Пулемёт замолотил гулко, как в пустое ведро, рассеивая пули над головами огнемётчика и его помощников. Ефрейтор успел нажать на спуск, но струя не долетела до бронетранспортёра – огнемёт бил на сорок метров.

Зато выскочивший на полном газу «Скаут» дал возможность старшине открыть точный огонь. Тяжёлые пули калибра 12,7 миллиметра свалили на землю ефрейтора и одного из его помощников. Уходя от светящейся, смертельной трассы, которая рассеивала пули со скоростью девятьсот метров в секунду и разбивала в комья смёрзшуюся землю, часть взвода залегла.

Остальные, во главе с обер-лейтенантом, вклинивались мелкими группами в глубину обороны, заработал ещё один огнемёт. Из горящей «тридцатьчетвёрки» успели выскочить трое танкистов во главе с заместителем комбата Калугиным.

Механик-водитель сразу открыл огонь из автомата, Калугин стрелял из ТТ. Замешкавшись, сержант-башнёр, раненый в руку, выдёргивал зубами кольца «лимонок» и успел бросить две штуки. Окружённый экипаж выручили десантники, заставив немецких сапёров отступить. Несколько тел остались лежать на снегу.

Комбат Шестков кричал из открытого люка командиру десантной роты Павлу Мельнику:

– Прикрывай со своими ребятами танки, пока мы разворачиваемся для встречного удара. И побольше осветительных ракет.

За час до этого Шестаков получил радиограмму о том, что стрелковый полк, идущий к ним на подмогу, завяз во встречном бою с эсэсовским моторизованным батальоном. Никто не мог предугадать, когда прибудет помощь – так необходимая сейчас пехота.

Здесь, на холме, в темноте, среди траншей, капониров, разбитой немецкой техники, сапёрная рота с её огнемётами, магнитными минами, противотанковыми гранатами имела все преимущества перед «тридцатьчетвёрками».

Мобильные группы были вооружены 30-миллиметровыми гранатомётами, способными пробивать броню советских танков кумулятивными зарядами на расстоянии ста метров.

Шестаков предвидел ночную атаку и заранее распределил участки обороны. Большинство танков стояли на возвышениях возле капониров, готовые открыть огонь. Однако вместо атаки мог начаться артиллерийский обстрел сразу из нескольких точек. Поэтому танки были привязаны к своим укрытиям и не смогли отбить ночной штурм ещё на подходе немецких групп.

Сыграла свою роль и усталость экипажей, которые до этого толком не спали двое суток, хлебнули днём в честь успеха трофейного рома.

Всё это позволило немецким штурмовым группам прорвать в нескольких местах оборону и поджечь три танка. Но затем атака застопорилась. Отбил удар егерей младший лейтенант Зуйков, имея в распоряжении всего лишь отделение десантников и лёгкий танк Т-70.

Старший лейтенант Родион Соломин, недавно назначенный командиром второй роты, не жалел трофейных осветительных ракет и, хотя потерял одну «тридцатьчетвёрку», остановил взвод артиллеристов и сапёров. Он не дал им приблизиться к машинам и расстреливал мелькавшие тени из башенных пулемётов.

Трое сапёров проскользнули по узкому отсечному ходу. У них имелись огнемёт и магнитные мины. От «тридцатьчетвёрки» командира разведвзвода Бельченко Петра сапёров отделяло расстояние в полсотни шагов.

Лейтенант открыл огонь из пулемёта, но тройка сапёров укрылась в траншее.

– Командир, врежь по ним фугасом! – кричал заряжающий.

– Без толку, мёртвая зона, – отозвался старший лейтенант. – Бери автомат, гранаты и прикончи их сверху.

Сержант открыл люк, готовый выпрыгнуть из машины. По броне лязгнули пули, а огнемёт выпустил струю дымного пламени. В нескольких шагах от корпуса машины горела прошлогодняя трава, шипел и парил снег.

– Сожгут, гады! – охнул механик-водитель.

Бельченко, опустив ствол пушки до упора, надавил на педаль спуска. Шестикилограммовый фугас пронёсся над головой огнемётчика. Сильный динамический удар летящего со скоростью семьсот метров в секунду снаряда сбил сапёра с ног, переломив шейные позвонки.

Сержант-танкист бежал к отсечной траншее, стреляя из ППШ и не давая поднять голову уцелевшим сапёрам. Затем, выдернув кольцо «лимонки», бросил её в узкую траншею.

Гельмут, возглавлявший на этом участке атаку, выпустил очередь и ранил танкиста. Русского требовалось добить, однако магазин автомата опустел.

– Он бросил гранату! – кричал бежавший навстречу сапёр.

Они столкнулись с лейтенантом и оба застряли в узком отсечном ходу

– Там граната, – в отчаянии повторил сапёр, и это были его последние слова.

Взрыв «лимонки» разнёс огнемёт, в баке которого оставалось литров десять горючей смеси. Выплеснувшись, она сжигала всё, что находилось вокруг. Через секунды взорвались несколько магнитных мин, завалив отсечный ход.

Сапёр был убит, тело его горело. Гельмут, пока ещё не чувствуя боли, кое-как выбрался из-под осыпавшейся земли. По камуфляжной куртке расползалось шипящее тысячеградусное пламя. Острой болью прожгло руку, затем спину.

Лейтенант, выкормыш гитлерюгенда, которому лично пожимал руку фюрер, извиваясь, стаскивал с себя куртку. Она расползалась вместе с френчем и тёплой нательной рубашкой. Гельмут догадался расстегнуть кожаный пояс с кобурой и запасными магазинами. Морозный ветер немного заглушил боль, но, взглянув на левую руку, лейтенант ужаснулся – она обгорела от кисти до локтя.

– Хильфе! Помогите! – звал на помощь лейтенант.

От такого зрелища мог потерять самообладание куда более опытный офицер. Гельмут же оставался, по сути, мальчишкой, прожившим короткую мутную жизнь. Мелькнули в памяти расстрелянные еврейские девушки, их обнажённые тела, которыми они пытались откупиться от смерти.

Кормой вниз уходил под воду огромный пароход. С бортов прыгали беженцы, матери прижимали к себе детей, а снаряды добивали судно и тех, кто пытался выплыть. Это было под Севастополем.

Гельмут вдруг остановился, почуяв опасность. На краю отсечной траншеи стоял низкорослый русский солдат с автоматом, рассматривая обгоревшего немца. Возможно, русский бы пощадил его, но разглядел на груди вытатуированную свастику.

– Фашист?

– Найн, – замотал головой Гельмут, выставив обожжённую руку.

Очередь опрокинула лейтенанта на дно отсечного хода, а русский солдат, сняв с запястья трофейные часы, убедился, что они не ходят.

– Сволочь фашистская, – бормотал низкорослый солдат из-под города Пскова. – Свастику на груди выколол и пощады просит.

Ночная атака штурмовых групп была отбита. А после полуночи наконец появились головные роты стрелкового полка. Лошади тянули лёгкие «сорокапятки»; повозки с боеприпасами и разным хозяйственным барахлом, полевые кухни. Уставшие после долгой дороги пехотинцы в длиннополых шинелях и обледеневших валенках обессилено садились на снег и жадно затягивались искрящимися на ветру самокрутками.

– Наконец-то «махра» (прозвище пехоты – авт.) пожаловала, – зубоскалили танкисты. – Как раз после драки кулаками помахать.

– Зато вы тут вдоволь навоевались, – поддевали танкистов измотанные долгим маршем пехотинцы. – За бронёй из пушек можно фрицев бить. Вас на пулемёты в лобовую атаку не гонят.

– Тут не только пулемёты, а целый дивизион дальнобойных орудий нас встречал. Всех прикончили и контратаку отбили, пока вас дожидались.

– Не радуйтесь, герои, мы ещё своё получим, – огрызнулся пожилой сержант. – Здесь один полк уже наступал, весь склон погибшими завален.

– Разуй глаза – наши сгоревшие коробочки увидишь! Думаешь, легко тут было?

– Никому на этой войне не сладко, – подвёл итог пустой болтовни бывалый сержант. – Хорошо хоть фрицы траншеи выкопали и блиндажи добротные. Не то что наши землянки. Правда, помяли вы их гусеницами, но мы расчистим.

Из кустарника на склоне небольшого холма ударил трассирующими очередями немецкий пулемёт. Расстояние в два с лишним километра рассеивало очереди, но пехота дружно ударила в ответ из трёхлинеек и максима.

– Прекратить стрельбу!

Командиры рот спешно наводили порядок и занимали место для обороны, расширяя обрушенные траншеи.

– Откуда вероятнее всего ждать главных ударов? – вежливо козырнув, обратился к Шестакову один из ротных командиров.

– Решайте сами, – пожал плечами комбат. – С одной стороны, Паулюс с его окружённой группировкой, а с юго-запада – Манштейн. По нам сразу с трёх сторон ударили.

– У вас танки с трёхдюймовыми пушками, а у нас на четыре роты всего батарея «сорокапяток».

– Мне тебя пожалеть, что ли? – вскинулся капитан. – Плацдарм для вас отбили, а вы решить не можете, в какой стороне немцы находятся.

– Определимся как-нибудь, – обиженно буркнул ротный.

Солдаты устраивались в траншеях, пулемётчики обустраивали гнёзда для максимов. Рассматривали смятые дальнобойные орудия с массивными стволами, убитых немецких артиллеристов.

– Крепко поработали танкисты.

– Внезапно налетели. Фрицы и опомниться не успели.

– Дураки немцы, так, что ли? – насмешливо перебил разговор пехотинцев командир второй роты Родион Соломин. – Дрыхли без задних ног,

а нам только и оставалось, что прихлопнуть их, как сонных мух. Вы это настроение бросьте. Фрицы воевать умеют.

– Эй, кто тут старший из танкистов? – раздался чей-то властный голос.

Полковой комиссар в полушубке и шапке-папахе, оглядев комбата Шестакова, снисходительно похвалил.

– Неплохо воевал, капитан.

– Весь батальон воевал и десантная рота.

– Сколько машин на ходу?

– Пятнадцать, – с трудом сдерживаясь, отозвался Шестаков. – Из них три лёгких танка Т-70. Ещё три машины надеемся отремонтировать в течение дня.

Казалось, ничего особенного. Полковой комиссар, как старший по должности и званию, имел право поинтересоваться боеспособностью танкового батальона. Хотя танкисты напрямую ему не подчинялись. Но Андрея Шестакова задел снисходительный тон комиссара.

– Лёгкие или тяжёлые, но танки есть танки. И каждый вооружён пушкой и пулемётами. Так, что ли, товарищ Шестаков? Они нам в обороне очень пригодятся, пока не подойдёт дивизионная артиллерия.

– У танкового батальона своё задание. Нам должны подвезти снаряды и горючее, а к вечеру мы выступаем.

– В боевой поход? – засмеялся помощник комиссара по комсомолу, рослый лейтенант в полушубке с автоматом.

Шестаков промолчал. Комсомольский вожак в добротном полушубке, валенках, с туго набитой полевой сумкой, да ещё с автоматом – явно из породы штабных вояк. Не то что рядовые бойцы в поношенных шинелях, многие в ботинках с обледеневшими обмотками – валенки далеко не у всех.

– Выступите, когда получите приказ, – не стал обострять отношения комиссар. – А пока будете держать оборону вместе с полком.

