Проблема участия несовершеннолетних в сопротивлении оккупантам в Донбассе также освещалась в рамках журналистских расследований. Так, А. Голубцов и И. Донченко в своей статье «В 15 мальчишеских лет» рассказывают о предвоенной жизни и боевом пути Анатолия Комара, погибшего в 1944 году^[39].

На стыке научного и художественного находится жанр книг, написанных советскими плакатистами: «Как создается плакат» В. С. Иванова^[40] и «Товарищ плакат» В. Б. Корецкого^[41]. Это глубокие исследования по теории плакатного искусства, широко опирающиеся на богатейший опыт работы выдающихся мастеров.

Подвижническим трудом писателей было положено начало обращения к устной истории. Именно так мы можем оценить появление жанра, который Алесь Адамович называл сверхлитературой – в смысле отказа от вымысла, достижения непосредственного контакта с реальностью. Преодолевая достаточно серьезные административные барьеры, Д. А. Гранин, А. М. Адамович создали «Блокадную книгу»^[42], А. М. Адамович, Я. Брыль, В. А. Колесник – сборник «Я из огненной деревни»^[43]. Алесь Адамович, Янка Брыль, Владимир Колесник писали о создании книги и ее цели: «Десятки километров магнитофонных записей – рассказы более трехсот непосредственных свидетелей хатынских трагедий и составили содержание этой книги. <…> Свою задачу мы видели в том, чтобы сберечь, удержать, как “плазму”, невыносимую температуру человеческой боли, недоумения, гнева, которые не только в словах, но и в голосе, в глазах, на лице.»^[44]. Одной из центральных в проблематике устной истории военного детства стала книга «Последние свидетели. Соло для детского голоса» С. А. Алексиевич^[45]. С обращением авторов к устной истории, к «живым голосам» на первый план вышла проблема травматического жизненного опыта детей военного поколения. И по задачам, и по характеру источников эти книги отличаются от жанра научного поиска, поэтому нам представляется некорректным противопоставление книг С. А. Алексиевич и А. Л. Барто.

Третий, современный – историко-антропологический – этап начался в 1990-е годы и связан с обращением отечественных ученых к идеям и инструментарию западной исторической науки, прежде всего это касается историко-антропологического подхода, разрабатывавшегося представителями западной историографии, в первую очередь разных поколений школы «Анналов» и Франкфуртской школы^[46]. Историко-антропологические исследования военного детства разворачиваются по нескольким основным направлениям.

Становление историко-антропологического подхода к изучению военного детства в СССР генетически связано с исследованиями социальной истории советских несовершеннолетних в годы войны, в круг изучаемых проблем включаются исследования детской повседневности^[47]. Одна из первых попыток комплексного исследования проблемы связана с трудами украинского ученого Г. М. Голыша, которые с точки зрения нашей работы ценны еще и в силу подробного освещения истории социального и материального положения детей и подростков в Донбассе в 19411945 гг^[48] А. А. Зимина и Е. А. Клубникова рассматривают аспекты, связанные с правами и обязанностями детей во время Великой Отечественной войны, в частности проанализирована регуляция общественной помощи пострадавшим в результате боевых действий несовершеннолетним^[49].

Значительные результаты в изучении детской повседневности 1941–1945 гг. связаны с трудами Е. Ф. Кринко, И. Г. Тажидиновой, Т. П. Хлыниной, А. Ю. Рожкова, И. В. Ребровой, Е. Н. Стрекаловой, Н. Э. Вашкау, В. А. Агеевой, М. А. Рыбловой, Н. О. Фурсиной и др. Спектр интересов исследователей охватывает такие сферы жизни советских несовершеннолетних в годы Великой Отечественной войны, как жизненные стратегии^[50], пищевые практики^[51], семейная жизнь^[52], восприятие домашнего пространства^[53], представления о враге, принудительный труд в Германии^[54] и т. д.

Коллективные работы Е. Ф. Кринко, И. Г. Тажидиновой, Т. П. Хлыниной «Повседневный мир советского человека 1920–1940-х гг.: жизнь в условиях социальных трансформаций»^[55] и «Частная жизнь советского человека в условиях военного времени: пространство, границы и механизмы реализации (1941–1945 гг.)»^[56] представляют особый интерес с точки зрения реконструкции семейного пространства советского человека. Авторы приходят к выводу, что семья в годы Великой Отечественной войны стала ключевым институциональным механизмом преодоления трудностей военного времени. Исследователи также отмечают, что, несмотря на государственную политику регулирования семейных отношений, люди имели значительную степень свободы в области конструирования собственного пространства.

В монографии волгоградского историка Т. А. Павловой впервые представлена развернутая картина условий жизни, настроений и поведения населения на разных этапах Сталинградского сражения: накануне битвы, в условиях военного и осадного положения, в период немецко-фашистской оккупации, во время окружения города советскими войсками. Уделено также внимание повседневным проблемам беременных женщин, женщин с малолетними детьми, детей-сирот^[57].

В работе Л. Л. Газиевой «Проблемы и противоречия использования опыта Первой мировой войны по спасению детей в период Великой Отечественной войны» рассматриваются изменения в жизненных стратегиях несовершеннолетних в условиях вооруженного конфликта: от доминирующего стремления нанести вред противнику ребенок переходит к стремлению помочь «своим»^[58]. Эти выводы перекликаются с наблюдениями А. В. Фатеева за ходом дискуссии в среде советских педагогов о принципах воспитательной работы с детьми в военное время – противостояния концепций «взращивания ненависти к врагу» и «формирования у школьников гуманистических ценностей»^[59].

Весомый вклад в реконструкцию детской повседневности принадлежит волгоградскому историку М. А. Рыбловой, соавтору монографии «Детство и война: культура повседневности, механизмы адаптации и практики выживания детей в условиях Великой Отечественной войны (на материалах Сталинградской битвы)», редактору сборников «Дети и война: Сталинградская битва и жизнь в военном Сталинграде в воспоминаниях жителей города». На основании более чем 260 интервью «детей войны» исследовательницей был изучен широкий спектр проблем быта несовершеннолетних в г. Сталинграде в 1941–1945 гг., включая пищевые практики детей и подростков, а также традиционные схемы выживания в условиях голода^[60].

Принципиальным шагом в изучении советского детства в период Великой Отечественной войны явилось обращение к устной истории. Такой подход позволил значительно расширить объем знаний в области быта, событий, не нашедших отражения в документальных, визуальных и художественных источниках, выявить особенности влияния войны на судьбы детей и подростков различных социальных и этнических групп и т. д.

Весомый вклад в изучение жизни деревенских детей в условиях Великой Отечественной войны принадлежит Л. Н. Юсуповой, которая обратилась к воспоминаниям очевидцев боевых действий в Карелии и Ленинградской области. Автор выделяет определенные различия в восприятии событий оккупации Советской Карелии детьми, принадлежавшими к представителям «коренных» (карелы, финны, вепсы) и «некоренных» (русские) национальностей^[61]. Реконструкция повседневной жизни детей в период блокады Ленинграда посвящена работа Т. А. Кудрявцевой «Маленьких у войны не бывает». Книга основана на воспоминаниях и материалах семейных архивов очевидцев^[62].

Значительное место в современной российской и украинской историографии отведено проблеме несовершеннолетних остарбайтеров. В рамках проекта «Женщины Равенсбрюка» под руководством Н. П. Тимофеевой и Р. Саанверда Сантиса в 20042005 гг. были проведены нарративно-биографические интервью с бывшими несовершеннолетними узниками женского концентрационного лагеря^[63]. В ходе их изучения С. В. Аристов выяснил, что вербализация стрессовых явлений повседневной жизни являлась ключевым фактором их преодоления подростками в условиях заточения в Равенсбрюке^[64].

Г. Г. Гринченко на основе нарративных интервью проанализировала две стратегии, определяющие рассказ интервьюируемых свидетелей: включение «немецкого» прошлого в семейную историю и коллективный опыт принудительных работ^[65][66]. К особенностям детских воспоминаний о пребывании на принудительных работах она относит включение в образы прошлого зрительной, звуковой, пространственной составляющих, присутствие, но не доминирование принуждения к труду. Наиболее тяжелые переживания детей были связаны с физическими лишениями (голод, отсутствие отдыха, тяжелые условия проживания).

В. П. Павлов в своей работе «Дети лихолесья», в основном опираясь на воспитания более 420 очевидцев, рассматривает судьбы воспитанников детских учреждений БССР, как эвакуированных в Среднюю Азию, так и переживших оккупацию Белоруссии.

Т. П. Хлынина в исследовании «Локусы приватного: дом и семья в устных воспоминаниях очевидцев Великой Отечественной войны» указывает на то, что дом играл центральную роль в повседневной жизни советских граждан. Часто коммунальный характер домашнего быта и многопоколенческие семьи были причиной поиска приватного пространства, которым для взрослых могла выступать частная переписка, а для детей – «уличный бег» – стремление избежать родительского надзора, который в военное время и так ослабел^[67].

Механизмы и принципы формирования памяти о событиях 1941–1945 гг. у детей военного поколения освещают авторы сборника научных статей под редакцией А. Ю. Рожкова «Вторая мировая война в детских «рамках памяти»^[68]. Наибольший интерес представляет работа Е. Н. Стрекаловой, в которой автор указывает, что образы в индивидуальной памяти поколения «детей войны» представлены значительно шире, нежели коллективные представления о событиях военного времени, которые во многом сконструированы из смысловых конструкций последующих эпох, то есть не являются синхронными^[69].

Расширение инструментария исследования исторической памяти детей военного поколения связано с обращением к проблеме военного детства представителей различных наук. Социологи A. А. Алексеенок и Т. В. Игнатова для изучения образа войны в сознании людей, чье детство пришлось на 1941–1945 гг. применили метод фокус-группы. Преимуществами данного метода являются взаимодействие участников, групповая дискуссия, выявление спектра мнений, получение углубленной информации^[70].

В современной историографии военного детства в СССР постепенно расширяется обращение к синхронным источникам личного происхождения: детским дневникам, письмам, рисункам. B. А. Агеева и А. А. Волвенко вводят в научный оборот детский дневник М. Е. Галах-Мураевой (1943–1945 гг.), на основе его анализа делают вывод, что ключевую роль в формировании представлений об оккупации и оккупантах играл личный жизненный опыт несовершеннолетних, в организации досуга советских детей в отличие от довоенного времени, значительно снижена роль семьи и, соответственно, возросла роль школьных коллективов^[71].

Историко-антропологические подходы к изучению проблематики детства применяют авторы в рамках исследования Великой Отечественной войны и послевоенного восстановления Донбасса: социально-экономического развития региона (А. А. Саржан)^[72], фашистской оккупационной политики (И. С. Тарнавский)^[73], материального обеспечения матерей и детей (Т. М. Удалова)^[74], детских домов (М. А. Соловей)^[75]. И. М. Гридина ввела в научный оборот сочинения учащихся 5–7-го классов женских школ г. Константиновки на тему: «Что я пережила во время оккупации немцами города Константиновки». Данный исторический источник очень важен для исследования восприятия детьми военных событий, но автор ограничивается рассмотрением лишь отдельных элементов повседневности советских детей и подростков^[76]. Проблемы военного детства в Луганске изучают Т. Ю. Анпилогова, И. А. Зверуха, Г. И. Королева^[77].

Проблема места детства в советском смысловом пространстве, а также его отражения в пропаганде и общественном сознании в 1920–1930-х гг. привлекала значительный интерес историков, культурологов, социологов, литературоведов. Исследователями рассматривается широкий диапазон проблем – от формирования общего концепта советского детства (И. Н. Арзамасцева^[78], Т. М. Смирнова^[79]) – до целого спектра частных прикладных вопросов, связанных с героями детской литературы (И. В. Кукулин)^[80], школьными программами (А. И. Щербинин)^[81], местом образов Ленина и Сталина в идее советского детства (К. А. Богданов)^[82], темой детства в советской драматургии (В. В. Гудкова)^[83], играми (В. А. Сомов)^[84], др. Проведенные исследования свидетельствуют о нарастании патернализма советской политической системы, исключительной роли и идеологической нагрузке образа счастливого советского детства в предвоенной советской идеологии.

Изучение образов детей и детства в советском смысловом пространстве 1941–1945 гг. не вызывало такого значительного исследовательского интереса, как соответствующая проблематика применительно к 1930-м гг. На период Великой Отечественной войны часто переносятся характеристики предвоенных образов при том, что принципиальные изменения, вызванные войной в советской идеологии, достаточно хорошо изучены^[85]. В контексте общего интереса историков к образам общественного сознания изучаются идеологемы и конструкты, в состав которых входили детские образы: советской женщины, государства^[86], Отечественной войны^[87], Родины-матери, особенно подробно – образ врага. Е. С. Сенявская^[88], М. Л. Волковский^[89], Л. И. Батюк^[90] акцентируют внимание на том, что одним из главных маркеров образа немецко-фашистских захватчиков в советской пропаганде было определение «детоубийцы», при этом характеристика жертв агрессии, в первую очередь детей, включается авторами в смысловую структуру образа врага.

В ряде работ осуществляется анализ детских образов в отдельных средствах пропаганды, литературе и искусстве (также выполнявших пропагандистские функции). А. В. Фатеев^[91], С. Г. Леонтьева^[92], К. А. Богданов^[93] при изучении детской литературы анализировали ее соотношение с официальной идеологией, включение в воспитательный процесс. Л. А. Пинегина, проанализировав факторы обращения советских художников к теме детства, разработала классификацию образов ребенка в советской живописи периода Великой Отечественной войны^[94]. Наиболее характерные живописные детские образы выделила Т. В. Ильина^[95]. А. Е. Снопков рассмотрел типичные детские образы, используемые в советском агитационном плакате^[96].

Обращение к истории советского детства 1930–1940-х гг. в западной историографии разворачивается в контексте интереса к оформлению советской идеологической системы в 1930-х гг., социальному статусу несовершеннолетних, государственной социальной политике, советской идеологической интерпретации феномена детства^[97].

Таким образом, изучение советского военного (1941–1945 гг.) детства в СССР прошло литературно-публицистический и научно-литературный этапы. В современных условиях исследование проблемы представлено в работах российских, украинских, западноевропейских и американских историков широким спектром направлений, однако проблема синхронного образа военного детства в общественном сознании, прежде всего, на его идеологическом уровне и на материалах Донбасса остается неизученной.

* * *

В основу изучения образа военного детства в советском общественном сознании 1941–1945 гг., положены группы источников, классифицированных по происхождению и содержанию.

Первая группа источников – это документы органов партийногосударственной власти, которые касались социального статуса и материального обеспечения разных категорий детей, формирования пропагандистского образа детства, отражали общественную активность, направленную на заботу о подрастающем поколении.

Вторая группа объединяет материалы средств массовой информации: Совинформбюро, ряда газет и журналов. Пресса, с одной стороны, выступала важнейшим средством пропаганды, формировавшим образы общественного сознания, а с другой, в ней публиковался и ряд материалов, в частности, писем, фотографий, отражавших такой образ. Особое значение сообщений Совинформбюро определяется тем, что в период Великой Отечественной войны этому органу принадлежало монопольное право на получение и распространение внутри страны и за рубежом информации о военных действиях. Тексты сводок были опубликованы в 1944–1945 гг.^[98]

Третья группа представлена произведениями фольклора. Тексты песен, загадок, анекдотов, «песен неволи», записанных со слов детей и подростков в ходе экспедиций 1944–1949 гг., а также произведения детского творчества (стихи, сочинения) хранятся в Архивных научных фондах рукописей и фонозаписей Института искусствоведения, фольклористики и этнологии им. М. Ф. Рыльского (фф. 14–3, 14–5). Особый интерес представляет сохранившиеся в коллекции Т. М. Джерелюк воспоминания ученицы 6-го класса средней женской школы № 80 г. Сталино Эллы Богохвал (14 лет) про День Победы, написанные ею в октябре 1947 г.^[99]