Порядок из хаоса, или Левиафан, дитя оккультных розы и креста

Посвящается 95-летию со Дня рождения выдающегося русского философа Виктора Николаевича Тростникова и его философской антиутопии «Мысли перед рассветом»

«… Море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими; там плавают корабли, там этот левиафан, которого Ты сотворил играть в нем» (Пс. 103, 25–26).

«В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское» (Ис. 27, 1)

Нечаянно прерванное заочное знакомство

Есть аромат незабываемых вечеров, очарование которого ощущать начинаешь только по прошествии многих лет, даже десятилетий. Ну это как старые коллекционные духи или двадцатилетний коньяк – благоухание оных, единожды вкусив, так и сидит в тебе, особенно если обладаешь памятью на вкусы и запахи. Сюда можно добавить, что в ту пору уже витал по Москве привкус распада СССР, в чем признаваться друг другу, однако, считалось страшной ересью. Стало быть, все делали вид, что ничего не происходит.

Итак, это было 7 июля 1989 года, когда вечером, в пятницу, памятуя о Рождестве Иоанна Предтечи, к 17.00 на квартире историка Андрея Николаевича Зелинского, ученика Льва Николаевича Гумилева, расположенной при музее академика Николая Зелинского, в двух шагах от Манежа и Кремля, собралась честная компания творческой интеллигенции разных воззрений и убеждений, от модернистов-либералов до умеренных коммунистов, националистов и патриотов-почвенников, которых с тех пор трудно даже представить сидящими за одним столом, с целью встретиться с Орестом Высотским (1913–1992), незаконнорожденным сыном великого русского поэта Николая Гумилева от актрисы театра Мейерхольда Ольги Николаевны Высотской, с которой тот познакомился в 1912 году в дачном поселке Териоки. Поэт о сыне разве что догадывался, но никогда его не видел. К тому же, он был подло схвачен большевистской властью 3 августа 1921 года и расстрелян 26 августа того же года.

Большой дубовый стол в гостиной сервировала чаем жена Андрея Николаевича – замечательная русская поэтесса Юлия Григорьевна Шишина-Зелинская (1929–2018), врач-психиатр по первому своему призванию; ей, как считается, принадлежит термин «русский космизм». Посередине стола, как унылые мачты ушедшего под воду корабля, высились две бутылки портвейна «Массандра» средней ценовой категории, купленные неподалеку в магазине «Вина России» на Тверской. Две бутылки на такое сборище действительно грустно, подумалось мне: тогда на дворе стояла горбачевская антиалкогольная кампания, начинавшая помаленьку сворачиваться. Из известных людей, кроме Андрея Зелинского и его супруги, присутствовали поэт-песенник, монархист и диссидент Николай Браун (неразлучный со своей гитарой, но здесь оказавшийся без нее), секретарь Василия Шульгина в СССР, сын поэта Николая Леопольдовича Брауна (1902–1975), ученика Гумилева, посещавшего его «Цех поэтов», популярный критик Константин Кедров, приятная дама средних лет, как выяснилось, титулованный литературовед из Киева и доктор филологических наук (фамилию ее ныне не припомню), блестящий специалист по англосаксонской литературе Елена Кешокова из Литературного института, молодая, но весьма своеобразная писательница Валерия Нарбикова со своим мужем преподавателем французской литературы Иваном Карабутенко и вдова автора «Розы Мира» Даниила Андреева Алла Александровна, в девичестве Бружес, трагически погибшая в своей квартире в Брюсовом переулке в ночь с 29 на 30 апреля 2005 года в результате отравления угарным газом.

Виктор Николаевич Тростников.

Таким автор его увидел 7 июля 1989 года на квартире Зелинских в Москве

Признаться, встреча с незаконнорожденным сыном русского гения проходила скучновато: все оживлялись, когда Андрей Зелинский садился за рояль и исполнял песни, написанные им на стихи Николая Гумилева. Одна из них (на стихотворение «Наступление» от 1914 года) мне с тех пор врезалась в сознание и вспоминается по-особенному:

 
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня. <…>
 
 
Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей. <… >
 

После ее патетического исполнения, а последние двустишия в четверостишиях мы повторяли хором, случился антракт, и моя знакомая Марина Т. подвела меня к Виктору Тростникову, и мы пожали друг другу руки. Больше мы никогда друг друга не видели и нигде не встречались: то есть, единожды ненароком прервавшись, знакомство наше вновь стало заочным, восстановившись в своем статусе. Разумеется, я еще до этого события знал творчество русского христианского философа, математика и диссидента Виктора Николаевича Тростникова, участника легендарного альманаха «Метрополь» и приятеля Владимира Семеновича Высоцкого. Вот уж совпадение, согласитесь: на встрече с Орестом Высотским пожать руку соратнику по «Метрополю» Владимира Высоцкого. Вне всякого сомнения, нас осенило и соединило в то мгновение крыло души Николая Степановича Гумилева.

Немногим позднее пошли в ход «печальные» бутылки, но для всех нас, откушавших в гомеопатических дозах портвейна, вечер окончательно перестал быть томным, когда в квартире Зелинских нежданно-негаданно появились Александр Дугин и Гейдар Джемаль, сразу взявшись просвещать собравшихся каббалистической традиции авраамических религий и отвечать на вопросы вошедшей тогда в моду эзотерики. Как-то само собой личность Ореста Высотского отодвинулась на второй план, а мне от новых гостей довелось впервые услышать имя основоположника интегрального традиционализма Рене Генона. Дальше дошло дело и до шумной и многословной полемики вокруг ставшего уже пресловутым «русского космизма». Впрочем, такова яркая, даже ослепительная обстановка моего знакомства с Виктором Тростниковым: по-хорошему, нам тогда с ним не удалось перекинуться и парой-тройкой фраз. Хотя в подобных ситуациях и одно рукопожатие значит многое как страховка от забвения и уже невыразимый отпечаток памятования для обеих душ.

