– А телевизор купи. Много интересного побачишь! Спустя час является Стелла. Ей уже донесли про вчерашнее, и она ездит по ушам нерадивому хозяину, каковой, если разобраться – чмо. В коридоре натоптано? Горшок не вымыт? Ах, вымыт?! А почему лужа в туалете?! Они идут в сортир, где подтверждается правота Стеллы, потому что Краб, когда ходил по малому, пустил струю мимо унитаза, значит, товарищ майор, бери в руки тряпку. И вечером претензии – от туристки, что расхаживает по квартире с видом хозяйки. Она так и заявляет: если б тут жила, все бы переделала по-своему! Чумак ищет поддержки Эдика, но, поймав его взгляд, рыжий только руками разводит. А тогда удалиться к себе, закрыться на ключ и сделать вид, что его нет.

Его и впрямь тут нет. Не должно быть, во всяком случае, он вроде как попал в плен, причем сдался добровольно. После возвращения из Афгана страна начала рушится, а Чумак зачастил в госпиталя: то нога, зараза, мучает, то ранение в голову даст о себе знать. Хреновый стал вояка, такого на «дембель» отправить – святое дело. И отправили, повесив медальку на грудь, даже приказ на подполковника оформили, чтоб пилюля стала не просто сладкой – приторной. Но от бумажных погон майор ВДВ отказался. А тут дочка выросла, начала романы крутить направо-налево, глядь, уже замуж выскочила! Причем за гражданина Германии! Уехала, понятное дело, и началось: хрена, мол, сидеть в этой стране?! Что здесь ловить?! Супруга обрабатывала «дембеля» ежедневно; а держава, между тем, катилась в пропасть, и экс-майор после очередной госпитализации дал слабину: едем, черт с тобой! Только переехали в Берлин, а доченька любимая уже развод оформляет! Супруга на этой почве слегла, да так и не оправилась – скончалась через год. Жили по съемным квартирам за счет дочки, хотя та не столько работала, сколько искала новую партию. И таки нашла своего американца долбанного, который тут же увез ее в Миннесоту. Хорошо, папаше-ветерану оформила вид на жительство, и тот поимел право на социальное жилье, копейки кой-какие, ну, чтоб не загнуться. Дальше связями оброс в среде украинских мигрантов, халтуры появились, да так и застрял «в плену». Куда возвращаться? Жилье-то продали перед отъездом, а ехать на родину вроде как смешно. Двоюродная сестра недавно разыскала его, звонила несколько раз, мол, если хочешь – приезжай в Кулевчу, живи у меня. Но где Чумак, и где эта Кулевча?!

Детские впечатления почти стерлись из памяти, лишь изредка вспоминались крашеные синие штакетники и свисающие ветви, усыпанные вишнями. Юный Коля Чумак всегда ходил вдоль штакетников, обирая сочные соседские ягоды, хотя в собственном саду вишни было завались. Соседская – всегда слаще, говорила бабушка; зато ее вишневый компот не имел равных в селе: к ним даже болгары приходили за компотом, просили продать. Выглядели «болгары» так же, как бабушка, и говорили вроде на понятном языке, но их почему-то отмечали особо. Что еще сохранила память? Гусей, что однажды защипали до синяков на лодыжках; классы начальной школы, где невысокому худощавому парнишке все время приходилось доказывать что-то кулаками; а еще визит военного, что однажды забрал его прямо с уроков. Когда папаша, герой войны, скончался в госпитале, а мамаша, стерва, не вернулась с очередного курорта, бабушка отписала в Московское суворовское училище (чуяла, что скоро помрет), и волшебник с погонами вскоре прибыл в село, затерянное на границе Украины и Молдавии. Прибыл, оформил документы, и с той поры жизнь пошла от приказа до приказа.

Странно, что Чумак совсем не помнил Свято-Никольскую церковь, фотографию которой сестра прислала в письме. Писала, что храм этот особенный, там замечательный батюшка Павел, а главное, чудодейственная икона Спасителя имеется. Ее преподнесли в дар, считай, черную совсем, и вдруг она в одну ночь просветлела! Лик проявился, и кто к этой иконе, значит, приложится, сразу излечивается! И хотя сестринский пафос был неподделен (набожной сделалась!), все это воспринималось, как народные сказки. Отсутствовала, короче, родина у советского майора, утонула она, ушла на дно, даже пузырей не осталось…

Одно время поддерживали звонки Ваньки Потапова, дружка афганского. Было дело: заперли в одном из ущелий батальон Потапова и косили бойцов, как траву. Наверняка всех покосили бы, да Чумак со своими орлами на поддержку выдвинулся, и все огневые точки из минометов накрыл. Ванька всякий раз тот случай вспоминал, даже неудобно было.

– Цену ты себе не знаешь, Петрович! Ты ж герой!

– Да ладно тебе…

– Ничего не ладно! Вот хрена ты там сидишь?! Тебе молодежь воспитывать нужно! Если им про тебя рассказать…

– Зачем? Я не генерал Громов какой-нибудь… Как он, кстати?

– Поднялся на время, до губернатора даже дорос. Но сейчас загнали за Можай, где-то в Приморье бизнес крутит…

– Что ж так?

– Не по чину брал, думаю. А генерал Шпак – тот в авторитете до сих пор. Виделся с ним как-то, так он тоже тебя вспоминал. Хрена, говорит, делает у немцев майор ВДВ?!

– Бывший майор, – вставлял Чумак, но его перебивали:

– Бывших десантников не бывает! Так вот Шпак говорит: почему Петрович там, а не здесь?!

Эти разговоры (хоть Чумак и спорил) грели, напоминали о чем-то большом, огромном, что соединяло майора, Ваньку Потапова, Сашку Клюева, Громова, Шпака и еще миллионы людей в целое, что сияет над головами, как слепящее солнце Афгана. Потому-то и суетился майор, зарабатывал правдами и неправдами, чтоб вырваться из «плена». Он соберет нужную сумму и в один прекрасный день помашет ручкой благоустроенной бундес-тюряге: ауфвидерзеен, дамен унд херрен! Натерпелись, будет!

Но в последние месяцы Ванька звонить перестал. И на звонки Чумака не отвечал, может, тоже в госпиталь угодил (в нем железа сидело – будьте-нате!). И Чумак окончательно потерялся. Вокруг крутились какие-то полулюди, с которыми на одном поле не сядешь – в других обстоятельствах. Да где возьмешь «другие»? Опора утрачена, под ногами – вязкое месиво, болото, того и гляди, засосет…

Погрузившись в беспокойный сон, Чумак оказывается на горячей броне бэтээра. Там же сидят одетые в форму десантников Потапов, Клюев, даже генерал Громов (правда, с погонами капитана мотострелковых войск) покачивается, усевшись с краю. Чумак хочет подколоть начальника, мол, разжаловали, да? Но раздумывает: это же мелочь, главное, они опять вместе! И катят (ну и ну!) по Unter den Linden!

– Вань, я что-то не понял… – озирает майор тянущиеся вдоль улицы бутики и рестораны. – Куда мы направляемся?!

– Как куда?! К Рейхстагу!

А ведь верно, движутся в сторону Бранденбургских ворот! Гуляющая публика, завидев боевую машину, сгибается в поклоне или в страхе жмется к стенам домов. Правильно боитесь, фрицы, сейчас мы будем брать вашу главную цитадель еще раз. Есть ли у нас флаг?

– Есть! – Клюев вытаскивает из-за пазухи красное полотнище с серпом и молотом. Чумак хлопает его по плечу.

– Молодец! Ставлю боевую задачу: водрузить знамя на самой вершине купола! С тобой пойдет подполковник Потапов!

Клюев смотрит на прозрачный купол цитадели, что сияет на солнце.

– А не соскользнем? – спрашивает с сомнением.

– Саня, ты чего?! Ты ж дворец Амина штурмовал! А тут какой-то Рейхстаг! В общем, выполняй задачу!

Они уже проскочили ворота, пересекли линию разрушенной берлинской стены, так что цель совсем рядом. Но бэтээр вдруг резко сворачивает и несется в Тиргартен. Чумак ползет к кабине.

– Эй, боец! – стучит по броне. – Почему отклонился от маршрута?!

Да только водила не слышит, топит газ, и вот уже рядом мелькают деревья – они углубляются в парк, чтобы остановиться возле металлического ангара. Из кабины выскакивает Краб (вот сюрприз!) и машет клешнями, мол, слезайте, приехали! Какого хера?! Мы собирались цитадель штурмовать!

