Небольшой хор из семи девушек-зенитчиц от души исполнял эту грустную песню, сложенную в начале войны. В этой песне есть такие слова, и пела ее когда-то моя мать, которой исполнилось в 1941 году пятнадцать лет:
Ох, девушки, война, война, от моря до Урала,
Ох, девушки, война, война, а молодость пропала…
Зенитчицам хотелось понравиться морякам и морским пехотинцам, собравшимся в бревенчатом поселковом клубе. Аккомпанировал на баяне десантник Саша Кучеренко из недавнего пополнения.
Он был сейчас в центре женского внимания, кудрявый, в отглаженной форменке, сквозь отвороты которой проглядывала тельняшка, начищенных до блеска ботинках. Потом исполнили еще несколько песен, грустных и веселых, закончив небольшой концерт «Катюшей», которую, не выдержав, уже отплясывали самые азартные.
Закончив «Катюшу», хор раскланялся. К стенам отодвигались скамейки – будут танцы. Концерт – это так, вступление, а танцы – вещь важная, здесь решаются многие сердечные дела.
Не может же Слава Фатеев подойти просто так к связистке Маше Воробьевой и предложить познакомиться. А медленное танго для того и существует, чтобы, обняв девушку за талию, намекнуть о своих чувствах.
Афанасий Шишкин не терялся, уже подцепил сразу двоих зенитчиц и сыпал им комплименты. Те смеялись так азартно, что Слава даже удивился – чего смешного мог выдать им не слишком остроумный Шишкин, который, кроме своей деревни, реки да леса, ничего не видел. Хотел подойти, но вспомнил про Машу Воробьеву и остался в компании Гриши Чеховских, который недавно выписался из санбата после ранения в ногу.
Другим в бою возле нефтебазы повезло меньше. Кто-то умер после тяжелых ранений в госпитале, а тому парню, который поймал разрывную пулю, оттяпали ногу до колена.
– Скоро дома будет, – завистливо сказал Гриша Чеховских… – На костылях, зато живой. Плотничать и без ноги можно. У нас бондарь без ноги такие бочонки для рыбы делает – заглядишься.
– Завидуешь, что ли, безногим? – усмехнулся Фатеев. – Жалеешь, что тебе пуля только мякоть пробила?
– Чего им завидовать? Только устаешь рядом со смертью ходить.
– Ладно, хватит ныть. Как тебе Машка Воробьева?
– Ничего. Задница, грудь в порядке. Что, подкатить хочешь?
– Хочу, – подтвердил Фатеев.
Гриша промолчал, лишь скептически оглядел малый рост друга – Машка девка капризная, да, кажись, встречается с кем-то. Ладно, пусть Славка сам разбирается.
После боя на нефтебазе состав отряда снова пополнили. Занятия, патрульная и постовая служба. Нудновато, но лучше, чем снова воевать с егерями.
Кучеренко, тряхнув длинными, не по уставу, кудрями… вывел первые звуки красивого вальса «На сопках Маньчжурии». Вальс умели танцевать немногие, больше слушали да смотрели, как политрук Николай Слобода кружится с высокой красивой медсестрой Алей Величко. Говорят, у них роман или что-то вроде этого. Ну и что, если война, про все остальное можно забыть? Может, они поженятся.
Подражая им, топтались и путались еще две пары. Политрук Николай Слобода подбадривал бойцов отряда:
– Чего жметесь по углам? Смелее девушек приглашайте, пока другие не расхватали.
– Мы вальс не умеем, – ответил кто-то. – У нас в деревне все под гармошку пляшут.
Над простодушной «деревней» дружно посмеялись, а Гриша Чеховских крикнул:
– Учитесь, если бы не нога, я бы вам показал.
Впрочем, Гриша лишь хвалился, он умел лишь топать ногами в такт гармошке после выпитого самогона. Кучеренко сделал вид, что устал, собираясь достать папиросы. На него зашипели:
– Давай играй.
– Танго давай… «Утомленное солнце».
Саша не только играл, но и неплохо пел. Под звуки грустного танго о прошедшей любви девушек приглашали наперебой. Шаркали ногами, хоть и невпопад, но от души, положив руки на талии подруг и обмирая от прикосновения тонких пальчиков к ладоням.
Танцевал и Слава Фатеев. Не хуже других (как ему казалось), прижимая талию Маши Соловьевой. Оказалось, что связистка на полголовы выше Фатеева. Не так и много, если привстать и вздернуть бескозырку с мужественной золотой надписью: «Северный флот».
