– Да! – разошёлся Юлий. – О, да! Димка ж подарил тебе браслетик за три тысячи рублей на день рождения. Я сказал тебе вернуть эту фигню? Сказал! Почему не вернула?
– Не собираюсь.
– Мне самому это сделать? Хорошо, я завтра пойду к тебе на работу и верну, как бы только стыдно не было!
– Мне – за тебя? – съехидничала Алиса.
– За саму себя.
– Поздно спохватился, – сказала Алиса. – На дорогу смотри.
– Морду бы набить твоему Димке, онанисту унылому!
Алису аж подбросило. Она закричала на него. Юлий обернулся к жене, ошарашенный, и увидел, что та даже не покраснела – посерела. Лицо – как обтянутый кожей череп, взбешённое.
– Ты дурак!! – орала она. Запах её духов растекался по салону, словно Алиса пыталась им удушить водителя. – Я не думала, что ты такой идиот!! Ты придурок!!
Влепить ей пощёчину. Вот, что надо было сделать, и какая-то его часть очень хотела так поступить. Вмазать со всей силы, чтобы остался след на щеке, красный, не как этот жуткий, мертвенно-серый цвет. Чтобы она ударилась головой о дверцу машины и потеряла сознание. Чтобы заткнулась.
– Следи за языком, – произнёс Юлий. И опять вспомнил про шкатулку.
То, что в ней лежало, изменилось. Он понял это сразу, едва приподняв шкатулку с тумбочки. Он не мог её выпустить, он уже действовал машинально, по инерции, он словно наблюдал за собой со стороны, его руки сгибались, поднимая шкатулку к груди, хотя сердце наполнялось ужасом. То, что находилось внутри шкатулки, больше не было сухим и шуршащим. Она была заполнена чем-то жидким, тяжёлым и хлюпающим, как кисель, слишком густой, чтобы просочиться из-под крышки. Юлий уставился на шкатулку, как человек, проснувшийся поутру, не может оторвать взгляда от пятна у себя на коже, там, где ещё вчера его в помине не было. Борясь с паникой, человек гадает, идти ли к онкологу или всё обойдётся. Юлий же вообще не мог думать. Кажется, он даже перестал дышать. «Завис», как компьютер. Стоял неподвижно и пялился на шкатулку, впал в ступор, и долго-долго ничего не происходило. Потом…
«Он шевельнулся», – вспомнил Юлий. «Этот «кисель» внутри шкатулки. Заворочался, как живой. Я…».
Он отбросил шкатулку. Она с треском упала на тумбочку. Юлий подумал, что сломался замок. Сейчас крышка шкатулки откинется и комок слизи, огромная свалявшаяся сопля, покатится, чавкая, по тумбочке – прямиком к нему. Подпрыгнет и шлёпнется на лицо.
Вопьётся в лицо.
– Я уронил шкатулку и поцарапал тумбочку, – произнёс Юлий. – Шкатулка цела. Но я поцарапал тумбочку.
– Что?! – воскликнула Алиса. На её лице не было ничего, кроме отвращения.
– Поцарапалчёртовутумбочку, – выдохнул Юлий.
– Ты путём ничего не можешь сделать, – отрезала она.
Сколько раз за вечер она это произнесла? Три? А за всё время их совместной жизни? Юлий собрался огрызнуться, как вдруг услышал тиканье. Опять тиканье.
И ещё щелчки.
И скрежет.
Набор ритмичных звуков, сопровождающих работу большого и сложного механизма.
Эти звуки были достаточно громкими. Юлий слишком увлекся мыслями о шкатулке и, одновременно, ссорой с женой, иначе он бы заметил их сразу, как только та села в машину. Потому что это Алиса тикала. И щёлкала. И скрежетала.
Юлий смотрел на неё и смотрел. Глаз оторвать не мог. Ушам не мог поверить.
– Гляди, куда ты едешь! – заорала Алиса. Движение её челюсти напоминало работу механизма.
Их занесло на встречную, где они едва не столкнулись с «Мицубиси Паджеро», чёрным, словно безлунная ночь на кладбище. «Мицубиси» даже не посигналил. Он пронёсся мимо, как тысячетонный метеорит, прилетевший с самого дальнего края Вселенной.