– Почекае цитадель. Зараз трэба працюваты!

Он открывает боковую дверцу, Чумак сует голову внутрь и обалдевает: весь объем занят ротбандом и черепицей Braas!

– Ни, не весь! – читает мысли коварный Краб. – Твой товар тоже тут.

Он тычет куда-то вглубь, где виднеются коробки, что обычно оставляет Шульман. После чего обнаглевший штатский деловито разъясняет офицерскому составу: нужно разгрузить товар, а потом можете хоть Рейхстаг брать, хоть Центральный вокзал. Офицеры переглядываются, а Чумак чувствует, как изнутри поднимается горячая волна: да что ж ты, сука, себе позволяешь?! Да я ж тебя, выползка уголовного…

– Руки за голову!! Лицом к стене!! А теперь по законам военного времени… Расстрелять эту сволочь! Ну?! Стреляйте же! Стреляйте!!

Выпадение из сна происходит внезапно: его кто-то тормошит, приговаривая:

– Эй, афганец! Возвращайся с войны!

Очнулся, а над ним рыжий турист в пижаме.

– Порядок? Извини, мне-то по фиг, но мою крики пугают. Иди, говорит, успокой этого… Ну, я пошел!

3.

Пока квартирует приезжая парочка, Шульман не показывает носа. Хотя показать хочется, видно по его нервным звонкам. Когда будешь один? Послезавтра? О’кей, навещу!

Наконец, «пришельцы» отваливают. Улучив момент, Эдик забегает на минуту, они успевают махнуть по сто, и тот на прощанье выдает:

– Моя, конечно, от тебя не в восторге….

– Я тоже, – парирует Чумак, – не в восторге!

Рыжий всхохатывает.

– Ну да, ну да… Но здесь ей страшно понравилось! Хочет такую же квартирку прикупить, ну, иногда самой приезжать, в остальное время – внаем сдавать.

Днем заезжает Стелла, чтобы отдать долю Чумака, а вечером на пороге возникает Шульман вместе с мрачноватым грузчиком, вроде как турком. Турок ни бельмеса по-русски, зато работает, как зверь: пять минут – и комната очищена. Будет ли следующая партия? Неизвестно, озабоченно отвечает Шульман. Проблемы сейчас, как бы вообще бизнес не накрылся.

– Это из-за событий? Ну, там… – машет Чумак рукой куда-то на восток.

– Из-за них. Не нравится мне это. Деньги любят тишину, а на исторической родине нынче шумно.

Чумак безропотно выполняет очередную просьбу, мол, надо оставить небольшую сумочку.

– Только на виду не ставь… – говорит Шульман.

– Да я прикрою! Вот, накидка есть…

– Лучше в шкаф. Или под кровать. У тебя ж тут посторонние, а препараты очень ценные, не дай бог…

Он, как всегда, платит за услугу вперед. Поставив сумку в шкаф, Чумак прячет под белье полученные от «партнеров» евро, считая это еще одной ступенькой к заветной мечте, дескать, мало-помалу, зернышко к зернышку, глядишь, и наберется сумма. Но на телевизор (подержанный – на всякий случай) он все-таки тратится.

Для настройки Краб засылает дружбана по имени Остап, и тот за пять минут, потыкав в пульт, настраивает нужные программы.

– Тут на нашей мове, тут – на москальской… – поясняет. – Немчуру хочешь дивитися?

– Обойдусь, – говорит Чумак, усаживаясь перед экраном.

Волшебное окно показывает мир, покинутый много лет назад. Мир гудит, орет, выступает с трибун, дымит подожженными покрышками, и метает коктейли Молотова. Что повергает майора в шок. В бундес-столице тоже бузили то левые, то правые, но тихий квартал неподалеку от Zoo волнения обходили стороной. А здесь?! Но вскоре Чумак обвыкается, и пульт в руках перестает отдыхать. Он предпочитает «москальску мову», поскольку «ридну» знает через пень-колоду. Хотя такие новости даже на фарси-кабули (тоже напрочь забытом) будут понятны. В программы включаются сериалы, передачи о здоровье, о кулинарии, то и дело мелькает реклама, но Чумак моментально жмет кнопку, чтобы переключить на самое горячее, самое тревожное.

