Часть первая. Образы детей и детства в советской пропаганде периода Великой Отечественной войны

Глава первая. Предвоенный образ счастливого советского детства

Великая Отечественная война явилась не только геополитическим, военно-техническим, экономическим, внешнеполитическим, но и ментальным, мировоззренческим, идеологическим противостоянием. Участник боевых действий, герой битвы за Москву Б. Момышулы, одним из первых в отечественной историографии обратившийся к изучению психологического среза событий 1941–1945 гг., отмечал: «Война оказала нам услугу зеркала, помогла познанию самих себя и других»^[102].

Неотъемлемой частью Второй мировой войны стали пропагандистские технологии, направленные на мобилизацию вооруженных сил и населения, влияние на вражескую армию и жителей занятых территорий. С началом военных действий содержание советской пропаганды, сохранившей партийно-государственную монополизацию и высокую степень институционализации, претерпело существенные изменения. Теоретические установки уступили место эмоционально насыщенным, художественно ярким образам. В этом контексте детские темы, сюжеты и мотивы превратились в одни из ведущих во всех формах и средствах советской пропаганды.

Образы детей и детства в советской пропаганде периода Великой Отечественной войны, их характер, конструкция генетически связаны с символическим отражением социальной политики СССР в предвоенные годы, идеи создания «Нового человека».

В 1920–1930-е гг. в советском смысловом пространстве образ детства занимал исключительно важное место в силу целого ряда обстоятельств. Такой образ напрямую коррелировал с пафосом устремленности в будущее, общественными трансформациями, в первую очередь – реализацией цели построения справедливого социалистического общества. Все это дает основание ряду современных историков рассматривать «успешное и счастливое будущее для каждого ребенка» в качестве одного из пунктов своего рода социального договора в СССР^[103]. В публичной риторике 1930-х гг. популярным был метафорический перенос рождения и взросления человека на историю молодого государства^[104]. Как провозглашал датский писатель Мартин Андерсен Нексе, приветствуя Советский Союз: «…мы в сказочной стране, в прекрасной стране пролетариата. Это значит – мы в царстве ребенка!»^[105]. Образ счастливого советского детства в официальной идеологии и пропагандистских практиках выполнял роль фасада, своеобразной витрины достижений социалистического строя.

Достаточно полное представление о формировании официальной советской трактовки феномена детства дает система соответствующих статей Большой Советской Энциклопедии. В вышедшем в 1931 г. томе 21 в статье «Детство» особо подчеркивалась его социальная природа, невозможность найти биологические критерии границ детского возраста: «Продолжительность детства, если под последним понимать период от рождения до того момента, когда человек становится общественно и производственно самодеятельным, была всегда социально обусловлена»^[106]. Советское детство противопоставлялось детству в эксплуататорском обществе по двум основным направлениям. С одной стороны, критиковалось искусственное продление несамостоятельности детей привилегированных классов, изоляция их от общественной жизни и реальных проблем, а с другой – несоблюдение прав пролетарских и крестьянских детей, эксплуатация их труда. Важнейшее отличие советского детства заключалось в активной заботе государства о ребенке – и в смысле воспитания, и в смысле социального обеспечения.

Если в 1920-е гг. в пропагандистской работе в СССР главный акцент делался на прямом участии детей в классовой борьбе, то в 1930-е гг. речь ведется о постепенной социализации: «Тщательно изучая и учитывая характерные черты детства на разных его стадиях, советское государство организует необходимую среду и необходимые воздействия для подготовки зрелого участника в строительстве социализма и коммунизма, проникнутого коммунистической нравственностью, владеющего диалектико-материалистическим взглядом на мир, чуждого какой-либо мистики, суеверия или религии, верного члена пролетарского движения»^[107]. Воспитание провозглашалось одной из главных задач системы образования. М. И. Калинин, выступая перед учителями на совещании в редакции «Учительской газеты» в декабре 1937 г., отмечал, что главной целью советского образования является: «воспитывать из наших ребят действительно хороших, действительно социалистических граждан – честных, храбрых, с развитым товарищеским чувством, дисциплинированных»^[108]. А. С. Макаренко, на практике добившийся выдающихся результатов в трудовом коллективном воспитании (и перевоспитании), отмечал, что труд «без политического и общественного воспитания не приносит воспитательной пользы, оказывается нейтральным процессом»^[109]. Важным шагом, приобщением к взрослой жизни для школьника было вступление в октябрята, затем во Всесоюзную пионерскую организацию и в ряды ВЛКСМ. Эта общественно-политическая вертикаль позиционировалась как форма соединения заботы старших, их воспитательной работы и активности самих детей.

Исследователи обращают внимание на широкое использование в выступлениях руководителей, художественных произведениях, в прессе определения «юный» применительно к многочисленным групповым именам: юные следопыты, юные мичуринцы, в языковый обиход вошла слоговая аббревиатура «юннат» (юные натуралисты) и т. п. По мнению С. А. Ушакина, такая лексика отражает репрезентацию детства как периода интеграции ребенка в контекст «взрослой» повседневности, утверждая смысловую модель «дети – это взрослые маленького роста». Например, в песне Д. А. Прицкера и В. С. Гурьяна «Пионерская железнодорожная»: