Цитаты из книги «Москва 2042»

На своем веку я видел немало удивительных творений природы и человека. Я видел Эльбрус и Монблан, Московский Кремль, Пизанскую башню, Кельнский собор, Букингемский дворец и Бруклинский мост. Хотя я знал, что, рассматривая эти вещи, надо испытывать что-то необыкновенное и произносить, соответственно, возвышенные слова, я ничего необыкновенного не испытывал, но слова, конечно, произносил.

Ты же сам говоришь, что оно из области фантастики перешло в область практики. – Да, – усмехнулся он. – Да, это правда. Но цена билета еще из области фантастики в область доступности не перешла.

Я рассказываю только о том, что сам видел своими глазами. Или слышал своими ушами. Или мне рассказывал кто-то, кому я очень доверяю. Или доверяю не очень. Или очень не доверяю. Во всяком

Из всех человеческих пороков самым отвратительным является благоразумие, – сказал черт. – Пошел вон! – сказал я. – Не суйся не в свое дело. Ты мне надоел. – Ты мне тоже, – сказал черт. – Особенно в такие минуты, когда ты становишься добродетельным. Слушай, слушай, – зашептал он, – ты же хорошо знаешь, что благоразумие неблагоразумно. Сегодня ты боишься простудиться, а завтра на тебя кирпич упал, и тогда какая разница, был ты простужен или нет?

Больше всего меня поражало в нем полное отсутствие какой бы то ни было суетности и стремления к тому, чтобы печататься, стать известным, получать гонорары, жить в хорошей квартире, лучше питаться и одеваться. Потому я был очень удивлен, когда Симыч, уже на пороге славы, стал придавать значение своей внешности и даже отрастил бороду. Про его бороду я вообще думал, что она ему не идет и даже противоречит его внутреннему облику. Но затем мне пришлось признать, что и в этом случае он совершенно точно знал, что делал. Точно знал, когда ходить с бородой, когда без. Если бы, еще будучи истопником, он отрастил бороду любой длины, она вряд ли принесла ему хоть какую-то выгоду. Ну в крайнем случае прослыл бы среди жителей Бескудникова городским сумасшедшим. Понятно, ради подобной репутации он никогда не пошел бы на те неудобства, которые связаны с ношением бороды, тем более что, учитывая характер его тогдашних обязанностей, это и в пожарном отношении было бы крайне небезопасно. А вот когда пришла слава, а с нею толпы поклонников и журналистов, когда настало время фотографий на обложках и телевизионных интервью, тогда борода пришлась как раз к месту. Размноженная миллионами телеэкранов, она производила неотразимое впечатление.

– А ты любишь коммунистов? – спросил я насмешливо. – Ну а как же! – закричал черт. – Как же их не любить? Они ведь тоже вроде чертей, всегда что-нибудь веселое придумают. Слушай, ну давай поедем, я тебя очень прошу.

Я видел много всяких лозунгов, призывов и здравиц, среди которых были давно мне известные, но были и новые. Вроде, допустим, такого: СОСТАВНЫЕ НАШЕГО ПЯТИЕДИНСТВА: НАРОДНОСТЬ, ПАРТИЙНОСТЬ, РЕЛИГИОЗНОСТЬ, БДИТЕЛЬНОСТЬ И ГОСБЕЗОПАСНОСТЬ!

Поблагодарив его, я пошел искать воду. Везде на стенах и на колоннах были несмывающиеся надписи такого примерно рода: ВОДА – ИСТОЧНИК ЖИЗНИ ВОДА – НАРОДНОЕ ДОСТОЯНИЕ КТО РАСТОЧАЕТ ВОДУ, ТОТ ВРАГ НАРОДА ОДНИМ ШАЙКО-ОБЪЕМОМ МОЖНО НАПОИТЬ ЛОШАДЬ А приблизившись к стенке с кранами, я увидел плакат, с которого кто-то, похожий на красноармейца времен Гражданской войны, наставил на меня палец со словами: «Ты израсходовал лишнюю шайку!» – Не я, – сказал я. – Я вообще еще ни одной шайки не брал. Конечно, красноармеец был всего-навсего нарисован, но выглядел так натурально, что под его взглядом я невольно ежился. Потребность свою я удовлетворил лишь на треть, то есть из положенных мне шести шаек использовал только две. Я подумал, что за такую экономию мне, может быть, даже полагается какой-нибудь орден.

Тот удивился: – А ты, малый, из какой деревни приехал? – Из Штокдорфа, – сказал я. – Из Шатурторфа? – Не из Шатурторфа, а из Штокдорфа, – поправил я. – Такого названия я что-то вроде и не встречал, – сказал толстяк. – А где это? Далече?

Но если народ – это большинство, то я тебе должен сказать, что народ глупее одного человека. Увлечь одного человека идиотской идеей намного труднее, чем весь народ.