– Зачем мне врать, посуди? Меня князь попросил к тебе придти и сказать все это тебе. Я у него на службе не состою, согласился просто потому, что несложно это – зайти. Мы просто по пути заглянули с братом Арсением. Брат Арсений дал обет молчания, и идем мы на паломничество, и князь об этом знает. Он спросил – каким путем идете? Я ему сказал – через Черешенный Бугор. Ага, говорит князь, так вы зайдите тогда к Грибу.

– Это все хорошо. А вот ты скажи мне, монах, что же я такого князю-то сделал, что он гневается?

– Уж не знаю, Гриб. А только грозит князь, что если не будет ему ответа от тебя скорого, то продаст он тебя … стыдно сказать … греку какому-нибудь, чтобы пристроил он тебя по прибытии в Константинополь … стыдно сказать … на галеру. Закуют в цепи, веслом махать следующие пять лет.

Глаза Гриба сверкнули. Он выпрямил спину.

– Ты не забывайся, княжий прихвостень!

– Сердится он, только и всего, – сказал Хелье, отмахиваясь. – Не думай, ничего такого не собирается он предпринимать. Но все-таки, наверное, нужно тебе что-то сделать, как-то исправить положение.

– Ты, монах, не говори, чего не знаешь. Ты не рассуждай. Ты прямо мне толкуй – что за вину мне князь приращивает, что ему нужно от меня?

– Не знаю я! – сказал Хелье, разводя руками от досады. – Что-то ты натворил такое, очень, видать, неладное. Может, украли что люди твои, не спросясь. Может, сына какого-нибудь воеводы похитили. Откуда мне знать, что в Новгороде происходит. Я не бирич и не купеческая жена, сплетнями не интересуюсь, пребываю в полном неведении. Я тебе сказал, а уж твое дело – исправлять.

– Да не знаю я, что исправлять! Ничего такого особенного не произошло за последний месяц.

– Может, кто другой чего натворил, а на тебя напраслина?

– Другой? … – Гриб посмотрел в сторону и подумал немного. – Разве что … да … Свистун к нам прибыл в Новгород. Может, он?

– А кто такой Свистун?

– Ну уж нет. Не поверю я, монах, что ты не знаешь, кто такой Свистун.

Хелье пожал плечами.

– Да что ты скоморошничаешь тут передо мной? Свистун. Свистун Киевский. Приехал в Новгород. Недавно.

– Не знаю я никакого Свистуна, – сказал Хелье совершенно искренне.

– Свистуна не знаешь?

– Нет.

– Либо ты врешь не очень складно, либо вы, монахи, и вправду не от мира сего. Свистун. Самый знаменитый разбойник и на Руси, и в Земле Новгородской, да и у поляков его знают.

А может Свистун мне его и подослал, этого сопляка в монашеской робе, подумал Гриб. Узнать как и что. А то и свалить что-нибудь на меня. Не просто так он в Новгород явился, замышляет что-то. Попробуем монаха поймать на слове.

– Ты вот что, монах, – сказал он. – Ты как пойдешь в Рюриков Заслон, так ты там и объясни про меня, мол, не знаю ничего, ни в чем участвовать не хочу.

– Рюриков Заслон? Это где же?

– Ну вот что, – рассердился Гриб. – Ты мне голову-то не морочь! Ты мне еще скажи, что не знаешь, где детинец находится!

– Где детинец – знаю.

– Зачем Свистун к нам пожаловал – это не мое дело. Я ему не судья. Но и помогать ему не буду, и пусть об этом знают – и он сам, и князь, и посадник.

В дверь стукнули три раза.

– Поди к лешему! – крикнул Гриб.

В помещение быстро вошел ужасно неприятного вида человек и вороватой рысью, боком, приблизился к Грибу.

– Не гневись, кормилец, – сказал он ему подхалимским тоном, косясь на монахов. – Очень важные слова скажу я тебе сейчас.

Он наклонился к уху Гриба и зашептал.

Выслушав важные слова, Гриб некоторое время размышлял, после чего поманил подхалима к себе и быстро сказал ему что-то на ухо. Подхалим поклонился и, так же как прежде косясь на монахов, боком выбежал из помещения.

Гриб уселся поудобнее на скаммеле, поставил локоть на колено, сжал кулак, и положил на него подбородок. Некоторое время он смотрел на Хелье, а потом перевел взгляд на Любаву.