Было тут что-то знакомое. Трудно входить в бой, Чумак это знал, зато потом хрен выйдешь! Ну и толпы, опять же, магнетизировали. Майор отвык от толп, сторонился их, жил, как одинокий волк. А на самом деле – страдал, мечтал о чем-то общем, сплачивающем, сияющем над головой и т. п. Волк-одиночка тоже приближается порой к стае, чтобы прибиться, а человеку к своим хочется тем более. Вопрос, правда, кто свои? В эти дни несколько раз забегал Краб с Остапом и еще какими-то людьми, они пили шнапс, именуя его «горилкой», и тыкали пальцами в экран, мол, бачишь?! О це суки, поубивав бы! Кажется, «суками» были люди в камуфляже, что пытались сдерживать толпу, но Чумак это не комментировал – не составил пока мнения. Ему тоже наливали, было видно: считали за своего. Он же плыл по течению, нутром чуя: за этими хлопцами стоит что-то сильное, а главное – общее, о чем давно тосковал…

В один из погожих теплых дней, когда погода почти весенняя, он усилием воли отрывает себя от экрана, чтобы прогуляться. Редко выбирался за границы квартала, благо, маркет в двух шагах, где и еда, и выпивка по приемлемой цене (владелец-турок держал низкие цены); и банкомат недалеко, чтоб евро снять; и больница в пешей доступности. Берлин же майор не любил, он был вроде как символ вселенского зла, город-враг, который никогда не отмоется, пусть даже десять каменных солдат поставит в Трептов-парке. Однажды социальная работница, что пасла российский контингент, сказала:

– Здесь русским жить легче.

– Чем где? – усмехнулся Чумак правой половиной лица (левая в тот момент дергалась).

– Чем в Бонне, например. Или в Ганновере. Берлин – мегаполис, тут легче затеряться. Много соотечественников, опять же. А главное, он грязный, как… – она рассмеялась, – В общем, как ваши города!

Со временем Чумак убедился в ее правоте: мусора хватало, особенно в выходные, когда парки и скверы вдоль Шпрее заполнял гуляющий народ. Урны на аллеях быстро переполнялись, но мусор не убирали; и алкашей, что валялись в отрубе на траве, не забирали, так что близкий сердцу бардак, по идее, должен был примирить с реальностью. Увы, не примирял. Чумак даже язык демонстративно не учил, имея словарный запас на уровне «хенде хох» и «гитлер капут». Не заслужил этот язык изучения, навсегда остался речью врага…

Не вызывал отторжения разве что Zoo, куда Чумак и направляет стопы. Билет недешевый, но удовольствие того стоит, и вскоре он проходит через индийскую арку со слонами, чтобы оказаться среди братьев меньших (многие из которых – в разы больше человека). Это целый звериный город, да что там – страна животных, устроенная вопреки уставам ООН внутри германской столицы. Если бы не специальные таблички, тут запросто можно затеряться, во всяком случае, не найти, чего хочешь. Чего хочет Чумак? Есть одно желание (странное, если честно), и он шарит глазами по табличкам, на которых не только немецкий текст, но и силуэты представителей фауны. Слоны – замечательно, хищники – тоже любопытно, но ему требуется другое. Насколько он помнит, следует двигаться против часовой стрелки, так быстрее достигнешь места, где поселили самых больших обезьян. Он идет, почти не задерживаясь у просторных вольеров, в большинстве из которых гуляют животные. На удивление теплый денек, и есть надежда на то, что его любимцев тоже выгонят из «зимних квартир» на свежей воздух.

Добравшись до цели, он понимает: не ошибся. Огромных черных горилл поселили на острове, отделив от праздной публики заполненным рвом водой. Гигантские обезьяны не суетливы, как мартышки или павианы, они сидят, лежат либо лениво движутся к тому месту, куда упадет брошенная служителем пища. Этот деятель в униформе тоже не спешит, под стать подопечным: бросит свеклу – и ждет, пока обезьяна доберется до вкусного клубня и медленно его разжует. Теперь парочку стрелок лука-порея, чтобы другой гоминид подкормился; и все это под рукоплескания публики.