Что касается Ореста Высотского, то он умер в 1992 году в Тирасполе во время трагического кровопролитного конфликта между Молдавией и Приднестровской Молдавской республикой. Спустя 11 лет после смерти Ореста Высотского в издательстве «Молодая гвардия» вышла его книга «Николай Гумилев глазами сына».

Увы, о том знаменательном вечере на квартире Зелинских в компании разномыслящей московской интеллигенции, когда я мимолетно познакомился с Виктором Тростниковым, впервые увидев Валерию Нарбикову, Александра Дугина и Гейдара Джемаля (1947–2016), я не нашел ни одного упоминания ни в одном источнике по нашей недавней истории. А потому мой долг был рассказать об этом событии, в одночасье напрочь забытом, но навсегда живущем в сокровенной части моей души. Но ведь помнят его и молчаливые камни дома-музея академика Николая Дмитриевича Зелинского вместе с той державой, неумолимый маятник исторической судьбы которой уже запустил обратный отсчет.

Майский мед и сахарный тростник

Вообще фамилии Тростников и Тростинский явно искусственного происхождения, напоминающие нам о епископском жезле, а стало быть, семинарского и священнического извода. В связи с чем тут приходит на ум фраза из «Мыслей» Блеза Паскаля: «Человек – всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он – тростник мыслящий <…>». Впоследствии и сам Виктор Тростников, разумеется, подражая по форме Паскалю, назовет свое самое сильное философское произведение, написанное в 1977 году, «Мысли перед рассветом».

Будущий христианский философ родился в Москве 14 сентября 1928 года в семье Николая Ивановича Тростникова и Ольги Александровны, урожденной Лайер, римско-католического вероисповедания. По-видимому, от его голландско-немецких предков со стороны матери у него уже в довольно юном возрасте проявилась тяга к философии и совершенной форме своей деятельности, будь то математическая формула, философское выражение и любая научная систематизация: Тростников называл это синтаксисом, ведущим к смерти, ведь всякие застывшие формы мертвы, и нет Пигмалионов, способных ныне оживлять своих Галатей; отсюда смерть европейской, прежде всего германской философии и культуры, к чему мы еще вернемся позднее.

Здесь любопытно, что во время Великой Отечественной войны семья Тростниковых была эвакуирована из Москвы в Узбекистан, где Виктор с 14 лет и до окончания войны работал на сахарном заводе. Согласимся, что и фамилия у него, одновременно делающая аллюзию на епископский жезл, что ни на есть сахарная! Тут вспоминается девиз Сармунскоро братства, затерянного в Гиндукуше, к которому в молодости принадлежал наш выдающийся соотечественник Георгий Гурджиев: «Амаль мисазад як заати ширин» – «Труд создает сладкую сущность». А в нашем случае Виктор Тростников создавал эту сущность сначала в прямом смысле, трудясь на сахарном заводе, а затем и в переносном – своей деятельностью математика и христианского философа.

По возвращении в Москву Виктор Тростников был мобилизован на трудовой фронт и работал слесарем на 45-м авиамоторном заводе. В эти годы всерьез увлекся математикой, в результате чего поступил и окончил физико-математический факультет МГУ. Получив звание доцента по кафедре высшей математики, преподавал в МИФИ, МИСИ, МХТИ, МИИТ и других вузах и одновременно вел математический кружок в Московском городском Дворце пионеров и школьников. В 1970 году защитил кандидатскую диссертацию по философии под названием «Некоторые особенности языка математики как средства отражения объективной реальности».

В 1977 году написал свои «Мысли перед рассветом», а по сути Введение в философию естественных наук: произведение можно уподобить майскому меду – настолько в нем ясен и прозрачен, а одновременно и интеллектуален стиль философского изложения Виктора Тростникова. Увы, в своих более поздних трудах, уже зауженных конфессиональными рамками, философу не удалось достичь уровня «Мыслей перед рассветом», где он осмысленно выступает как общехристианский мыслитель, нисколько не отклоняясь от единожды избранного им надконфессионального положения. Вероятно, стоило продолжать в том же духе. Однако первый успех зачастую становится неповторимым. «Мысли перед рассветом» вышли в 1980 году в Париже, но еще в 1979 Виктор Тростников успел поучаствовать в скандальном диссидентском альманахе «МетрОполь», в котором опубликовал «Страницы из дневника», посвященные исследованию «души» или «энтелехии» в науке и очень перекликающиеся с «Мыслями перед рассветом». После всего этого Виктор Тростников, по праву ставший наследником традиции русской религиозной философии Серебряного века и эмиграции первой волны, подвергся репрессиям со стороны 5-го управления КГБ СССР. Правда, в отличие от вышеупомянутого поэта-песенника и белогвардейца Николая Брауна, арестованного в 1969 году и прошедшего мордовские, а затем пермские лагеря в 70-е гг., на излете брежневской поры к диссидентской интеллигенции относились уже намного мягче, чем во время укрепления партийного руководства, а потому Виктор Тростников был только отлучен от преподавательской деятельности и лишен возможности заниматься наукой. Вплоть до распада Советского Союза замечательный русский философ зарабатывал на хлеб как сторож, каменщик и чернорабочий. Правда, ко времени нашего знакомства в 1989 году на квартире Зелинских он уже являлся прорабом одного из московских СМУ.