– Это хорошо, что вы ко мне пришли, – сказал он. – Если бы вас поймали на улице, беда бы приключилась. А так все будет очень даже … э…

– Безбедно, – подсказал Хелье.

– Обет молчания – это очень удобно, – продолжал Гриб. – Не знаю, правда, как к нему отнесется посадник наш Константин … или Ньорор, предводитель варангских наемников … ну, может уговорят нарушить обет. Ах, да, Хелье … тебя ведь Хелье зовут? Противное какое имя. Польское, небось?

– Датское, – ответил Хелье.

Что он плетет, листья шуршащие, думал он, отвязывая бечевку, удерживающую сверд под робой в вертикальном положении. Откуда ему знать, зачем Любава понадобилась Ньорору. А Житнику-то она вообще ни к чему. Или к чему?

– Ну вот, датское. Дурной народ вы, датчане.

– Я не датчанин.

– Помолчи, дружок. Тебе сейчас полезнее всего помолчать. Потому как ты невелика птица, и за тебя мне никто медяшки ржавой не даст. Это спутник твой, то бишь спутница, которую беречь нужно, за нее награда обещана. А тебя можно и в расход. Ты просто сопровождающий.

– Кому именно обещана награда и кем? – спросил Хелье.

– Ага, – сказал Гриб. – Вижу, и ты не чужд корысти! Все мы, люди, одинаковы. А только не всем награду предлагают, а только тем, кто может ее заслужить.

– То есть, именно к тебе приходили люди Ньорора … и Житника?

– Не знаю, кто такой Житник. Но, да, приходили, конечно. В Новгороде кого сыскать – это лучше моих людей не найдешь. Все знают, везде бывают.

– Как Эрик Рауде, – подсказал Хелье.

– А?

– Нет, это я так просто.

За дверью раздались шаги многих ног. В помещение вошли сразу несколько мужчин и одна женщина совершенно зверского вида, простоволосая, в богатой, явно не ею самой и не для нее купленной, одежде.

Гриб лениво повернул к ним голову, разжал кулак, нехотя вытянул указательный палец и указал им, пальцем, на то место, где только что наличествовали двое монахов. Пришедшие завертели головами. Повернув голову обратно, Гриб вместо двух монахов увидел только одного. Те из пришедших, у кого реакция была лучше, вознамерились было метнуться – не к монаху, но к Грибу, что его неприятно поразило – и остановились.

– Стойте, будто вас к осине привязали, – сказал голос Хелье над ухом Гриба.

В этот момент Гриб почувствовал жгучую боль на шее, справа от кадыка.

– Не двигайся, – сказал Хелье.

– Ты … ты мне, хорла, горло порезал! Ты знаешь, что я с тобой за это сделаю?

– Темно тут, – сказал Хелье. – Не видно ничего. Был бы сегодня солнечный день, я бы так не спешил. Но ты уж не двигайся, а то ведь всерьез порежу. Как это в баяновой саге поется? … Впрочем, не помню.

Зверского вида женщина вдруг взвизгнула и отпрыгнула от Любавы, которую собиралась взять в захват.

– Скажи им, – сказал Хелье.

– Не двигайтесь, – приказал Гриб.

– А не найдется ли у вас, люди добрые, веревки покрепче? Вон ты вот, – Хелье безошибочно определил человека с веревкой. – Ну-ка, кидай ее сюда. Мне под ноги. Не сходя с места.

Локтей восемь вервия, свернутого в бундль, хлопнулось у ног Хелье.

– Теперь ступайте вон, – сказал спаситель Любавы. – Ступайте, ступайте … – Напрягши память, он вспомнил не очень понятное ему киевское выражение. – Нечего тут.

Его поняли.

Как только лихие люди оставили помещение и встали за дверью, готовые ворваться в любой момент, Хелье кивнул Любаве. Та, чувствуя себя свободнее, чем раньше, откинула капюшон.

– Подними веревку. Иди сюда. Гриб, руки за спину заложи, будто прохаживаешься после обеда с важным видом. Быстрее.

Из надреза на шее у Гриба текла на рубаху кровь. Любава, уяснив положение, начала связывать ему руки.

– Туже, – сказал Хелье. – Чай не гашником подпоясываешься. Еще туже. Узел сделай. Хорошо. Где там у тебя нож. Приставь ему к горлу.

Стянув монашью робу через голову, Хелье вложил в ножны сверд и продолжил там, где Любава оставила работу – обмотав руки Гриба от запястий до локтей, он быстро соорудил несколько замысловатых гаммеллюндских узлов.

