– Да, – вдруг сказала женщины, продолжая смотреть в окно, – и все чиновники получают больше нас в несколько раз. За такую зарплату можно порадеть. Что уж говорить о сливках общества, когда они помимо высоких окладов имеют ещё другие доходы.

– На что вы намекаете? – спросил её Сергей Андреевич недовольным голосом.

– А вы знаете, как называют в народе общим словом нектар и пыльцу, которую собирают пчёлы? Если не знаете, то могу сказать вам. То, что собирают пчёлы, называется взяток.

– Вы хотите сказать, что мы берём взятки? – рассердился Сергей Андреевич.

– Раз уж наш разговор принял такой откровенный характер, – сказала женщина и посмотрела пристально в глаза Сергею Андреевичу, – то можно подумать, что вы не берете взяток.

– Могу побожиться, что я ни разу в жизни не брал ни у кого взяток, – сказал обиженно Сергей Андреевич.

– Ну, ни вы, так другие берут, – сказала женщина.

– Зачем же всех стричь под одну гребёнку? Мой товарищ тоже не берёт взяток.

И Сергей Андреевич кивнул в мою сторону.

– Просто, наверное, вы принадлежите к низшему слою чиновников, – сказала женщина, – и ещё не доросли до высоких чинов, чтобы брать взятки.

Сергей Андреевич сокрушенно тряхнул головой, показывая этим жестом, как его обидели слова женщины.

– Все говорят о коррупции, – сказал он расстроенным тоном, – но никто даже не имеет о ней представления. С таким же успехом можно говорить и о любом латентном периоде заболевания общества, например об общем безумии общества, или упадке нравов. Если бы я сейчас с пеной у рта стал бы вам доказывать, что никакой коррупции в нашем государстве нет, то я покривил бы душой, да и вы бы не поверили мне. Но давайте разберёмся беспристрастно в причинах этого позорного явления. Да я допускаю, что где-то ещё есть коррупция. Но о ней нам пока ещё ничего не известно. Потому что коррупция – это всегда частные случаи, где участвуют две заинтересованные стороны: дающий взятку и принимающий её, как правило, чиновник. Ведь каждый чиновник, прежде всего, является человеком. Это для вас все чиновники сливаются в единую тягучую слипшуюся массу из галстуков, белых воротничков и тёмных костюмов. Но уверяю вас, чиновники отличаются друг от друга также, как и все другие люди в нашем обществе, своими моральными качествами, характерами, привычками и привязанностями. Даже отношение к работе у каждого чиновника разное. Одни относятся к своему рабочему времени как к некой повинности, другие горят рвением на работе, стремясь построить свою карьеру, а третьи просто уходят в свою работу с головой, и не мыслят свою жизнь без этой работы. Как раз эти третьи и составляют лучшую часть чиновничества. Именно на них и держится весь наш аппарат и наше государство. Разумеется, как я уже сказал, каждый отвечает за своё дело, в котором он становится со временем специалистом и высоким профессионалом. Свою работу он может сделать удовлетворительно, хорошо или так превосходно, как больше никто не сделает. Всё зависит от усилий, которые он к ней приложит. Это и есть самый высокий профессионализм, когда человек делает что-то так, как никто другой не может это сделать. Но для того чтобы добиться в этом деле успеха, пусть даже это будет самое рядовое дело, нужно ни только на нём сосредоточиться, но и отдаться ему всецело, а значит, вложить в него всё своё старание, смекалку, ум и свой особый скрытый дар. Вы знаете, чем отличается в этом деле русский от немца?

Женщина покачала головой.

– Так вот я скажу вам, немец обладает скрупулёзностью, иными словами определённой дотошностью. Когда он разбирает дело, то он раскладывает его всё по полочкам, отделяя одну часть от другой. Можно сказать, расчленяет это дело по частям. А затем каждую часть рассматривает, изучает, исправляет, если нужно, промывает и высушивает на солнце, а потом также аккуратно собирает, складывает так, что перед ним возникает картина некой ясности этого дела. Всё у него чисто, аккуратно и, на первый взгляд, правильно, так как и должно быть на самом деле. Возникает как бы ясное представление картины этого дела. Но вот вопрос. Соответствует ли это представление самой истине? Эта причёсанная, приглаженная картина, является ли она истиной? И вдруг оказывается, что нет. А почему? Потому что немец не вложил в неё всю свою душу. Вернее, он пытался в неё проникнуть и одухотворить её, но у него ничего не получилось. Но зато это вышло у русского. А почему? – спросите вы. А потому что русский, разбирая это дело, вложил в него не только свою душу, но ещё и свою гениальность, иными словами, частичку себя. А что такое гениальность? Это внутреннее предвидение истины. Это то, что определяет истину, и отделяет истину от не истины. Для того, чтобы постичь истину, нужно быть не только профессионалом, но и высоко духовным человеком. То есть, иными словами, нужно иметь приближение к истине, и знать пути, ведущие к ней. А это требует ни только полного напряжение ума и всех душевных качеств человека, но ещё и нечто другого, чего нет ни у кого из других народов, – одухотворённости. То есть того, что связывает человека с высшим разумом. Погружаясь в это дело, русский как бы слышит, как этот высший божественный разум шепчет ему на ухо: «Делай это, а не то. Обрати внимание на эту деталь, которая подскажет тебе решение». И у русского всё получается. Ведь иногда человек просто не хочет постигнуть истину, потому что для этого нужно напрягаться. Не каждому хочется напрягаться по всякому пустячному делу. А таких дел тысячи проходит через наши руки. Если человек, работая с ними, постоянно будет пребывать в таком напряжении, то это может неблаготворно отразиться на его здоровье. Поэтому некоторые дела чиновник доводить только до ясности, но не до раскрытия истины. Этим он и довольствуется, сохраняя свои витальные силы и сберегая себя для тех дел, где предстоит ему полностью выложиться и показать, соответствует ли он своей истинной квалификации. Это вполне разумное правило, и система не может требовать от своего подчиненного этих сверхусилий, подобных молнии, этой постоянной концентрации воли, ума и сердца, которые изнашивают, и даже порой испепеляют человека. Поэтому такие проявления всплеска истины нуждаются в особых поощрениях.

– И этими поощрениями являются взятки, – с иронией заметила женщина.

От этого замечания лицо Сергея Андреевича искривилось как от зубной боли.

– Ну что вы такое говорите, – с упреком произнёс он, – слово взятка мне вообще не нравится, потому что оно несёт в себе уже осудительное значение. Взятку получают ни за что, иными словами, за то, что обязаны делать по закону, поэтому взятка является нарушением закона. Если человек обязан что-то делать по своему долгу, то почему он за это ещё и берёт деньги? Я говорю совсем о другом. Есть дела, которые должны как бы вознаграждаться дополнительно. Государство такое вознаграждение не может предоставить чиновнику, но проситель понимает, что если он заплатит этому чиновнику, то тот сделает всё так, как надо, не обходя и не нарушая закона. А иногда, чтобы это сделать, нужно быть просто гениальным чиновником.

– Значит, все ваши гениальные чиновники коррумпированы, – сделала заключение женщина.

– Видите ли, многоуважаемая гражданка, – сказал Сергей Андреевич и, наклонив в её сторону голову, понизил голос. – У каждого человека, кто сюда приходит, есть свои интересы, свой путь пробиться к правде, постичь истину. Иногда эти интересы и достижение личной правды бывают весьма далеки от общественных интересов. Все мы и каждый из нас куда-то движемся. Эти движения, если посмотреть на них из какой-то запредельной точки эфира, могут показаться хаотичными, а все мы в этом клубке будем похожи на червей. Так вот, личное и общественное – это разные вещи. Сверху мы должны следить за тем, чтобы ни одна такая тварь не съела другую, это у нас запрещено законом. К тому же мы должны следить, чтобы какая-нибудь тварь не прогрызла дыру в нашей оболочке, откуда в нашу среду могут хлынуть инородные тела и погубить всех нас. К тому же мы должны следить за тем, чтобы тот корм, который мы имеем, распределялся среди всех более-менее честно и равномерно. Вот и всё. Всё остальное – дела частного порядка. И если кто-то приходит ко мне и просит меня решить его частное дело, вернее, ускорить решение его дела, то есть, сделать так, чтобы его дело рассматривалось не механически общей машиной, а избирательно, штучно и в ручном исполнении, то он вправе просить чиновника о снисхождении. То есть, он может просить чиновника о его личном участии в решении этого дела, конечно же, в рамках законности. Я всегда поступаю в рамках закона. Для этого существуют у нас строгие правила, за которыми следит та же машина, которая и исполняет эти дела. Но если эта машина перегружена или дает сбои, одним словом, работает не так быстро, как бы хотелось, проситель прибегает к тому, чтобы заинтересовать чиновника в скорейшем решении этого дела, опять же в рамках этого закона. Он как бы рассматривает чиновника в роли своего адвоката. Хотя все мы, чиновники, служим системе и закону и являемся официальными лицами, но с другой стороны, мы всё же представляем собой и частные лица. Так вот, этот проситель для ускорения своего дела за определённое вознаграждение как бы нанимает официального чиновника в свои адвокаты, устанавливая с ним отношения как с частным лицом. По правилам, это нам, конечно, не положено, система сама запрещает нам заниматься этим делом в обход этой системы. Но некоторые чиновники всё же идут навстречу своим просителям и берутся за их дела, оставаясь в рамках закона.