– Комсомольцы твои в ботинках не мёрзнут? – поддел лейтенанта механик-водитель Никита Пименов. – У побитых фрицев сапогами можете разжиться. И носками тёплыми.

– Обойдёмся без фашистских обносков, – гордо заявил главный комсомолец. – А часы, небось, все растащили?

– Нет, тебя дожидались! Вон, гранату подбери, пригодится. Автомат и пистолет таскаешь, а гранаты забыл, Непорядок.

Позубоскалив, заняли свои места. Перед рассветом пришли два грузовика со снарядами и горючим. Торопились заправиться, пехота помогала носить тяжёлые снаряды, которые загружали через люки. Танкисты едва держались на ногах от усталости. Наконец, дали команду отдыхать.

Спали до того крепко, что некоторые не просыпались даже от взрывов мин, благо молчала тяжёлая немецкая артиллерия. Видимо, берегли снаряды на случай наступления русских.

В блиндаже комбата Шестакова остались капитан Калугин и начальник разведки Пётр Бельченко. Пригласили для компании медсестру Киру Замятину.

– Некогда мне с вами сидеть, – чувствуя себя не в своей тарелке, отказывалась медсестра.

– Боишься, что приставать будем? – засмеялся Андрей Шестаков. – Так нас тут трое мужиков, да ещё радист в прихожей. На всех не поделить.

– А вам бы очень хотелось, товарищ капитан, – съязвила медсестра. – Так вы разошлите всех по делам, а радист не помешает.

– Чего не помешает? – свёл скулы Шестаков. – Тебя пригласили перекусить да погреться в тепле.

– У меня в санчасти тоже натоплено. Игнатьич один скучает. Может, кто из раненых зайдёт.

– Хоть ты и красивая девка, Кира, но не ломайся, если тебя комбат пригласил, – разливая трофейный коньяк, сказал начальник разведки Бельченко. – Ну, за что выпьем?

– Сначала за погибших товарищей, – встал с кружкой в руке Андрей Шестаков. – Пусть земля им пухом будет.

С часок посидели, позавтракали подогретой рисовой кашей с мясом, трофейными консервами.

Пришёл раскрасневшийся с мороза командир второй роты Родион Соломин, сообщил, что пока тихо. Протянул Кире Замятиной шоколадку в яркой фольге.

– Угощайся, Кира. Ребята в полевой сумке у немецкого офицера нашли.

– У мёртвого фрица шоколад забрали и мне в подарок принесли. Спасибо за внимание.

Лицо старшего лейтенанта Соломина побагровело. Он воевал с прошлой зимы, дважды был ранен и много чего нагляделся за год войны. Скулу пересекал шрам, след осколка, угодившего в лицо. Часть зубов ему удалили, вставили железные, старившие молодого двадцатичетырёхлетнего парня. Шоколадка осталась лежать на столе, а Родион пробормотал:

– Видать, мёрзлой конины барышне не пришлось попробовать. Ладно, сами съедим с чаем.

Сержант Замятина сделала движение, чтобы встать из-за стола, но перехватила откровенно неприязненный взгляд разведчика Петра Бельченко. Поняла, что если уйдёт, отношения с офицерами батальона безнадёжно испортятся. Да и черт с вами! Смотрят, только что слюни не пускают!

Поборов самолюбие, с усилием изобразила улыбку, адресованную капитану Шестакову.

– А вам, товарищ комбат, немцы прозвище присвоили – Снежный Лис. Оценили внезапный удар по их дальнобойной батарее.

– Немецкий язык знаешь? – быстро спросил Шестаков, закуривая папиросу. – Только это не батарея была, а усиленный дивизион. Где немецкий язык выучила? В медучилище?

Кира Замятина знала немецкий в пределах средней школы, кое-какие слова выучила за четыре месяца пребывания с санбате. Ей стало неудобно, что ради ненужного комплимента она ляпнула про немецкий язык.

Пришлось выкручиваться. Нахваталась всего понемногу на фронте. Но это разрядило обстановку. Ординарец принёс горячий чайник, и Кира с облегчением разломила на дольки злополучную шоколадку.

Затем все понемногу разошлись. Должно быть, Калугин, Соломин, да и остальные догадывались, что комбату нравится медсестра, и он не против побыть с ней. Она слышала, как начальник разведки Петя Бельченко, совсем ещё мальчишка, важно инструктировал сержанта-радиста:

– Ты Андрея Михайловича по пустякам не беспокой, пусть отдохнёт как следует. И чтобы всякие-разные без дела не шатались. Если фрицы не полезут, до вечера все отдыхаем.

Кира Замятина отхлебнула холодного чаю. Конечно, сейчас комбат придвинется поближе, нальёт в кружки рома и предложит какой-нибудь дурацкий тост. А когда они выпьют, пожалуется на одиночество и полезет обниматься. Перед этим отпустит пару неуклюжих комплиментов и сообщит, что Кира ему очень нравится. А дальше раздевайся и ложись с ним – как-никак, а он её начальник. Командир отдельного штурмового батальона, а она всего лишь медсестра.

Она не ошиблась. Шестаков налил в кружки, правда, не рома, а вина из тёмной трофейной бутылки.

– Ну что, выпьем за победу, Кира Николаевна?

– Вам от жены давно писем не приходило? – принимая кружку, спросила медсестра, глядя в упор на капитана.

– Давно, – коротко отозвался Шестаков и одним глотком опрокинул кисловато-терпкое вино.

– Письма сейчас долго идут, особенно зимой в бездорожье.

– Долго, – кивнул комбат.

– Ну а вы хоть домой пишете?

Он встал, одёрнул гимнастёрку с двумя нашивками за ранения, орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».

– Допивайте вино. Вроде неплохое. И отдохните, пока время есть. В ночь, судя по всему, двинемся.

– Мне у вас в блиндаже отдохнуть или к себе можно пойти?

– Идите к себе. Тем более, Игнатьич печку наверняка натопил. Он тепло любит.

– Тогда разрешите удалиться, – тоже поднялась медсестра. – Если можно, конечно.

– Да не язвите вы, Кира. Никто к вам не навязывается. Нет причин на меня так смотреть.

Красивая медсестра Замятина неторопливо надела полушубок, затянула портупею и набросила на плечо санитарную сумку. С едва уловимой усмешкой козырнула и аккуратно закрыла за собой дверь.

Ну вот, не получился полевой роман… Хотя Шестаков на что-то рассчитывал. Впрочем, будь Андрей понастойчивее, Кира, наверное, осталась бы с ним. Но капитана задела язвительность медсестры и особенно напоминание о жене.

Вместе с пятилетней дочерью она осталась в военном городке под Брестом. Эвакуироваться не сумела, иначе дала бы о себе знать. Могла попасть под бомбёжку и погибнуть вместе с дочерью. Да мало ли что случается на войне. Полтора года прошло. Боль временами накатывает, иногда хочется забыться. Например, как сейчас. Не получилось.

Одному оставаться в просторном блиндаже было тоскливо. Послал ординарца за Калугиным. Затем пришёл командир десантной роты Павел Мельник и сообщил, что немецкие наблюдатели замаскировались на соседнем холме.

– Ну, с этим пусть командир пехотного полка разбирается, – отмахнулся Шестаков. – Давайте отдыхать.

– Можно бы граммов по сто выпить, – предложил Калугин. – И на боковую.

Предложение самого старшего по возрасту командира роты приняли единогласно. Выпили ещё, а затем улеглись поспать. Когда ещё выпадет такая удача – в тёплом блиндаже вздремнуть.

Про Киру Замятину никто ничего не спрашивал. Если ушла, значит, не всё гладко получилось. А к вечеру танковый батальон уже готовился продолжить путь вдоль линии фронта.