Надо отметить, что теоретически военная контрразведка в Российской империи была изъята из ведомства полиции и подчинена Главному управлению Генерального штаба, штабам армий и военных округов, а работавшие в ее структурах жандармские чины изымались из органов политического сыска и прикомандировывались к соответствующим армейским подразделениям. Однако специфика Кронштадта заключалась в том, что работать контрразведчики должны были и на суше, и на море. Поэтому никто, кроме чинов Кронштадтского жандармского управления, взаимодействовавшего на межведомственном уровне одновременно с армией и флотом, не мог вести данную работу в достаточной степени эффективно. При этом надо отметить, что военные далеко не спешили оплачивать дорогостоящую работу по контршпионажу в полном объеме. Так, из израсходованных Кронштадтским управлением в декабре 1915 года на контрразведывательную работу 2890 рублей штаб Кронштадтской крепости возместил лишь 1800, оплатив их по статье на содержание секретной агентуры. Нехватка средств приводила к экономии. Из 25 секретных агентов и осведомителей, работавших на жандармское управление в этом месяце, только 9 человек получили жалованье по контрразведывательному бюджету, а 10 секретных сотрудников ежемесячного вознаграждения не получили вовсе. К началу 1916 года экономия на секретной агентуре и расширение внутренних займов из расчета будущих сумм от Департамента полиции стало основным способом сведения баланса Кронштадтского отделения, перегруженного контршпионской работой^[20].

С началом войны Владимиров постоянно направляется в секретные командировки: в Петроград, Гельсингфорс, Ревель, Териоки, иногда раз в две-три недели^[21]. Летом 1915 года Владимиров по приказанию главкома VI отдельной армии в военно-разведывательных целях был дважды командирован в Эстляндскую губернию на острова Эзель, Моон и Даго с секретным поручением. Это было не только крупнейшим расследованием в его жандармской службе, но и, по нашему мнению, началом второго крупного шпионского дела после известного «дела Мясоедова». Одной из задач VI армии было обеспечение безопасности побережья Прибалтийских губерний и Петрограда от возможного десанта немецких войск. После вынесения в марте 1915 года смертного приговора бывшему жандармскому подполковнику С.Н. Мясоедову было арестовано немалое количество людей, раскрыта целая «сеть немецкой агентуры», а к середине июня противники военного министра В.А. Сухомлинова, воспользовавшись его знакомством с Мясоедовым, добились отставки министра. Архитекторы дела Мясоедова, главным из которых был, бесспорно, генерал-майор М.Д. Бонч-Бруевич, были окрылены достигнутым успехом. Провал в Восточной Пруссии и только начавшееся великое отступление русской армии можно было объяснить работой германских шпионов.

Должность командующего VI армией занимал 70-летний генерал от артиллерии К.П. Фан-дер-Флит, однако уже с апреля 1915 года исполняющим должность начальника его штаба был назначен М.Д. Бонч-Бруевич. Он был направлен туда главнокомандующим великим князем Николаем Николаевичем с единственной целью: раскрыть немецкие шпионские организации в Петрограде и Прибалтике. Также перед отличившимся в мясоедовском деле генералом была поставлена задача собрать компромат на третьего в очереди престолонаследования великого князя Кирилла Владимировича и его супругу Викторию Федоровну, обвинив их в шпионаже. Задачей-максимум была дискредитация всех потомков великого князя Владимира Александровича.

Вот как это описал в своих мемуарах сам Бонч-Бруевич: «Своим назначением в 6-ю армию я был обязан тому, что в районе ее и самом Петрограде до крайних пределов усилился немецкий шпионаж. На моей обязанности было помочь престарелому и ветхому главнокомандующему армии Фан-дер-Флиту навести хоть какой-нибудь порядок в столице. Я доложил генералу Янушкевичу о своем намерении положить конец хозяйничанью германской разведки, и он от имени великого князя передал мне, что я могу действовать без опаски и рассчитывать на поддержку верховного главнокомандования. Еще через день я был приглашен на обед в поезд Николая Николаевича. После обеда великий князь, выйдя в палисадник, разбитый около стоянки, подозвал меня к себе. Взяв меня под руку, он довольно долго гулял со мной по палисаднику, разговаривая о предстоящей мне работе. “Вы едете в осиное гнездо германского шпионажа, – слегка понизив голос, сказал он мне, – одно Царское Село чего стоит. Фан-дер-Флит вам ничем не поможет; на него не рассчитывайте. В случае надобности обращайтесь прямо ко мне, я всегда вас поддержу. Кстати, обратите особое внимание на немецких пасторов, торчащих в Царском Селе. Думаю, что все они работают на немецкую разведку”. Оглянувшись и убедившись, что нас никто не слышит, великий князь попросил меня присмотреться к битком набитому немцами двору Марии Павловны. Вдова великого князя Владимира Александровича и мать будущего претендента на русский престол Кирилла, она до замужества была немецкой принцессой и не могла равнодушно относиться к нуждам родного фатерланда. “Ваше высочество, – взволнованно сказал я, – разрешите заверить вас, что я сделаю все для борьбы с немецким засилием и тем предательством, которым окружена 6-я армия”»^[22].