«Я не схожу с ума», – с тоской подумал Юлий. – «Это всё происходит на самом деле. Алиса тикает, как напольные часы с маятником».
– Идиот, – пробормотала Алиса, отворачиваясь к боковому окну. Когда она разговаривала, раздавались щелчки, только совсем тихие, на грани восприятия. «Наверное, височно-нижнечелюстный сустав хорошо смазан», – предположил Юлий про себя. Он пытался справиться с дрожью.
До самого дома они не проронили больше ни слова.
Дома он откупорил бутылку «Хеннеси», которую ему больше года назад преподнёс пациент в благодарность за пару коронок на резцы. Кажется, в последний раз Юлий крепко напивался ещё в студенчестве. И совершенно точно, что до сегодняшнего дня он никогда не пил в одиночку. Но ведь раньше и Алиса не жужжала и не щёлкала. Раньше от неё не пахло (пусть и едва заметно) горячим пластиком и краской.
Как считал Юлий, он имел полное право напиться, и этим правом воспользовался сполна.
Скандал, упрёки, издёвку – всё, что случилось после, – он помнил смутно.
***
В четыре утра его разбудил звонок мобильника.
Юлий ночевал на диване в зале, куда его в наказание сослала Алиса. Он был даже рад этому: вряд ли он, пусть и пьяный, смог бы заснуть рядом с женой, тикающей, как советский холодильник. Юлий ещё не проснулся толком, а рука сама, среагировав на звук, рванулась к трубке, нашла её и поднесла к уху хозяина. Юлий не хотел, чтобы сигнал донёсся до спальни и всполошил Алису. Она стала бы выяснять, кто названивает в такую рань, и
(жужжать)
ворчать, провоцируя новый скандал. Несмотря на похмелье, Юлий угадал, кто разбудил его звонком, а предстоящий разговор следовало сохранить от жены в тайне.
Лишь один человек мог поднять с постели в такую рань.
– Эт я! – прогремел Толик Морозовский. Юлий не в первый раз восхитился силе, которая звучала в голосе приятеля. Энергия была такой мощной, что, казалось, могла заряжать мобильник прямо во время беседы. – Кое-что раскопал, брат. Да-а-а!
– Привет, – забормотал Юлий, усаживаясь на диване. Кольнуло – в шею и в бок. Гудела голова. От одеяла пахло жёлтым потом. – Рассказывай, что узнал.
– Значится, так, – рыкнул Толик по-глебжегловски. – Не знаю, с какими экспертами-оценщиками работает антикварный магазин, где тебе продали шкатулку, но эти ребята – профаны. Я б их уволил.
– Шкатулка действительно стоит больше, чем я за неё заплатил?
– Вот слушай. Сама по себе шкатулка не представляет особой художественной ценности. Она, конечно, симпатично смотрится, почти стильно, и сохранилась удивительно хорошо… латунь темнеет, ты же знаешь… но сама работа простая. Разве что над замочком создатель шкатулки потрудился на славу, раз никто не смог его открыть. В остальном – ничего, повторяю, примечательного. Ага! Платишь за возраст вещицы, а не за мастерство. Если бы не одно «но».
– Надпись?
– Да. Слушай. Мой знакомый рассказал, что подобных шкатулок было сделано несколько. Доподлинно установить, кто их изготавливал, не удалось. Есть на примете несколько фамилий европейских мастеров позапрошлого века, но ты их всё равно не знаешь, да и я, признаюсь, тоже. И неважно! Все эти шкатулки без надписей. Твоя – исключение. А такие исключения влияют на цену. Прилично так влияют. Кулёмы, продавшие тебе шкатулку, продешевили. Ты должен радоваться.
– Я богат или сказочно богат? – скривился Юлий. Толик хохотнул. – Удалось выяснить, что там написано?
– Брось перебивать. У меня телефон может разрядиться.
– Молчу.
– Ты оказался прав: надпись на шкатулке – никакая не латынь. Это вообще ни один из известных языков, использующих в письме буквы латинского алфавита. Но мне стало ясно, что эти слова – не тарабарщина. В том, как они расположены, есть система. Понимаешь? Сначала я решил, что это какой-то шифр.
– Продавец тоже самое говорил, – откликнулся Юлий.
– Я ни разу не лингвист, но знаю одного спеца. Знаком заочно. Это профессор Бенсман. Живёт и работает в Израиле. Мужик – гений в своей области.
– Звучит торжественно.
– Да не перебивай! Бенсман говорит, это санскрит.
– И?..
– Для санскрита используется разновидность письма, которая называется деванагари. Тот, кто заказал выполнить надпись на шкатулке, не был с деванагари знаком. Скорее всего, и с санскритом тоже. Предположительно, услышал слова на санскрите и записал на слух – латиницей. Человеку, не говорящему на санскрите, надо иметь очень хороший слух, чтобы разобрать незнакомые слова, их правильное звучание. Кто бы ни сделал надпись, он очень точно записал латиницей услышанное. Как говорит профессор, максимально приближенно к оригиналу.
– Скажи, что у тебя есть перевод, – не сдержался Юлий.
– У меня есть перевод! – провозгласил Толик и умолк. Юлий с недобрым предчувствием поднёс трубку к носу. Мобильник показывал картинку заставки.
Разъединило. У Толика всё-таки разрядился телефон. Юлий матюгнулся под нос.
Было слишком рано, чтобы собираться на работу. Не хотелось ни спать, ни вылезать из постели. Мучила жажда, но идти за водой на кухню Юлий тоже не хотел. Он укутался с головой в одеяло, потому что в зале было холодно, гораздо холоднее, чем в спальне, и, свернувшись, как эмбрион, вознамерился ждать утра… или звонка Толика. И сам не заметил, как провалился в сон.
Он несколько раз просыпался и снова засыпал, ворочался, пока стало совсем невмоготу. За полчаса до сигнала будильника он вылез из кровати и поплёлся по маршруту «туалет-ванная-кухня», в конечной точке которого собирался выпить воды и приготовить завтрак, Алисе и себе.
Из-под двери в кухню пробивался свет. У Юлия оставалась надежда, что он оставил лампы включенными с вечера, но надежда улетучилась, когда он услышал тиканье. Он обречённо вздохнул и открыл дверь. Действительно, свет зажгла Алиса.
Она сидела за столом, спиной к окну, лицом к телевизору. Перед ней стояла чашка с чаем и тарелка с творогом. Алиса отрешённо ковырялась в твороге вилкой, и Юлий подумал, что она сидит вот так очень давно. Чай в её чашке казался остывшим. Юлий потрогал чайник: тёплый, но не горячий.
– Аппетита что-то нет, – произнесла Алиса, глядя перед собой в одну точку. – Ты вчера напился. Ругался на меня.
– Что я говорил?
– Ты так кричал… – сказала Алиса и умолкла. Её вилка с противным скрипом размазывала творог по краю тарелки, совершая одинаковые круговые движения.
– Я не помню ничего. – Юлий по-прежнему стоял на одном месте, возле двери, не решаясь ни сесть, ни хотя бы налить себе чаю. – Я что-то сорвался… Трудный день на работе. Мне жаль, что так вышло. Прости… хорошая.
«Хорошая». Он нередко называл так Алису, и всегда это слово давалось ему легко, даже после того, как в их отношениях возникла трещина, превратившаяся с годами во всё расширяющийся разлом, который не заполнить ни подарками, ни курортами; он находился на одном краю, Алиса оставалась на другом; он кричал в отчаянии, а она равнодушно всё удалялась и удалялась от него. Но теперь Юлий произнёс это слово через силу. Точно пропасть расширилась настолько, что Алиса пропала из виду и слова больше не имели смысла.
– Не-ет, – протянула она. Алиса растягивала слова игриво, но сейчас ей совершенно не шла эта игривость, потому что сочеталась она со страшной и странной отрешённостью. – Ты говорил, что я плохая.
– Прости, – повторил Юлий. Он коснулся её запястья. Оно было твёрдым, холодным. Алиса вздрогнула и Юлий, угадав её желание, убрал руку.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила она. Словно желая его убедить, захватила вилкой творог и поднесла ко рту. Несколько крошек творога прилипли к уголкам её губ. Челюсти Алисы с автоматической размеренностью ходили вверх-вниз, вверх-вниз. Юлий смотрел, как жена жуёт пищу, и не мог оторваться. Он оцепенел от ужаса. Он понял, что произошло, хотя и не понял, почему.
