Глава 2

Высотку взяли тихо и почти без боя. Было еще темно, четыре часа утра, когда Удальцов со своими разведчиками бесшумно сняли часовых. Смирнов с первой штурмовой группой, отобранной из старых солдат, приблизились к окопам первой линии и по общему сигналу вырезали ножами и забросали гранатами почти всех спящих немцев. За это время Владимир с другой штурмовой группой пробились ко второй линии и стали чистить траншею, уничтожая полусонных, мечущихся в панике немцев и заставляя их бежать. Пока немцы пришли в себя, было уже поздно. Через час все было кончено. К половине шестого утра на позиции второй линии подтянулся весь батальон.

Продолжили наступление, и почти пять километров батальон двигался по раскисшей дороге, практически не встречая сопротивления, если не считать мелких стычек с отступавшим врагом. Потом впереди, на очередном холме, показалась еще одна линия окопов, которая свежими черными незамаскированными брустверами выделялась на фоне вчерашнего выпавшего и еще не успевшего растаять снега, перерезая дорогу и снова упираясь обоими концами в непролазные белорусские болота. О существовании этой линии узнали только вчера, когда ее заметил с воздуха совершающий разведывательный полет аэроплан. Немцы спешно возводили ее, наверное, уже не особо надеясь на первые две. Для Владимира это было неприятным сюрпризом. Да и командирам рот это известие энтузиазма не прибавило, все считали, что с взятием высотки дальше верст на двадцать никаких укреплений у немцев нет.

Батальон остановился и принялся закапываться в землю. Рыли траншеи, утопающие в весенней грязи, укрепляли их свежесрубленными деревцами, устанавливали пулеметные гнезда, строили блиндажи, щели, перекрытия. Все как обычно. Жизнь пехоты только и состоит из бесконечных атак, наступлений, переходов и окапываний. Потихоньку подтягивались тылы, переваливаясь на ухабах и постоянно застревая в грязи, добрались полевые кухни и спрятались в ближайшем лесочке. Шварц тоже переместил свою батарею поближе к переднему краю, выбрав для этих целей старые обустроенные позиции немецких артиллеристов. Война жила своей жизнью. Владимира вызвал к телефону командир полка и своим обычным строгим голосом приказал готовить наступление на завтрашнее утро. А перед этим принять пополнение, что несказанно обрадовало Владимира, так как в последних боях батальон понес значительные потери, которые нужно было срочно восполнить. Иначе об успешной атаке не могло быть и речи.

Владимир вызвал Удальцова и распорядился ночью выслать разведчиков к вражеским позициям, установить расположение пулеметных точек, а также попробовать отыскать проход в болотах. Его не оставляла мысль зайти немцам во фланг и внезапным ударом выбить их из этих свеженьких окопов. Это помогло бы избежать лишних жертв при проведении атаки в лоб. Также приказал собрать команду из обозников и захоронить всех своих солдат, погибших за взятую высотку, устроив для них одну большую братскую могилу прямо на вершине. Пусть в этой могиле лежат вместе и солдаты, и офицеры, а сверху поставить большой деревянный православный крест. Немцев же закопать отдельно, и креста им не ставить, пусть так и догнивают в чужой для них земле, на которую пришли захватчиками.

Ближе к вечеру Владимир отправился в тыл, чтобы принять пополнение. Обычно пополнение передавали километрах в трех от передовой. На этом настоял Владимир, он хотел сам посмотреть на тех, с кем ему придется воевать, на свежие боевые единицы, большая часть из которых погибнет в первом же бою. Остальные во втором или третьем. Но зато из тех, кто смог продержаться неделю и более в условиях непрерывных боев, шло формирование самого костяка батальона. Это был тот костяк, на который всегда можно было положиться, костяк, состоящий из солдат с обостренным инстинктом самосохранения, сумевших перебороть жуткий страх первых атак, совершивших первое убийство врага и научившихся не просто убивать противника, но видеть и слышать то, что творится вокруг. Дальше таким было легче. Убийство уже не казалось им каким-то сложным, непреодолимым действием, противоречивым божьей заповеди «не убий». Оно расценивалось всего лишь как суровая работа и воспринималось естественным принципом: если не ты, то тебя. Люди учились выживать, шел естественный отбор. Выживали не самые удачливые или умные, выживали те, кто смог быстрее всех приспособиться, принять и впитать всю незримую философию войны.

Пополнение было выстроено в шеренгу по два. Всего было около двухсот человек, хорошая добавка поредевшему батальону. Владимир молча шел вдоль строя, всматриваясь в лица этих людей, для которых становился роднее матери с отцом, в лица крестьян, ремесленников, рабочих, которых война вырвала из привычного уклада жизни, заставила надеть форму и отправиться на смерть, обрекая свои семьи на мучительно тяжелое одинокое существование. Люди стояли, тревожно вслушиваясь в близкое дыхание фронта, жившего своей жизнью. Вдруг он увидел чудо. Чудо стояло, переминаясь с ноги на ногу.

– Твою ж мать! – выругался в сердцах Владимир.

Пожалуй, это был самый нелепый солдат всего Западного фронта, да и, наверное, всей российской армии. Маленький, про таких обычно говорят «метр с кепкой», сутулый, тщедушный (и в чем только душа держится), лопоухий настолько, что, казалось, научись он махать ушами, то мог бы и взлететь. Большой загнутый орлиный нос несуразно выделялся на худеньком мальчишечьем прыщавом лице. Вдобавок это лицо дополняли круглые очки с большими линзами в толстой роговой оправе, сквозь которые виднелись карие близорукие глаза. Интендант тоже, похоже, шутник попался, выдав ему обмундирование размера на два больше. И сейчас солдат был похож на чучело в своей висящей шинели, края которой волочились по земле, рукава были такие большие, что пальцы тонули где-то в их бездонной глубине. Большие ботинки делали солдата похожим на циркового клоуна на арене. Обмотки на ногах были намотаны кое-как. Венчала это чудо огромная шапка, которая то и дело спадала на глаза, сдвигая очки вниз, и солдат все время ее поправлял, а она снова падала, и он снова без конца ее поправлял. Было видно, что винтовка, которую солдат держал на плече, составляет для него большую тяжесть. «И как он с ней только дошел досюда, – мелькнуло у Владимира в голове, – м-да… Аника-воин… И за что ж мне такое невезение?»

– Твою ж мать, – снова громко выругался Владимир, – кто таков? – спросил он, обращаясь к солдату.

– Штольман Мойша, господин командующий, – высоким писклявым голосом ответил тот, в очередной раз поправляя шапку.

– Не льсти мне, солдат! Когда мне понадобится подхалим, я сам тебя вызову! Как нужно обращаться к офицеру?

Ничего кроме смеха этот солдат у него не вызывал. Хотя Владимир прекрасно понимал, что завтра утром этот солдат идет в бой, из которого шансов выйти у него нет никаких.

Штольман густо покраснел, скукожился еще больше, словно хотел раствориться и исчезнуть в окружающем его строю. Затем, что-то обдумав, глядя на Владимира, пропищал:

– Пгостите великодушно, ваше благогодие, гядовой Штольман Мойша!

Оказалось, что он еще сильно картавил, что делало его писклявый голос еще более неприятным.

– И откуда ты такой будешь, рядовой Штольман Михаил? Годков-то тебе сколько?

– Двадцать лет, ваше благогодие. Из местечка Глубокое Витебской губегнии.

Владимир изумился:

– Так там же германцы сидят в твоем Глубоком!

Штольман грустно улыбнулся, обнажив кривые зубы:

– Таки я пегед войной в Великие Луки пегебгался. Оттуда и пошел в агмию довговольцем.

– Грищук, – обратился Владимир к поручику, который сопровождал его в этом мероприятии, – этого клоуна переодеть. Подберите ему что-нибудь подходящее, а то он не только армию позорит, но и нас своим видом. Да и перед германцами будет стыдно. Еще подумают, что совсем у нас дела плохи, раз таких уже в армию стали брать.

– Ваше благородие, – Грищук немного наклонился к уху Владимира, чтобы не слышали другие, – а может, смысла в этом нет? Завтра утром атака… – многозначительно сказал он. Он тоже прекрасно понимал простую истину: шансов у Штольмана нет никаких, разве только если не вмешается еврейский бог и не сотворит свое чудо.

– Поручик, делайте что приказано, мне в батальоне чучело не нужно! – с раздражением ответил Владимир и пошел дальше вдоль строя. Он знал, что Грищук прав на все сто процентов, и знал, что ничего не может сделать для того, чтобы изменить приготовленную участь Штольмана. Чем он лучше всех этих Иванов, Никодимов, Осипов, которые сейчас стояли перед ним и чьи судьбы были втянуты в безжалостные жернова войны?

«М-да… – думал про себя Владимир, обходя строй, – скоро действительно в матушке России никого не останется с такими потерями. Одни слишком молодые, эти сразу начнут лезть на рожон, их в первую очередь и перебьют. Вторые слишком старые, семейные, этим совсем помирать не хочется, так как за плечами жены и дети. Этих в атаку и не поднимешь без плети».

Он еще раз прошелся вдоль строя, внимательно всматриваясь в каждого солдата и в силу своего окопного опыта про себя сразу отмечая, кто из них сможет пережить завтрашний день. Он знал, что сейчас две сотни взволнованных испуганных глаз пристально наблюдают за каждым его движением, две сотни пар ушей внимательно прислушиваются к каждому его слову. Владимир знал, что именно в эту минуту он становился для стоящих перед ним людей выше их отцов и матерей, выше всех командующих, выше государя императора, выше самого господа Бога. Но это не грело его душу, как это часто происходит с честолюбивыми людьми, скорее это взваливало на его плечи дополнительный тяжелый груз ответственности за их жизни. Он знал, что завтра большая часть этих людей будет мертва. Они слоем неживой плоти покроют поле между окопами, готовя место для следующих. Но в его власти дать им возможность продлить свою жизнь, если они доверятся ему, услышат его советы, смогут преодолеть дикий страх, который скует их, когда ноги и руки становятся ватными, непослушными, когда человек ищет спасения в земле, к которой тянется всем своим естеством, еще не зная, что в этом месте земля является не спасением, а всего лишь очередной ловушкой, которую подстроила коварная смерть, витающая на своих черных крыльях рядом и забирающая себе новые и новые жертвы. Завтра сама природа заставит пройти всех этих людей через естественный отбор, после которого который человек перестает быть прежним. И уже никогда – ни на войне, ни после нее – он не сможет быть таким, каким он был раньше и каким он стоит сейчас в строю. Меняется сама человеческая сущность. Она делится на две половины: до и после. И сейчас все эти люди, стоящие перед ним в молчаливом строю, сами того не зная, находятся как раз на этой незримой границе, еще не вполне осознавая, что само их существование уже предопределено.

Владимир вышел на середину строя, заложил руки за спину и немного постоял, оценивая пополнение в целом. Затем он начал говорить, чеканя каждое слово. Так, чтобы все сказанное им прочно вошло в сознание стоящих перед ним людей, заставив их безгранично поверить говорившему, полностью положиться на его железную волю.

– Солдаты, братья! Я не буду рассказывать вам о подвигах, которые вы должны совершить во имя Отечества, о том, что вы должны положить свои головы ради спасения нашей Родины! Вы сами видите, что враг находится на нашей земле. Он грабит, убивает, насилует наш народ, ваших родных и близких! Наши братья и сестры, матери и отцы находятся под игом проклятого врага! Вдумайтесь, как тяжело им там без нашей помощи! Как сильно они нас зовут, просят освободить от германца, пришедшего на нашу с вами землю!

С этой минуты вы становитесь солдатами первого батальона 27-го стрелкового Сибирского полка. И я, ваш командир, Новицкий Владимир Федорович, с этой минуты заменяю для вас отца, мать и господа Бога. Все, что я сейчас скажу, должно выполняться беспрекословно. И от этого беспрекословного подчинения зависят ваши жизни. Мне плевать, кем вы были в прошлой жизни, сейчас вы все для меня равны.

Завтра у вас первый бой, – продолжил он более спокойным голосом, однако так, чтобы было слышно всем, – после небольшой артиллерийской подготовки мы начнем атаку. Каждый из вас будет находиться в цепи. И от вашей слаженности, от вашей скорости и от вашей обученности зависят наш общий успех и ваши жизни.

Владимир прошелся вдоль строя, выдерживая небольшую паузу, чтобы дать солдатам осознать неизбежность происходящего и поверить в серьезность его слов, затем он начал говорить резко, по-деловому:

– После того как ваши командиры дадут сигнал к атаке, ваша самая первая и главная задача будет заключаться в том, чтобы вылезти из окопа и занять свое место в цепи.

Из строя раздался легкий смешок.

– Кто смеялся, немедленно выйти из строя на два шага! – рявкнул Владимир.

Последовала небольшая пауза, затем из строя неуверенно вышел солдат. Владимир подошел поближе. «Типичный доброволец, попавшийся на удочку ловких агитаторов, романтик сопливый», – с неприязнью думал Владимир, осматривая вышедшего солдата. Солдат был молодой, на взгляд ему не дашь более двадцати лет. Высокий и тощий, от этого немного сутулый, что только подчеркивала сидящая на нем мешковато шинель. Но в глазах читался молодой, еще не закостеневший от обыденности ум, свойственный студентам или начинающим инженерам.

– Фамилия?!

– Рядовой Румянцев, – ответил солдат, смело глядя в глаза Владимиру.

– Как оказались в армии?

– Пошел добровольцем. До этого учился в Михайловском артиллерийском училище, отчислен после первого курса!

– Причина отчисления?

– Личные обстоятельства. Ваше благородие, позвольте не распространяться на эту тему, здесь замешана честь дамы.

Румянцев отвечал четко, лаконично и грамотно, что понравилось Владимиру. Однако последняя фраза о чести дамы сразу изменила его отношение к говорящему.

– Солдат, мой вам совет на будущее: если в деле замешана дама, то держите свой рот на замке, а не кичитесь этим, это не делает вам чести, – негромко произнес Владимир, глядя на солдата, затем спросил, повысив голос до громкого: – Так что же вас так рассмешило в моей последней фразе?

– На мой взгляд, выпрыгнуть из окопа – это самое легкое занятие из всех. Мы это проходили. Тут нет ничего сложного, – громко ответил Румянцев, поглядывая на строй, видимо, ожидая поддержки со стороны будущих сослуживцев. Строй зашевелился, на лицах солдат стали появляться улыбки.

– Вы совершенно правы, Румянцев, – спокойным голосом ответил Владимир, – нет ничего легче, чем совершить это первое движение: по сигналу выпрыгнуть из окопа.

В глазах Румянцева сначала появились удивление и скрытая радость, дескать, уделал окопника. Строй, вторя ему, тихонько зашумел. Кое-кто начинал спорить с соседом, доказывая ему, что все не так уж просто, раз сам командир сказал, что непросто. Кто-то стал потихоньку хихикать над комичностью сложившейся ситуации. Владимир помолчал. Затем, глядя в глаза Румянцеву, громко сказал:

– Да, еще раз повторюсь, это самое простое, что может сделать солдат. Но вы не на тренировочном поле и не на учении. Завтра вам придется делать этот шаг, не зная, что вас ждет впереди! Вы будете делать этот шаг под звуки снарядов и хлопки мин, под пулеметные очереди, которые будут бежать только к вам одному. Именно так вам будет казаться в этот момент, что все оружие мира направлено именно на вас одного. И вы должны во что бы то ни стало сделать этот шаг. Кто не вылезет завтра из окопа сам, того вышвырнут ваши командиры и старослужащие солдаты, им такие полномочия я дал. И попробуйте вы, Румянцев, завтра не вышвырнуть свое тощее тело из окопа после свистка. Я сам, лично, дам вам такого пинка, что вы будете катиться кубарем до самых немецких окопов. А теперь встаньте в строй и внимательно слушайте, о чем вам говорят старшие товарищи. А теперь слушаем дальше, – продолжал Владимир, глядя, как уверенно Румянцев занимал свое место в строю. «М-да… хоть чему-то научили в училище, хотя лучше бы научили с винтовкой по грязи ползать», – тут же подумалось ему. Дождавшись, пока Румянцев повернется к нему лицом, Владимир начал говорить дальше:

– Итак, еще раз повторюсь: самым трудным для вас будет выйти из окопа и занять свое место в цепи. Дальше будет легче.

«Хотя какое там легче, – тут же пришло на ум, – дальше вас начнут убивать, разве это может быть легче?»

– После того как цепь будет развернута, мы начинаем движение в сторону вражеских окопов. – И дальше Владимир стал подробно рассказывать то, что придется делать солдатам завтра. Он отлично осознавал, что пополнение ничему не было обучено. В лучшем случае показали, как пользоваться винтовкой. Именно эта спешка, с которой неподготовленных солдат бросали в бой, и приводила к такому количеству ненужных потерь. Владимир понимал, что за несколько часов он не сможет получить из неподготовленного пополнения подготовленных солдат, но дав им хоть какие-то начальные знания, можно рассчитывать, что в трудную минуту они кому-то помогут, и это спасет ему жизнь.