Бонч-Бруевич начал активно собирать всю возможную информацию и слухи о немецком шпионаже, прогерманских настроениях прибалтийских баронов. Нельзя исключать, что именно с его подачи редактор отдела внутренних новостей газеты «Новое время» А.М. Селитренников (псевдоним Ренников^[23]) опубликовал целую книгу, посвященную прогерманским настроениям среди русских немцев Лифляндской, Курляндской и частично Эстляндской губерний^[24]. Книга была написана на основе его же цикла статей в газете «Новое время». Посетив все уголки Прибалтики, не побывал автор разве что на островах Моонзундского архипелага, но дал исчерпывающее описание рижского и ревельского общества. Лейтмотивом книги Ренникова была так называемая немецкая измена, концентрировавшаяся вокруг национальных обществ и лютеранских приходов.

Основное обвинение Ренникова заключалось в том, что у немецкой аристократии Прибалтийских губерний много родственников в Германии, как среди политической, так и среди военной элиты. По его подсчетам, в Германской империи проживало 1746 родственников русских баронов. Причем подсчет велся примитивным образом, на основе русских и немецких адресных книг. Так, у Остен-Сакенов там имелось 34 родственника, у Врангелей – 9, у Ливенов, Штакельбергов, Тизенгаузенов и Энгельгардтов по 10, у Унгерн-Штербергов – 12, у Гротгусов – 13^[25]. Однако журналист умалчивал не только о том, что совершенно логично и неудивительно немцам иметь родственников в Германии, но и то обстоятельство, что большинство из них принадлежало к очень дальним генеалогическим ветвям, объединенным разве что общей фамилией и гербом.

Основной акцент в книге ставился на работу немецких союзов, и в первую очередь российского Deutscher Verein, который якобы являлся не только центром культурной и общественной жизни русских немцев, но и чуть ли не германской резидентурой и центром продвижения германских интересов. При этом доказательная база враждебности этой организации опиралась в основном на слухи и бесконечные перечисления немцев на руководящих постах в прибалтийской администрации, в том числе в полиции, а также на отдельные эмоциональные публикации в российских немецкоязычных газетах. В ответ Ренникову были опубликованы две книги депутата Государственной думы барона А.Ф. Мейендорфа, скрупулезно изучившего практически каждое предъявленное обвинение и давшего аргументированный ответ^[26].

Селитренников был опытный журналист, но ему не удалось собрать весомых доказательств измены, а отказы «Нового времени» публиковать приходившие в редакцию опровержения лишь ставили под вопрос сами обвинения. Необходим был голос ответственного государственного служащего. В качестве затравки для шпионского дела были использованы многочисленные рапорты и письма нервнобольного ротмистра пограничной стражи И.И. Рябцева, направлявшего их во все возможные органы военной власти. Он отмечал якобы огромные масштабы германского шпионажа на островах Моонзундского архипелага^[27]. Одно из писем Рябцева попало в руки начальника города Аренсбруга полковника П.В. Родзянко, родного брата председателя Государственной думы М.В. Родзянко. История была доведена до председателя думы, который немедленно включился в создание контрразведки и борьбу с германским засильем на островах^[28]. Фактический правитель Прибалтийских губерний П.Г. Курлов вспоминал о роли П.В. Родзянко в политизации конфликта. «Этот совершенно неуравновешенный человек вообразил себя генерал-губернатором, произносил зажигательные речи, позволяя себе злоупотреблять даже именем Государя Императора, и отдавал целый ряд распоряжений по гражданской части, так что мне пришлось даже запросить главнокомандующего VI-й армией: какими административными полномочиями облечен этот войсковой начальник? Поступивший ответ указал, что обязанности его ограничиваются строевой частью его дружины. Такое разъяснение дало мне возможность охладить пыл полковника Родзянко, но я вызвал вражду к себе как с его стороны, так и со стороны брата, председателя Государственной Думы, который, по-видимому, принимал деятельное участие в поддержке своего родственника».