Перед ним сидела кукла. Красивая, почти неотличимая от живого человека кукла. Механическое чудо.
Её кожа была из мягчайшей эластичной пластмассы нежно-персикового цвета, глаза – блестящее, пронзительно-зелёное стекло. Её волосы были приклеены к черепу. Движения были чёткие, собранные, как у японских человекоподобных роботов, которых Юлий видел по телевизору. Ни одного лишнего, расхлябанного жеста. Под пластмассовой оболочкой работали механизмы, двигались поршни; насос, а не сердце, проталкивал по сосудам янтарное масло; меха вместо лёгких гнали воздух, симулируя дыхание; гудели пружины в суставах и шестерёнки вращались в её голове. В горле или, возможно, за жемчужными зубами спрятался органчик, выдающий слова: «Хочу, купи, дурак…» и прочие другие из ограниченного набора.
Хрупкая, изящная, пленительная снаружи. Твёрдая, холодная, полная воронёных сложных деталей внутри.
«Господи», – ужаснулся Юлий. «И я этого раньше не замечал?! Как этого не замечают остальные?»
И следом внезапно возникла другая мысль, с сумасшедшинкой: «Интересно, если нажать ей на живот, она скажет: «Мам-ма»?»
Он хихикнул без всякого веселья.
– Что смешного? – спросила Кукла Алиса.
– У тебя творог на губах, вытри.
Алиса отложила вилку и взяла салфетку. Юлий следил за движениями куклы, как завороженный. Алиса поднесла салфетку к губам и замерла. Рука остановилась в воздухе.
– Алиса, – позвал Юлий. – Эй, Лис.
Он коснулся её плеча. Алиса не реагировала. Юлий наклонился и заглянул ей в лицо. Ни кровинки.
И никакого тиканья.
Юлий отшатнулся, схватившись за голову. Ему казалось, будто он слышит крики внутри своего черепа, целый хор. Где-то в квартире звонил-разрывался его мобильник. Стискивая голову, Юлий побрёл в зал.
Номер, высветившийся на экране, был ему незнаком, но когда он нажал кнопку вызова, в динамике раздался голос Толика.
– Звоню с мобилы Танюхи! – доложил он. – Просто не сразу нашёл, а то бы перезвонил раньше.
– Ты как раз собирался рассказать про надпись, – произнёс Юлий и удивился, каким спокойным оказался голос. Он вернулся на кухню. Алиса по-прежнему сидела в одной позе, уставившись в никуда. «Кукла, у которой кончился завод», – подумал он.
– Здорово ты увлёкся этой шкатулкой, – усмехнулся Толик. – Бенсман сделал точный перевод и скинул мне файл на «мыло», а я переслал файл тебе. Ну а вкратце суть такая…
«Опять отключился!», – перехватило дыхание у Юлия, но Толик, выждав театральную паузу, продолжил:
– Это типа заклинания или заговора. Его смысл в том, что владелец, дословно, «сосуда», – в нашем случае, очевидно, речь о шкатулке, – приобретает дар видеть истинную суть окружающих вещей. Использование этого дара, или знания, может изменить его жизнь.
– Как изменить?!
– Извини, старик, на шкатулке не написано, не уместилось, – ответил Толик. Он явно был доволен собой. – Так у тебя открылся третий глаз, а?
– Подожди… Я не понимаю… Ведь Алиса хозяйка шкатулки, я подарил её на день рождения…
– Вроде он летом, – хмыкнул Толик, но Юлий не обратил на реплику внимания.
– Или она не прочитала надпись на латыни? – продолжал он. – Всё это неправильно! Дар должен быть у неё, а не у меня!
Юлий вспотел, хотя в доме было холодно. Майка прилипла к телу. Трубка, которую он прижимал к уху плечом, наоборот, нагрелась, казалась раскалённой.