Но Маше что-то не нравилось. Может, что кавалер пониже ее, а может, просто ломалась. Надо веселить девушку. Рассказал короткую смешную историю, как однажды на Волге загнали плот на поповский огород. Смешно ведь! Поп кричал, антихристами обзывал, а попадья смеялась. Бывают же такие случаи! Сосновые бревна на грядках.
Слава от души рассмеялся, а Маша только губы оттопырила.
– Вам не прохладно? – деликатно проявил заботу Фатеев и, вроде согревая, прижал ее к себе, ощутив на секунды мягкую грудь.
Но только на секунды. Ефрейтор Соловьева резко отодвинулась и, судя по всему, находилась в неважном настроении.
– Концерт душевный был, – выжимая улыбку, сказал Слава. – У нас Сашка и поет, и играет классно. Он, кстати, в моем отделении.
Танец закончился. Фатеев почувствовал, как взмокло от пота лицо. Когда встали в кружок покурить, здоровяк Шишкин хвалился:
– У меня все на мази. Прижму Иришку, у нее аж глазенки закатываются. Гулять после танцев пойдем, ну и прочее…
Кто-то тоже похвалился, что завел неплохое знакомство и пойдет провожать девушку. Только Слава молчал и сопел. Подошел политрук Николай Слобода. Его хохлацкое красивое лицо с черными бровями пересекали несколько шрамов. Слава ему завидовал – имел бы он такие шрамы, мог бы похвалиться. А то нашел, чем девку удивить – баянист в его отделении служит.
– Ты чего, Славка, хмурый? – хлопнул его по плечу политрук.
– Да его Машка Воробьева отшивает, – простодушно сообщил Гриша Чеховских.
– Ну, если не пришелся девушке по вкусу, то нечего время зря терять, – посоветовал политрук.
Славка зыркнул на него коротко и неприязненно. Нацепил петлицы со звездой и фуражку с крабом, да еще и пистолет трофейный в кобуре. От кого тут обороняться? Слобода – политрук роты, а Фатеев всего лишь командир отделения, хоть и разведки. Вот и выделывается. Славу немедленно поддержал Афанасий Шишкин:
– Не так глянула, сразу и отваливать? Морская пехота не отступает. Славка с егерями один на один схватывался, а тут связистка-ефрейторша. Обломаем!
– Не надо никого обламывать, – спокойно, но уже в тоне приказа посоветовал Слобода.
Славка разозлился окончательно. Его командир отряда Маркин на все совещания приглашает, советуется. И с политруком всегда дружили, а тут решил показать власть – с кем можно встречаться, а с кем нельзя.
– Не надо на танцах командовать, – четко проговорил старшина второй статьи Фатеев. – Это не политзанятия.
– Ты чего, Славка? – удивился Слобода.
– А то, что нечего себя большим командиром выставлять и везде с приказами лезть. Я в разведке служу, у меня Маркин командир.
Политрук растерялся. Он смело вел себя в бою, ладил с ребятами, но чувствовал: сейчас все бойцы на стороне упрямого и взъерошенного разведчика.
– Давай танго, – хрипло сказал Фатеев, кивнув баянисту. – «Утомленное солнце нежно с морем прощалось!» Десант не отступает.
Много позже Фатеев будет ругать себя за дурацкое упрямство. Стыдиться, что полез на рожон перед Николаем Слободой, который никогда не выпячивал зря свою должность, а в политдонесениях не цеплялся к мелочам и неосторожно сказанным фразам. Видел, что не надо связываться со смазливой и капризной Воробьевой. Вторая попытка закончилась еще хуже.
Маша Воробьева танцевать со Славой пошла. Угадала по лицу, что парень на взводе. И он не новичок, над которым лишь посмеются, а командир разведки десантного отряда, с которым вести себя надо поосторожнее.
Но когда Фатеев снова слегка обнял ее, она резко оттолкнула его:
– Цирк, – скривила губы она. – Вы, товарищ старшина, на голову ниже меня. Мы как два клоуна, неужели не понимаете? И эти ваши рассказы про поповские огороды и плоты на Волге. Что, смеяться прикажете? – И набрав в пухлую грудь воздуха, прошипела, как гусыня: – Не привязывайтесь ко мне больше. Вам же политрук ясно намекнул.
У Фатеева не хватило духу оттолкнуть девушку, они топтались до конца мелодии, а затем разошлись в разные стороны. Конечно, дело было не в росте, просто Слава ей не понравился, а назойливость вывела из себя.
Когда отошли покурить, лейтенант Веселков сочувственно сказал:
– Ничего, найдешь другую подружку.