«Расследование» немецкого шпионажа требовало более серьезных фигур, чем журналист Ренников, самовлюбленный полковник Родзянко или психически неуравновешенный ротмистр Рябцев, чье физическое и умственное переутомление не давало возможности поручить ему ведение следствия. Необходим был опытный розыскник, обладающий необходимыми полномочиями и навыками. Эстляндская и лифляндская жандармерия с недоверием относилась к лихорадочной ловле шпионов, считая ее проявлением шпиономании военных властей. Особенно скепсис усилился после дела подполковника С.Н. Мясоедова. Необходимо было также правильно выбрать точку нанесения «удара»: гнездом шпионажа, к примеру, в Риге было никого не удивить. Бонч-Бруевичем была выбрана идеальная локация острова Моонзундского архипелага (Эзель, Моон, Вормс и Даго), строящиеся в спешном порядке укрепления которых прикрывали от немецкого флота вход в Рижский залив и далее морской путь к Петрограду. Обнаруженная измена в этой ключевой точке обороны Прибалтики могла иметь эффект информационной бомбы.

Для расследования признаков немецкого шпионажа в Лифляндии и Эстляндии М.Д. Бонч-Бруевич направил помощника начальника Кронштадтского жандармского управления ротмистра В.В. Владимирова, который за две командировки (с 21 по 31 мая и с 19 по 29 июня 1915 г.) произвел масштабное расследование. Была проведена негласная агентурная разработка вызывавших подозрения личностей, опрошено 17 свидетелей, арестовано и помещено в Петропавловскую крепость 9 подозреваемых, собран компрометирующий материал против 25 представителей аристократии и влиятельных лиц немецкой диаспоры^[29]. В круге подозреваемых и скомпрометированных оказались три члена Государственного совета – О.Р. фон Экеспарре, П.П. фон Баранов и Ю.А. Искскуль фон Гильденбандт, автор опровержений Ренникова двоюродный брат П.А. Столыпина и один из основателей партии «Союз 17 октября» барон А.Ф. Мейендорф, бывший сенатор, гофмейстер двора граф К.К. Пален, эстляндский предводитель дворянства, бывший член Государственного совета барон Э.Н. Деллингсгаузен, один из идеологов и лидеров христиан-евангелистов России барон П.Н. Николаи, представители нескольких громких немецких фамилий, занимавших высокие военные и гражданские чины. Владимирову удалось «вплотную подобраться» даже к представителю романовской династии – правда не к Кириллу Владимировичу, как того хотело военное начальство, а к герцогу М.Г. Мекленбург-Стрелицкому, владельцу Ораниенбаума. Его жандармский ротмистр подозревал чуть ли не в подготовке шоссейных дорог и просек для удобства немецкого десанта при возможном штурме форта Красная Горка^[30].

Ротмистр расследовал отрывочные сведения о наличии немецкой агентуры среди лифляндских и эстляндских баронов и местного населения, сигнальных точек, негласно собирая данные, фотографируя, опрашивая свидетелей, даже невольно мимолетом раскрывая коррупцию по исполнению оборонных заказов. Результатом расследования стали уголовные и административные дела против представителей ряда известных германофильской позицией представителей местной немецкой аристократии, раскрытая сеть агентуры противника. Эта миссия подробно описана в публикуемых воспоминаниях В.В. Владимирова и приложенных архивных документах и материалах расследования. На следующий день после возвращения Владимирова из командировки вдохновленный подробным отчетом и внушительными результатами Бонч-Бруевич немедленно 1 июля представил его к ордену Св. Владимира IV степени «за отлично-ревностную службу и за особые труды, вызванные обстоятельствами войны»^[31].

Генерал-лейтенант П.Г. Курлов, занимавший с ноября 1914 г. до августа 1915 г. пост особоуполномоченного по гражданскому управлению Прибалтийским краем с правами генерал-губернатора, скептически отнесся к выдвинутым обвинениям, видя в них проявление шпиономании и политическую акцию. Чтобы не провоцировать дальнейшее нагнетание межнационального конфликта, он запретил публикацию книги Ренникова на эстонском и латышском языках^[32]. Также не поддержал выводов Владимирова начальник Лифляндского губернского жандармского управления генерал-майор А.П. Бельский, руководивший на первом этапе войны Варшавским жандармским управлением и уволенный оттуда по настоянию военного начальства за негативное отношение к массовым репрессиям, проводившимся контрразведками в Польше.