«И самое главное, зачем мне этот чёртов дар? То, что я женился на красивой кукле без сердца, я понял. Может, я понимал это ещё раньше, какой-то частью сознания, самой смелой, в отличие от другой, боящейся правды. Дальше-то что? Как мне быть с этой куклой?»
Где правильный ответ?
Не уместился на шкатулке, сказал бы Толик.
– Эй! – кричала трубка. – Юлианыч! Эта штука что, работает?! Это не гон?!
– Я думал вслух, – пробормотал Юлий. – Извини, Толик, мне нужно кое-что сделать. Спасибо тебе огромное за помощь…
– Юлиан, ты сказал!..
– Я тебе обязательно перезвоню, спасибо, – закончил Юлий и прервал сигнал.
Ящик с инструментами хранился в прихожей, в раздвижном шкафу. Юлий достал молоток и устремился в спальню.
Шкатулка казалось единственной реальной вещью в комнате: тёмная, увесистая, а интерьер, в котором она находилась – зыбким, эфемерным, расплывчатым, как продолжение сна. Когда Юлий подступил к шкатулке, на него накатило чувство дежа-вю. Он пошатнулся. Ему показалось, что сейчас он, как и вчера, поднимет шкатулку с тумбочки, только теперь внутри будет не жидкость. Он догадался, что найдёт внутри, но не мог подобрать слова, чтобы выразить, зафиксировать в сознании догадку; слова словно испарялись из головы. Оставленный на кухне мобильник опять зазвонил.
Нельзя мешкать. Юлий замахнулся молотком. В этот момент со щёлчком, сам по себе, открылся замок.
Слово было подобно скользкой рыбине, которую он ловил, как в ручье руками, в своей голове. Наконец поймал. Слово оказалось зябкое и покрытое медной чешуёй: ключ.
«Ключ», – повторил Юлий. – «В шкатулке ключ от неё же самой!»
Он опустил руку с молотком и откинул крышку… и внутри, на красной материи, действительно лежал ключ. Юлий мог бы испытать лёгкое разочарование от того, как просто он угадал ответ, если бы не размер и форма ключа. Ключ определённо не мог подходить к шкатулке: был слишком большим.
Ощущение дежа-вю всё не проходило. Под его влиянием Юлий испытал новое озарение. Он взял ключ и вернулся на кухню к своей застывшей в одной позе механической жене.
Он коснулся её плеч. Отметил, какие они костяные и жёсткие, как спинка стула, на котором сидела Алиса. Он потянул вниз её халатик, чувствуя, что раздевает манекен. Юлий взял жену за локти, прижал руки к телу; они сдвинулись с трудом, словно заклинившие двери троллейбуса. Наконец халатик соскользнул с плеч Алисы, обвис до пояса, открывая безупречно гладкий пластиковый торс, слегка блестящий, глянцевые груди с торчащими сосками, возбуждающие не сильнее, чем выпуклости у куклы Барби. Как и предвидел Юлий, между лопатками обнаружилось отверстие, формой напоминающее жирный перевёрнутый восклицательный знак. Оставалось лишь вставить в него найденный ключ и завести жену.
Завести жену. Завести жену. Завести себе жену. Завести жену до упора.
Юлий расхохотался смехом лающим, лихорадочным, страшным. От такого смеха люди должны терять рассудок – те, кто его слышит, или те, кто смеется сам. Осёкся, прижал ко рту кулак и тут же с омерзением отдёрнул руку, потому что в кулаке был ключ. Мобильник наконец заткнулся. Чувство дежа-вю схлынуло. Юлий в растерянности переводил взор с ключа на спину жены и обратно. Он перестал понимать, что делать дальше.
Ключ.
Отверстие для ключа, дыра в спине Алисы, дыра в форме перевёрнутого восклицательного знака.
Ключ.
Отверстие для ключа.
Ключ в кулаке.
Ладонь вспотела.
Отверстие.
Ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ.
Два слова слились в одно, бесконечное.
***
Юлий стоит и не может решить, завести или нет Куклу Алису, а на электронных часах микроволновки минуты всё преследуют друг друга.
И пока Юлий колеблется, пейзаж за окном постепенно заполняется скупым серым светом января… тёплого, бесснежного января, начавшегося так странно.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке