– Куда же мне тебя пристроить? Свалился же ты на мою голову! Ты с нами пойдешь или будешь из окопов за всем наблюдать? – спросил Владимир Александра, видя, как тот борется с собой, не горя особым желанием идти в эту предстоящую смертельную лавину огня, но, с другой стороны, как быть с древними военными генами, которые зовут в бой? Одно дело идти один на один с мечом, и другое дело угодить под шальную мину, которая не даст тебе второго шанса. – Знаешь, лучше всего, на мой взгляд, все наблюдать со стороны с позиций Макарыча, – продолжил Владимир, заметив эту внутреннюю борьбу. Там, в штабе, все казалось легко и просто, а сейчас, увидев заваленное трупами поле, к которым вот-вот должны будут присоединиться новые, пока еще живые люди, и никто не даст гарантии, что этим человеком не окажешься именно ты, желание принять участие в атаке стало испаряться с большой скоростью. Владимир заметил, как после предложенного варианта оживились глаза у собеседника и как Александр с какой-то невысказанной благодарностью стал смотреть на него. Владимир, поймав этот взгляд, беспристрастно продолжил:

– Со стороны ты увидишь общую картину боя, которая даст тебе возможность оценить достоинства и недостатки выбранной мною тактики.

Он не задумывался сейчас о том, струсил Александр или нет. Он давно отучил себя от привычки осуждать других людей. Многое ему пришлось увидеть и через многое пройти за эти два долгих года. И много разных людей ему удалось повидать – и трусливых храбрецов, и храбрых трусов. Человек, каким бы храбрым он ни был, мог оказаться в такой передряге, что вел себя как последний трус. И в то же время трусливый человек, защищая свою жизнь, вдруг начинал вести себя как самый настоящий храбрец. Он не осуждал Александра. Владимир считал, что каждому свое место и нечего посторонним людям делать на поле боя. В конце концов, это удел пехоты – проливать свою и чужую кровь.

– Семеныч, – позвал он денщика, – проводи господина полковника к Макарычу. И скажи ему, что он мне за сохранность нашего наблюдателя головой отвечает! Да, и принеси мою лопатку. Бедный Макарыч, – рассмеялся Владимир, – за всех-то он сегодня у меня отвечает: и за тебя, Саша, и за корректировщика, и за связиста. Ну ничего, он мужик смекалистый, справится. Ладно, Саша, – Владимир стоял посреди блиндажа, надевая шинель, – постараюсь сегодня выжить, и ты тоже не помирай, вечером, думаю, будем пить в германских окопах.

Неслышно вошел Семеныч, подал Владимиру саперную лопатку и стал смотреть на Александра, взглядом приглашая его к выходу.

– Ладно, Вольдемар, я у Макарыча, успехов тебе! – Александр повернулся и быстрым шагом вышел из блиндажа.

Владимир засунул за ремень шинели лопатку и присел за край стола. Затем расстегнул верхнюю пуговицу, вытащил нательный серебряный крестик, подаренный матушкой давным-давно, поцеловал его и застегнулся. Встал. Постоял немного, закрыв глаза, прокручивая в голове порядок действий, и пошел во вторую роту. По дороге его нагнал Грищук:

– Куда же вы без меня, Владимир Федорович?

Поручик Степан Тимофеевич Грищук был адъютантом Орлова. Толковый молодой офицер очень сильно переживал смерть своего начальника и даже написал рапорт о переводе в другой полк. Командир полка отказал ему в этом, заодно наорав по телефону на Владимира за то, что тот не умеет уживаться с подчиненными. По просьбе Грищука Владимир разрешил ему переехать в другую землянку. Сам он не привык, что у него кроме денщика кто-то еще есть, поэтому часто просто забывал об адъютанте. А тому казалось, что Владимир имеет на него зуб из-за рапорта. Как бы то ни было, особой попытки наладить отношения не исходило ни с той, ни с другой стороны. Сейчас Грищук был в полной боевой готовности, на боку красовалась шашка.

– Степан Тимофеевич, от вас разве скроешься? – улыбнулся Владимир. – Вы теперь моя тень.

Они молча дошли до расположения роты. Аникеев ходил вдоль траншеи, лично проверяя каждого солдата. Увидев Владимира, он скомандовал «смирно» и доложил о готовности. На лице Аникеева было написано явное недовольство тем, что Владимир будет находиться в его боевых порядках. Владимир широко улыбнулся и похлопал подпоручика по плечу:

– Бросьте вы обиду, Сергей Игнатьевич, мое нахождение здесь – это не выражение моего недоверия вам. Вы хороший перспективный командир, так сам Орлов считал, и я так считаю. Ваша рота наступает в центре, отсюда мне легче командовать батальоном. Так что на меня не смотрите, командуйте, как считаете нужным.

Лицо Аникеева потеплело:

– Спасибо, Владимир Федорович. Не сомневайтесь, вторая рота не подведет.

– А я и не сомневаюсь, – более громким голосом сказал Владимир, – вторая рота еще никогда не подводила. И никогда не подведет, пока в ней служат такие орлы!

Он окинул взглядом готовившихся к атаке солдат. На фоне всех явственно выделялись сибиряки. Это были бородатые мужики, крепкие, как высоченные коренастые таежные кедры, надежные, как красноярские столбы. У многих сверху шинелей были накинуты на кожаных лентах старые, потемневшие от времени иконы, доставшиеся еще от дедов и прадедов. Именно такими иконами осеняли их жены и матери, отправляя на войну, веря, что сам господь Бог защитит их мужей и детей от злого врага. И они верили, эти суровые великаны с добрыми глазами. «Жалко, что их осталось у меня совсем немного, – думал Владимир, глядя на эти спокойные лица, – если бы их было чутка побольше, разве топтались бы мы до сих пор у этой чертовой высотки?» Большую часть батальона уже составляли жители других губерний России – украинцы, белорусы. Этих сразу было видно по напряженным испуганным глазам и рукам, судорожно сжимающим винтовку, будто это и есть единственное спасение, и потерять ее нельзя ни в коем случае. Эти палили в белый свет как в копеечку, переводя впустую и так немногочисленные патроны. Сибиряки же стреляли реже, но всегда метко. Профессиональные охотники, они умели подстрелить добычу.

Ровно в 9.40 раздались залпы батареи Шварца, и тяжелые снаряды полетели к немецким окопам. Вмиг там все заволокло дымом, звуки близких разрывов больно ударили по ушам. Владимир стал в бинокль рассматривать то, что творилось сейчас там, куда прилетела сама старуха смерть, посланная железными орудиями Шварца. В воздух то там, то сям взлетали комья земли, фрагменты человеческих тел, еще секунду назад бывшие живыми людьми, с их страхами, желаниями, эмоциями. А сейчас это были просто бесформенные куски мяса, и отличить их от грязной земли можно было только по обрывкам ткани, свисавшим на них, да красным пятнам свежей плоти, которая, упав на землю, тотчас же стремилась слиться с ней цветом, стать такой же черной и мягкой. Вот в воздух около валуна взлетели бревна, отсюда они напоминали большие карандаши, вывалившиеся из упаковки. Словно какой-то художник-великан швырнул их на землю от злости, не в силах подобрать цвета, при помощи которых можно было изобразить развернувшуюся внизу трагедию местного масштаба. «Отлично, – отметил себе Владимир, – минус один. Хорошо работает Шварц, нужно ему бутылку коньяку презентовать». Потом немецкие окопы окончательно заволокло дымом, который скрыл весь ужас, творившийся сейчас там, всего-то в пятистах метрах, так близко и так далеко.

В 9.50 прозвучали свистки, выгонявшие солдат из своих привычных окопов поиграть в очередную лотерею со смертью. Не глядя по сторонам, полностью доверив Аникееву вести роту, Владимир легким натренированным движением перебросил свое тело через бруствер окопа, встал и пошел в сторону продолжающих бушевать разрывов, на ходу перекладывая пистолет в левую руку и поправляя саперную лопатку правой рукой, как бы желая убедиться, на месте ли она. Он знал, что, глядя на него, зараженные его личным примером, даже самые неуверенные солдаты преодолеют свой страх и пусть не совсем уверенно, но все-таки будут вылезать из окопов, занимать свое место в цепи и, ускоряясь, пойдут вслед за ним, догоняя и обгоняя его. Рядом правее, отстав на полшага, с револьвером в руках шагал Грищук, придерживая второй рукой ножны с шашкой, которая так и норовила ударить его по бедру с каждым шагом. Владимир шел, не оборачиваясь, обходя многочисленные воронки, перепрыгивая через остатки колючей проволоки, по возможности стараясь не наступать на трупы, которыми обильно было устлано поле. Сзади, сквозь перерывы между взрывами, возрастал чавкающий звук сотен пар человеческих ног, нагоняющих его. Владимир улыбнулся счастливой улыбкой: «Молодцы, поверили, пошли».

– Ну что, Степан Тимофеевич, – обратился он к Грищуку, все еще продолжая улыбаться, – а теперь немного ускоримся. – И он побежал вперед, насколько это было возможно. Сзади звуки шагов усилились и слились в один чавкающе-топающий.

Они прошли почти половину пути, со стороны немецких окопов еще не прозвучало ни единого выстрела, это радовало Владимира. «Молодец Шварц, – еще раз мысленно похвалил он артиллериста, – пока ни одного попадания по своим, хорошо идем!» Пехотная цепь уже нагнала его и впустила в свой строй. Владимир посмотрел по сторонам: слева и справа напряженные, мокрые от усталости лица, руки, сжимающие винтовки с пристегнутыми штыками, грязные шинели. После назначения Владимира командиром батальона он приказал каждый день отводить людей в тыл на обучение. С утра до обеда тренировались первая и третья роты, после обеда вторая и четвертая. Особенно плохо удавалось тренировать падению и перебежкам сибиряков. Эти грозные великаны искренне не понимали, зачем нужно падать под пулями, ползти, бежать и снова падать. Разве можно кланяться смерти? И что только ни делали Владимир, командиры рот, командиры взводов – и уговаривали, и объясняли, и грозили, но заставить их хотя бы пригнуться не получалось. Потом Владимир сказал: «Это приказ» – и все переменилось. «Аааа… Приказ, ну это понятно. Ну надо – значит надо, а то как же ж – приказ мы розумеем». Теперь Владимир опасался, как бы ни взыграла в них вновь сибирская гордость, как бы ни пошли они наперекор смерти, молча и прямо глядя ей в лицо. Разрывы стали перемещаться все дальше и дальше, в сторону второй линии. До окопов оставалось около двухсот метров.

– Вперед! Шире шаг! – громко приказал Владимир, ускоряя шаг, насколько это было возможно. Эхом подхватили этот приказ командиры всех рангов, разнося его по цепи. И цепь тяжело задышала, задвигалась, перемалывая уставшими ногами пуды грязи. Внезапно с левого фланга раздалась пулеметная очередь. «Все, началось, вперед и только вперед», – мелькнуло в сознании Владимира. Сейчас только бы поскорее добраться до окопа, черный полуразрушенный бруствер которого уже ясно различался на фоне черной земли. Гортанные крики команд на чужом языке доносились более четко, с правого фланга тоже ударил оставшийся целым пулемет. Сухо защелкали винтовочные выстрелы. Прямо перед Владимиром брызнули и тут же ушли в мокрую землю маленькие фонтанчики пулеметной очереди. Теперь пулеметы строчили и в центре батальона. «Ложись!» – Владимир махнул рукой и сам свалился на землю. Фонтанчики вновь выросли совсем близко и поплясали дальше, вдоль цепи. Вот она, спасительная земля, так и хотелось остаться здесь, прижаться и никуда больше не бежать, а лучше всего сейчас проснуться и оказаться маленьким в своей кроватке, и мама, любимая мама, гладила бы сейчас по голове и рассказывала очередную сказку про злых колдунов и добрых рыцарей. Владимир сразу отогнал от себя эти мысли, предлагавшие только один вариант – смерть. Чтобы выжить, нужно двигаться дальше, прямо на эти вороненые стволы пулеметов, сверкающие штыки винтовок. Он вскочил и с криком «Делай как я!» пробежал три шага и вновь рухнул на землю. Опять рядом тонкой трелью засвистели пули. Он не смотрел назад, знал, что там, в цепи, уже появились первые убитые, и их количество сейчас зависит только от того, насколько прочно усвоили солдаты урок последних тренировок. Он бросил тело вперед и опять упал на землю, как только свист пуль стал приближаться. Рядом неотступно следовал Грищук. И снова, и снова: рывок, два-три шага и на землю, рывок, и опять земля. Пот застилал глаза, солеными ручьями стекая по грязному лицу. Грязь была везде: на лице, на губах, во рту, на спине, в сапогах. Шинель промокла полностью, и от этого казалась тяжелее в десять раз. Вот он, вражеский бруствер, все ближе и ближе, еще рывок, и еще один, и еще! Когда до бруствера оставалось метров двадцать, Владимир сорвал с пояса гранату и отточенным движением бросил ее за бруствер, в окоп, очищая себе в нем место. И одновременно со взрывом бросился к нему со всей оставшейся силой, перекувырнулся через бруствер и свалился прямо на корчившегося от ранения немца. Саперная лопатка уже была в руке Владимира, он сам не помнил, в какой момент вытащил ее из-за ремня. Простая саперная лопатка – вот чему впору петь оды. Сколько жизней ты спасла и сколько погубила! Незаменимый спутник пехотинца, простой кусок дерева и металла, предназначенный для копания окопов, рытья ходов сообщений, землянок, щелей, но какое грозное оружие в ближнем бою, особенно в тех же окопах и землянках, отрытых пусть и чужими руками.

Все преимущества саперной лопатки Владимир осознал еще во время первой штыковой атаки, два года назад, когда, впервые ввалившись в немецкую траншею, с револьвером в одной руке и шашкой во второй, он столкнулся с тремя немцами, которые, быстро отойдя от неожиданности, пытались заколоть его штыками. Первого он убил из револьвера последним патроном, попав тому в грудь. Остальные два, заметив, что в пистолете больше нет патронов, стали усердно атаковать его. И тут шашка оказалась совершенно неприспособленной к траншейному бою. На поле это было страшное оружие, способное при определенной сноровке разрубить человека пополам одним ударом, но в стесненных окопных условиях она сразу же потеряла все свои боевые качества. И если еще отбиваться от наседавших немцев кое-как удавалось, то о том, чтобы нанести хороший удар, не могло быть и речи. Узкие стенки окопа просто не давали возможности замахнуться. И неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы между Владимиром и немцами не оказался спрыгнувший в окоп Семеныч, которого Владимир тогда еще совсем не знал. Этот невысокий, на голову меньше своих противников паренек меньше чем за минуту разделался с обоими при помощи той самой хваленой саперной лопатки на глазах у изумленного Владимира. Затем весело, с азартом в глазах, прокричал Владимиру: «Будь здоров, ваше благородие!» и помчался дальше.

После того случая Владимир с уважением стал относиться к этому на первый взгляд кажущемуся несерьезным оружию. И даже брал уроки у бывалых солдат, предпочитавших ее винтовке со штыком. У винтовки тоже были свои минусы в ближнем бою: во-первых, для перезарядки требовалось время, которого всегда не было; во-вторых, иногда штык застревал в костях, и для того чтобы его вытащить, нужно было упереться ногой в пораженного врага. И в это время ты становился совершенно безоружен. А ближний бой не допускает такого легкомыслия. Лопатка же позволяла рубить снизу и сверху, сбоку, наискосок, на маленькой дистанции, ей не требовался большой размах, чтобы нанести смертельную рану. И не только наши, но и бывалые немецкие солдаты доверяли ей больше, чем своим винтовкам да палашам.

Переступив раненого немца. Владимир увидел второго, который тут же ударил его штыком. Увернувшись в сторону, Владимир нанес немцу сильный удар наискосок в шею, практически отрубив ему голову. Кровь сильным фонтаном ударила вверх, немец, бросив винтовку и схватившись обеими руками за горло, стал оседать. Владимир оттолкнул его еще живого ногой и бросился дальше. Мельком он заметил, что в траншею начинают запрыгивать другие солдаты, такие же чумазые и уставшие, как он сам, но живые и готовые драться дальше. Всюду слышались крики и стоны, казалось, вся траншея извивается в смертельной агонии. Единый клубок стреляющих, колющих, кромсающих друг друга людей шевелился, перекатывался из одного края в другой. Владимир направился в сторону пулеметного гнезда, которое было где-то рядом. Было слышно, что пулемет строчит не переставая, и, значит, его во что бы то ни стало нужно остановить. По дороге он поставленным ударом зарубил в спину еще одного немца, пытающегося вытащить свой штык, застрявший в теле только что убитого русского солдата. А вот и пулеметчик. Пригнув голову к прицелу, превратившись в длинную руку смерти, он стрелял и стрелял, не обращая внимания на то, что происходит сейчас в окопе. И только когда ему на руку свалилось тело помощника, подававшего ленту, он удивленно поднял голову, словно еще не веря в реальность происходящего, что русские уже здесь, рядом с ним. Владимир убил его одним ударом и тут же приказал двум солдатам, бегущим сзади, немедленно переставить пулемет на другую линию траншеи и открыть огонь по убегающим немцам. Сопротивление немцев стало ослабевать. Словно загнанные в угол мыши, они искали спасения в единственном направлении, в бегстве ко второй линии окопов.

– Батальон! Приготовиться к атаке! – во всю мощь легких скомандовал Владимир. Нельзя дать немцам очухаться, вперед, только вперед! Но тут сзади раздался взрыв, Владимира швырнуло вперед, и, падая, он ударился о стенку траншеи. Голова гудела, раскалываясь от жуткой боли, словно тысячи мелких иголок попали сейчас в мозг. Усилием воли он заставил себя приподняться и стал протирать глаза от попавшей земли. Рядом лежал Грищук. Владимиру показалось, что тот убит, однако поручик перекатился на спину и открыл глаза.

– Вот это нас долбануло, Степан Тимофеевич, – улыбнулся Владимир, – ты как, пока живой?

Грищук молча кивнул головой.

– Ну Шварц, старый алкоголик, уж я ему бутылку в задницу вставлю, битую! Пусть поскачет зараза, будет знать, как по своим стрелять, – выругался Владимир, уже позабыв, как совсем недавно нахваливал того за меткость.

– Это не Шварц лупит, – прислушавшись, возразил Грищук, – это германские пушки.

И точно, словно упреждая начало атаки на вторую линию своих окопов, дальше которых уже ничего не было, немцы открыли ураганный огонь по своим прежним окопам, огненной стеной закрывая своих отступающих солдат. О наступлении дальше не могло быть и речи.

– Батальон! Приготовиться к обороне! – проорал Владимир, сомневаясь, что его хоть кто-то услышит. – Степан Тимофеевич, – закричал он в ухо Грищуку, – я отменяю атаку, нужно предупредить командиров рот.

Грищук кивнул и, пригнувшись, побежал по окопу вправо, то и дело падая от близких разрывов.