– Вставай, – сказал он.

– Что это ты задумал? – спросил Гриб, оглядывая запачканную кровью рубаху.

– Не волнуйся, все не так плохо, – заверил его Хелье. – Кровь я тебе остановлю. Да и не умирают от таких царапин. Лезем в окно. Любава, подбери мою робу, пригодится.

Хелье скользнул в окно, держа Гриба за рубаху. Гриб подумал, не метнуться ли в сторону, но почувствовал, что сзади к спине ему приставили нож. Пришлось перекидывать ногу через подоконник.

– Быстрее, – сказал Хелье.

Вытащив Гриба наружу, под дождь, Хелье снова вынул сверд.

Идти к калитке было не с руки – там их наверняка ждали. Хелье направился прямо к забору, таща Гриба за собой. Любава следовала сразу за Грибом, держа нож наготове. В два взмаха Хелье перерубил жилки плетня, соединяющие секции забора, и повалил одну из секций ударом ноги.

– Любава, вперед, – сказал он.

И весьма кстати. Как только Любава, опередив Хелье и Гриба, оказалась за забором, по двору к ним побежали четверо, у одного из них был в руке лук.

– Скажи им, чтоб шли обратно, – сказал Хелье. – Не до шуток.

– Стойте! Идите обратно! – крикнул Гриб. – Потом посчитаемся.

Хелье ничего на это не сказал, но, прикрываясь Грибом, стал отступать задом в проем, и заставляя Гриба двигаться, тоже задом.

– Через улицу, вон в те заросли, – сказал Хелье Любаве.

Почти бегом они пересекли улицу, проскочили между заборов, и оказались если не в лесу, то в прилесье. Собственно лес начинался чуть дальше. Хелье прислонил Гриба к дереву. Оторвав кусок от рубахи Гриба, он приложил его к шее главаря новгородских лихих людей, отнял, посмотрел, снова приложил.

– Любава, сорви-ка мне подорожник, – сказал он.

Любава оглянулась по сторонам, увидела искомое растение, наклонилась, сорвала, и протянула Хелье. Воткнув сверд в землю рядом с собой, Хелье приложил влажный подорожник к неглубокой ране, некоторое время подержал, а затем обмотал шею Гриба лоскутом, укрепив его по гоммеллюндскому методу.

– Заживет, – сказал он.

И в этот момент Гриб ударил его коленом в пах. То есть, он думал, что бьет коленом в пах. Через мгновение тупая боль в ребрах превратилась в острую, терзающую, и заставила разбойника зарычать. Он тут же умолк – Хелье, потеряв терпение, въехал ему локтем в полуоткрытый рот.

– С … х … – сказал Гриб, выплевывая осколок зуба и кровавую слюну.

Ох, кровищи сколько, подумала Любава. И мокро как. А спаситель мой – парень не из пугливых.

– Я тебе, Гриб, так скажу, – сказал Хелье зло. – Мне ровно ничего не стоит тебя сейчас прирезать. Поскольку терять мне нечего. И я знаю, что как только тебя здесь найдут и освободят, ты будешь меня искать по всей округе. И тем не менее, резать я тебя не желаю. Но дернись еще раз – тогда всякое может произойти. Потому не к спеху мне сейчас.

Оторвав еще кусок от рубахи Гриба, он быстро свернул его в жгут и, прислонив Гриба спиной к стволу осины, привязал его к ней. Оценивающе поглядев на композицию, он оторвал еще лоскут, и тоже скрутил в жгут – но пошире. Этот жгут он повязал вокруг головы Гриба, закрыв ему рот.

– Найдут тебя скоро, – сказал он. – Надо было бы тебя отвести дальше в лес, но там могут быть медведи, волки, да и люди не все хороши бывают. Нашел бы тебя кто-то из обиженных тобою, знаешь, небось, чем дело бы кончилось.

Выдрав из земли сверд, Хелье вложил его в ножны и, увлекая за собой Любаву, углубился в лес.

Дождь все усиливался.

– Стало быть, – рассуждал Хелье вслух, – тебя нынче ищут все, кому не лень. И меня тоже. Беда в том, что скрываться мне сейчас не очень-то можно. Некогда. Дело есть. С собой таскать я тебя не могу, как видишь. Тебя нужно спрятать. Где бы тебя спрятать?

Любава и сама видела, что связывает его, мешает действиям. Страх ее смягчился, не ходил больше перекатами по телу, не стучал в висках, а только давил слегка, вызывая легкую тошноту и желание говорить глупости.

– А сколько тебе понадобится времени, чтобы? … – спросила Любава.

– Я думаю, около суток. Ну, может, двое суток. Не больше.

– А…

– А если не получится, то мы с тобою куда-нибудь уедем. Другого выхода нет. Можно в Сигтуну, но там нынче … неприятно. Эймунд там. А он меня не любит. А в Корсуни очень хорошо. Ты была когда-нибудь в Корсуни?

Любава представила себе, что будет, если не получится. Несправедливо это! Сплошные несчастья, со всеми, кто к ней прикасается. Вот и Детин – запаса его удачливости только и хватило на два месяца.

…в Корсуни? – настаивал Хелье.

– Проездом.

– Понравилось?

– Не успела разобраться. Очень быстро мы оттуда уехали.

– А мне ужасно понравилось. Народ там, правда, вполне лихой бывает. Но ко всему привыкаешь. Там почти все откуда-то сбежали. Впрочем, долго так продолжаться не может, наверное … в Новгороде. Что-то изменится очень скоро.

– А Киев?

– А в Киев я не поеду, – твердо сказал Хелье. – Хватит с меня Киева. Хороший город, конечно, красивый такой, люди разные всякие. Но, во-первых, в Киеве мне нынче опаснее, чем в Новгороде. А во-вторых … впрочем, что об этом говорить. Где бы тебя спрятать? Вот не осталась с Яваном – вот и глупо. Яван бы тебя сберег, он человек верный. И спрятал бы тебя, и не знала бы ты забот. А теперь к нему нельзя – в городе нас ждут. Двух монахов.

– Есть у меня подруга, – сказала Любава. – Белянка. Она недалеко отсюда живет. Мы с нею недавно виделись, на состязаниях. И потом несколько раз встречались в Новгороде.

– Недалеко – это где же?

– Как называется то место, где сейчас Ярослав с женой живут?

– Верхние Сосны.

– Вот оттуда четыре аржи.

– Ничего себе недалеко. Если пешком, да в такой дождь, да кружным путем – это дня полтора мы с тобой отшагаем, не меньше.

– Ну, не знаю тогда.

Некоторое время спаситель раздумывал, по-детски морща лоб.

– Надо идти … к ней … как ее зовут, подругу твою? – сказал он наконец.

– Не хочешь – не надо, – Любава все-таки решила обидеться.

– Да выхода нет.

– Ничего.

– Не в лесу же тебя оставлять.

– Оставь. Меня все оставляют.

Хелье слегка оторопел от такого заявления. Остановившись, он некоторое время посвятил разглядыванию Любавы. Ростом она была выше среднего. Волосы из-за дождя потемнели, облепили голову и лицо. Узкие пальцы торчали из широких рукавов монашеской робы. Шея показалась ему тонкой – но не лебединой, а как у котенка, которого окатили водой. Хрупкая женщина Любава. Раньше – даже тогда, в трюме пиратского судна, она казалась ему ширококостной, крепкой бабой. Дождь смыл иллюзию.

– Не дури, Любава, – сказал Хелье. – Пойдем. Как подругу зовут?

– Белянка.

– Пойдем к Белянке. Может, найдем что-нибудь по пути, какое-нибудь перевозочное средство. Поймаем медведя, я его запрягу.

– Здесь медведи водятся?

– А как же.

– Замечательно.

– Ничего, они теперь сытые. Лето все-таки.

– А ночью?

– Что ночью?

– Ночью тоже сытые?

– Ночью мы куда-нибудь спрячемся. При мне сверд. В крайнем случае, разведем огонь, будем медведей искрами пугать.

– А волки здесь тоже есть?

– Здесь всякое есть. Но ты не волнуйся так. Разозлил меня Гриб, разозлил так, что я теперь сам любого медведя напугаю до горячки.

Она не выдержала – засмеялась. Юношеское бахвальство – всегда забавно.

– Нечего ржать, – сказал Хелье, слегка обидевшись. – Ровно ничего смешного сказано не было, чего ты ржешь.

Но она все равно смеялась, и это как-то разрядило обстановку. И она поцеловала его в щеку, что совершенно его смутило.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Пойдем к Белянке.

Хелье еще постоял, подозрительно глядя на Любаву, пожал плечами, огляделся, определился по частям света, и, кивнув, зашагал на север. Беглецы от новгородской правды углубились в лес.