной тревоги. Что-то не так, где-то я совершил ошибку. Поспешно прокручивал в голове весь телефонный разговор и не мог понять, где? Дома еще раз прослушаю запись, проанализирую каждую фразу и постараюсь докопаться до истины, понять причину, встревожившую меня. С этими мыслями я пришел на автобусную остановку.

5. Уход от слежки

Пока поджидал автобус, внимательно разглядел находившихся на остановке людей. Мое внимание привлек парень лет двадцати пяти – тридцати с крупной головой и короткой стрижкой. Он был одет в джинсы и черный с красными полосами свитер турецкого производства. На ногах кроссовки. Мне показалось, что его голова росла прямо из плеч: когда ему надо было повернуть голову, он оборачивался всем корпусом. Парень курил сигарету, равнодушно взирая на молоденьких девушек со смазливыми личиками. Один раз он взглянул на меня, и когда наши глаза встретились, мрачно отвернулся всем корпусом. Может, это последствия контузии. Мало ли парней покалечила война в Афганистане.

Подкатил оранжевого цвета сдвоенный "Икарус". Я помог женщине погрузить коляску с ребенком и при этом успел заметить, как парень ловко (какая к черту контузия) заскочил в заднюю дверь автобуса. Он демонстративно отвернулся, но я понял, что он наблюдает за мной через отражение в широком стекле. Возможно, это наблюдение неслучайно. Если это так, то вот и объяснение шороха за дверью моего кабинета.

Автобус двигался по центральной улице Кирова, минуя типографию, гостиницу, банк и, объезжая с тыла универмаг «Чайка», выехал на примыкающую к набережной улицу Свердлова. Я решил проверить свое предположение. Когда автобус остановился вблизи от храма Иоанна Предтечи, я быстро прошел к передней двери. Резко обернулся и увидел, как крупноголовый парень в растерянности заметался по салону. Ему проще было выйти в среднюю дверь, но он безотчетно повторил мой путь и вышел через переднюю дверь. Как только он оказался на остановке, я прошел вдоль автобуса и нырнул в заднюю дверь. Парень едва успел уже на ходу, разжав половинки дверей, вломился в среднюю. Способ проверки преследователя удался на "отлично".

Теперь не оставалось и тени сомнения, за мной слежка. Неприятное ощущение! Но вскоре я смирился с ним, подыскивая варианты, как бы оторваться от «хвоста». Недолго мудрствуя, вышел на следующей остановке. Пересек дорогу и через городской парк культуры и отдыха вышел на набережную. Переложив "дипломат" из одной руки в другую, оглянулся, моего преследователя не было. Не заметил я, чтобы он выходил из автобуса. Но полной уверенности, что меня оставили в покое, не было. Он мог передать меня по эстафете своему сообщнику, назвав ему приметы и прочие характерные признаки. Ведь наверняка, этот странный парень понял, что я его раскусил и осталось одно – ретироваться, если, конечно, ему не приказали вступить со мной в переговоры. Но такой вариант нарушал бы правила игры: ведь уже есть один посредник. Скорее всего, у них четко распределены роли и один человек не может быть всеяден, хотя бы из опасения оказаться изобличенным. Поэтому действует группа.

На мгновение отвлекся, ориентируясь в обстановке. Вечерело. Угасал солнечный день. На набережную, протянувшуюся от центра города, над которым возвышалась гора Митридат с обелиском Славы, до небольшой уютной бухты, где расположились причалы морского рыбного порта, доки судоремонтного завода, плавучая мастерская и портальные краны, высыпали на прогулку горожане, чтобы подышать морским воздухом, полюбоваться лазурной бухтой. Людей было не очень много. Это в летнюю пору, особенно в День рыбака, здесь яблоку негде упасть.

Внимательно изучал прохожих, пытаясь вычислить преследователя. Затем подошел к краю набережной. По заливу бежала мелкая зыбь, и от лучей заходящего за цепь горной гряды, солнца, на воду ложился красноватый и лилово-розоватый отсвет. Волны мягко накатывались на бетонную с прозеленью стенку набережной. Усердный нырок в поисках пищи то пропадал в глубине, то вновь появлялся на поверхности, заглатывая мелкую рыбешку. Какая жажда жизни, извечный труд в поисках пропитания! Усевшиеся в пяти метрах на парапете две белые чайки взирали на меня в ожидании подношения.

Сердобольные горожане в ненастную пору подкармливали лебедей, чаек, и птицы привыкли. На радость детворе хватали крошки хлеба, печенье или соломку прямо на лету. Вот и сейчас в полусотне метрах от меня группа взрослых в окружении детишек с веселыми возгласами потчевали слетевшихся чаек. Они с торжествующими криками проносились в воздухе.