Неожиданно перспективное шпионское дело развалилось: начальник контрразведывательного отделения VI армии С.А. Соколов вопреки ожиданиям Бонч-Бруевича не спешил разворачивать крупное расследование. Вместо единого «дела о немецких баронах» контрразведка завела сразу несколько персональных дел, рассматривая обвинения и подозрения против каждого заподозренного в отдельности, тщательно и не торопясь. Ни отстранение Бельского от руководства Лифляндским управлением, ни замена Соколова на не отличавшегося щепетильностью М.М. Федорова не принесли Бонч-Бруевичу ожидаемых результатов. Разработка материала не дала фактических оснований для выдвижения обвинений в шпионаже, и большинство подозреваемых из расследования Владимирова или вовсе не были привлечены к ответственности, или же отделались высылкой во внутренние губернии. Нельзя исключать, что свою роль в медленном ходе расследования сыграл и немецкий погром в Москве, прошедший в конце мая 1915 г. в разгар расследования Владимирова и охладивший пыл властных германофобов. Отставка в августе 1915 г. великого князя Николая Николаевича с поста Верховного главнокомандующего поставила точку в деле о прибалтийских баронах: политический заказ отменился сам собой.

После расследования в Эстляндии и Лифляндии В.В. Владимиров был направлен в длительную командировку на Аландские острова также с контршпионскими целями. Значимым результатом обследования им русских позиций на архипелагах Рижского и Ботнического заливов Балтийского моря стало усиление полицейско-розыскных структур на стратегических укреплениях. 26 декабря 1915 г. приказом командующего флотом Балтийского моря адмирала В.А. Канина была создана жандармская команда Або-Аландской шхерной позиции в составе одного офицера и 30 нижних чинов при одном мотоцикле и четырех велосипедах^[33]. Команда была включена в состав Финляндского жандармского управления и находилась под руководством подполковника В.И. Ковалева^[34].

А 29 февраля 1916 г. приказом начальника Морского генерального штаба с подачи М.Д. Бонч-Бруевича была сформирована конная жандармская команда при управлении Моонзундской позиции. Штат команды состоял из двух офицеров и 15 нижних чинов^[35]. Оперативно она была подчинена Эстляндскому жандармскому управлению. Руководил Моонзундской жандармской командой ротмистр Ф.А. Кудржицкий, знавший специфику работы и с 1914 по 1916 г. служивший помощником начальника жандармской команды Морской крепости Петра Великого^[36]. Именно в основном из чинов этой команды был сформирован штат Моонзундской^[37]. Таким образом, отчасти благодаря деятельности Владимирова к весне 1916 года все крупные русские военно-морские сооружения на Балтике имели свои жандармские структуры. Однако катастрофическая для государственной безопасности нехватка кадров политического сыска не давала этим структурам развернуть работу в полной мере. Так, штат Моонзундской жандармской команды, утвержденный Морским министерством 1 апреля 1916 г., составлял всего 13 человек. На практике в наличии имелось лишь 10 человек, которые должны были обслуживать 11 пристаней: 8 на островах Даго, Эзель, Моон и Вормс и 3 на материке, на что требовалось не менее 15 жандармских унтер-офицеров. Дополнительно были необходимы жандармы для надзора за военно-строительными работами на оборонительных позициях и батареях и для надзора за местным населением, праздношатающимися и подозрительными личностями. Оставляла желать лучшего и материальнотехническая база. Ротмистр Кудржицкий уже в начале января 1917 г. просил о расширении штата до 25–30 человек и о замене неудобных в обслуживании лошадей удобными для передвижения по островам мотоциклетами и приобретения хотя бы одного катера для поездок между островами^[38]. В прошении, естественно, было отказано. Аналогичные прошения подавал и командир Або-Аландской жандармской команды Ковалев^[39]. Притом что у него было около 30 человек в подчинении, на островах имелось 23 батареи и создавались новые укрепленные позиции, за строительством и безопасностью которых должны были наблюдать жандармы.

Военные командировки были далеко не безопасными, хотя и проходили формально в тылу русских войск. Так, 27 ноября 1915 года, выполняя очередное поручение штаба VI армии в Пернове и Гайнаше, Владимиров попал под обстрел прибрежной территории немецкой военно-морской артиллерией. В этот момент он проезжал на автомобиле вместе с штабным офицером по прибрежной дороге между Уллой и Дагерортом. Заботясь о своей карьере, Владимиров не преминул доложить об этом командованию и добиться занесения эпизода в послужной список. Этот эпизод также нашел отражение в воспоминаниях в связи с «героическим» отражением полковником П.В. Родзянко якобы имевшего место немецкого десанта под Перновом, который на поверку оказался мистификацией самого Родзянко, растиражированной прогрессивной прессой.