Фатеев ничего не ответил и пошел в казарму.
Другим везло больше. После танцев политрук Слобода пошел прогуляться с Алей Величко. Гуляли недолго, переглянулись и отправились в землянку медиков. Помощница медсестры понятливо убралась, а красивая Аля бессильно шептала, не мешая Николаю раздевать себя:
– Пропаду я с тобой… ты ведь женатый.
– Брось об этом, Алечка. Я тебя люблю, а это главное.
Проходивший мимо фельдшер Рябков услышал стоны, покачал головой и неодобрительно пробормотал:
– Развлекается политрук, пока жена далеко. Ну-ну…
И Афанасий Шишкин, расстелив на молодой траве морпеховскую куртку, гладил шершавой ладонью пухлую грудь зенитчицы Иришки и ласково говорил:
– Вы, как конфетка, сладкая. Так бы и съел.
Иришка, обмирая от желания, шептала:
– Не надо меня есть… хорошо с вами, вы такой ласковый.
Судя по всему, сопротивления с ее стороны не предвиделось.
– Давай ремешок снимем, – как змей-искуситель, шептал Афанасий.
– Какой вы быстрый, – вздыхала Иришка.
Впрочем, ремешок был уже снят, и настала очередь юбки. Иришка делала вид, что не замечает ничего, и бессильно откинулась на спину.
Даже смурной пулеметчик Гриша Чеховских увел на дальний холм некрасивую рябоватую зенитчицу и деловито докладывал ей:
– Я парень холостой. К кому сердце ляжет, на той и женюсь.
Зенитчица, не питавшая иллюзий насчет своей внешности, скромно отвечала:
– Вы небось красавицу ищете, а я женщина невидная да еще ребеночка имею. Муж в сорок первом погиб, вдова, значит. Тоже свободная.
– Девочка или мальчик у тебя?
– Мальчик, три года.
– Это хорошо, я детей люблю.
– Серьезный вы мужчина. Мне такие по душе, – призналась рябая зенитчица, ожидая, когда кавалер приступит к более решительным действиям.
Ждать ей пришлось недолго, уступила она легко и просто, вздыхая и постанывая. Когда прощались, с надеждой спросила:
– Увидимся еще?
– А как же, – бодро отозвался Гриша, стараясь не глядеть на рябое лицо, которое ему не нравилось. – Правда, нога у меня раненая, ходить тяжело.
– Я травами полечу, – обещала случайная подруга.
– Тогда увидимся… если командир отпустит. У нас ведь в отряде дисциплина строгая. Особые задания выполняем.
Ребята возвращались в землянку за полночь. Смеялись, обменивались впечатлениями. Слава Фатеев проснулся и цыкнул на кавалеров:
– А ну спать. Подъем в шесть ноль-ноль.
Морпехи посмеивались в кулак и шептались:
– Не обломилось старшине, вот он и злится.
– Не надо было к Машке Воробьевой лезть. Она же только с командирами дружбу водит.
Политруку «Онеги» Николаю Захаровичу Слободе недавно исполнилось двадцать шесть лет. Он не на шутку увлекся красивой Алей Величко и старался не думать о будущем, когда предстоит решать, возвращаться к жене или уезжать куда-то с Алей.
Вежливый и всегда подтянутый, Николай производил впечатление человека, у которого жизнь катилась как по маслу: приличные родители, хорошая школа, университет, курсы политработников, работа в политотделе, а затем престижная должность в спецотряде «Онега». Как политрук, он мог не ходить на боевые операции, а лишь инструктировать моряков.
Но Слобода без колебаний пошел в рискованный рейд по уничтожению «Нортона» и не просто подбадривал десантников, а был в гуще боя. Сыграл свою роль и твердый, независимый характер, и вся его предыдущая жизнь, которая была совсем не такая гладкая, как многим казалось.
По этой причине он не прижился в политотделе, с усмешкой читая присылаемые из Главного управления материалы, которые следовало доводить до краснофлотцев. Там было слишком много лжи, пустословия, описания раздутых подвигов. Он своими словами старался изложить идеалы, ради которых люди пойдут завтра на смерть. Убедить вчерашних крестьян в необходимости самопожертвования оказалось не просто. Они готовы были сражаться. Но тяжким грузом висела коллективизация, изнуряющая работа в колхозах за палочки – трудодни и отсутствие какого-либо просвета в будущем.
Для кого война, а для кого мать родная. Большинство коллег Николая в политотделе, особенно руководство, существовали очень неплохо.
О проекте
О подписке