– Вы знаете, – оборвала его женщина на полуслове, заявив, – у меня нет денег, чтобы дать вам взятку. Я – женщина бедная, одинокая, сама перебиваюсь с хлеба на воду.

– Да что вы такое говорите?! – испуганно воскликнул Сергей Андреевич и замахал руками. – Разве я у вас что-то прошу?! Я вам лишь объясняю, как может создаться впечатление о том, что якобы чиновники берут взятки.

Он перевёл на меня свой испуганный взгляд, пытаясь найти в моем лице защитника. Я же невольно опустил глаза.

– Как вы могли такое подумать? – произнёс он с горечью в голосе.

– Я – женщина простая, – сказала просительница, – вы уж извините меня, старую дуру, за то, что я не всё поняла в ваших объяснениях. К тому же вы говорите так сложно, что я не всегда вас понимаю. А иногда не могу сообразить, к чему вы клоните.

– Да ни к чему я не клоню, – возмущённо заметил Сергей Андреевич, – просто я пытаюсь объяснить вам всю сложность нашей системы. Ведь вы просили ответить вам, почему мы за три года не нашли вашего мужа. Вот я это и делаю. А потом, вы нас обвинили в коррупции, а я вам доказываю, что коррупции в нашей системе нет и не должно быть. А то представление о коррумпированности чиновников, сложившееся в народе, превратно и ошибочно. Есть совсем другое явление. По своей простоте душевной некоторые чиновники идут просителям навстречу, и за это их обвиняют во взяточничестве. Вот и всё.

– Я уж не знаю, что и подумать, – сказала женщина и покачала головой. – Вы так говорите, что я не знаю, чего вы хотите.

– Я ничего хочу! – сердито воскликнул Сергей Андреевич. – Это вы чего-то желаете, а я никак не могу вам втолковать, что всё, что мы делаем, мы делаем для общего блага, и для вас в том числе.

В это время дверь нашего кабинета открылась, и на пороге появился начальник нашего отдела Воротников.

– Что здесь происходит? – спросил он, строго глядя на нас. – Чем это вы здесь занимаетесь?

– Как чем? – удивился Сергей Андреевич. – Мы ведём приём посетителей.

– Ведёте приём так, что ваши посетители вылетают из окон?

– Но помилуйте, – воскликнул Сергей Андреевич.

Услышав эти слова, женщина вскочила со стула и заторопилась к дверям, столкнувшим с нашим начальником.

– У вас всё? – спросила он, уступая ей дорогу и проходя в кабинет.

– Да, да, – спешно ответила она, – я выяснила всё, что мне нужно.

Женщина выбежала из кабинета, даже не закрыв за собой дверь. В проёме двери я увидел, что на стульях своей очереди ожидает много народа. Начальник вернулся к двери, плотно её закрыл и обратился к нам.

– Так расскажите мне, что у вас произошло.

– Ничего такого не произошло, – сказал Сергей Андреевич и развёл руками.

Я тоже пожал плечами и сделал удивлённое лицо. Наш начальник подошёл к открытому окну и выглянул на улицу.

– Говорите, что ничего не произошло, а вот несколько минут назад нам позвонили и сказали, что вы кого-то выбросили из окна.

– Какая ложь! – воскликнул Сергей Андреевич.

Его лицо изображало неподдельное возмущение. Я тоже подумал, что это несправедливо перекладывать на нас вину за выпадение человека из окна. Воротников, пристально посмотрев на нас, зашагал по кабинету, а затем молча опустился на стул, на котором только что сидела женщина. Отвалившись на спинку, он закинул ногу на ногу и устало достал из кармана пачку сигарет. Мы с Сергеем Андреевичем не курили и даже не переносили запаха табака, но не посмели ничего сказать нашему начальнику, когда он закурил сигарету, выпуская кольцами дым изо рта.

– Мне, конечно, учить вас не надо, – сказал он после некоторого молчания, – вы и так на этой работе собаку съели. Сами понимаете, что всё это значит. К тому же, я и сам не верю, что из окна вашего кабинета мог вывалиться человек. Но, сами понимаете, мы не можем отмахнуться от свидетельств людей просто так. Когда поступил нам первый звонок, мы вначале посчитали его за шутку. Но потом нам стали звонить другие люди, и все они утверждали, что человек выпал из управы с третьего этажа из вашего кабинета. Сейчас мы проводим внутреннее расследование. Мы опросили уже тринадцать человек, свидетелей. И все они утверждают, что видели из разных мест, как человек падал их вашего окна.

– И куда же он делся? – спросил его Сергей Андреевич.

– В этом-то и кроется тайна, – сказал озадаченно начальник. – Все видели, как человек падал, но никто не видел, как он упал, и куда после этого делся. Нужно сказать, что под вашими окнами на газоне растёт довольно высокая трава. Но я сам полагаю, что не мог же он затеряться в этой траве. Ведь человек не какая-то букашка. Мы уже осмотрели место под вашим окном, но не нашли ни примятой травы, ни следов от тела. Управлять своим телом в полёте человек, конечно, может на большой высоте, как это делают парашютисты, но спланировать с такой высоты невозможно, гравитация его тут же придавит к земле, каким бы он не был лёгким. Нас удивляет, как, падая, он мог переместиться в другое место или раствориться в полёте. Так куда он делся?

Начальник посмотрел на нас с Сергеем Андреевичем вопросительно.

– Вы нас об этом спрашиваете?! – воскликнул Сергей Андреевич. – Мы не видели никакого человека, и уж тем более не видели, как он вываливается из окна.

Сказав это, Сергей Андреевич посмотрел на меня многозначительно.

– Это правда? – спросил начальник, устремив на меня свой проницательный взгляд.

Я пожал плечами, не зная, что ответить. С одной стороны, мой товарищ по кабинету отрицал всякую встречу с бомжем, и если бы я признался, что видел его, то дело оказалось бы ещё более запутанным, тем более никому не было известно, куда он делся. С другой стороны, я так был ошарашен всем случившимся со мной утром, что уже сомневался в истинности моих ощущений. Посмотрев на потолок, я не обнаружил там моего шара, с которым пришёл на работу.

– Так как? – спросил меня начальник, стараясь добиться внятного ответа.

– Я тоже ничего не видел, – соврал я.

– Значит, вы ничего не видели, – подытожил начальник, подозрительно глядя на нас, – тем более странно это слышать мне от вас. А вот многие люди в коридоре, ожидающие своей очереди к вам, подтвердили тот факт, что к вам заходил один мужчина, но от вас он не вышел. И у вас в кабинете его нет. Не могли же вы его спрятать в шкафу среди бумаг.

Он окинул взглядом кабинет и, кашлянув, заметил:

– В такой тесноте вряд ли можно спрятать где-то человека. Так как нам к этому отнестись?

Мы молчали.

– Как к заговору? – молвил он и затянулся сигаретным дымом.

Я почувствовал, как от сигаретного дыма у меня начинает болеть голова.

– Вы считаете, что мы – заговорщики? – обиженно спросил его Сергей Андреевич.

– Не вы, а все они, – сказал начальник, мотнув рукой с сигаретой в сторону коридора. – Народ всегда мечтает скомпрометировать власть. В этом своём желании он единодушен. А как же иначе, на кого он может ещё перекладывать все свои грехи и ошибки. Ну, конечно же, на власть. Если народ живёт плохо и бедно, то виновата власть. Если он погряз в пьянстве, лени и разврате, то виновата опять власть. Если он по уши сидит в грязи, тоже власть виновата. Кого ещё винить? Ни себя же. Мы для них как козлы отпущения, как красная тряпка, которая постоянно дразнит быка. Всегда они нас так принимали, и всегда будут нас так принимать. А почему?

Мы смотрели на начальника, боясь произнести слово.