– Это кто там голос подает? Твои стажеры? – не оборачиваясь, спросил первый, и, не ожидая ответ, продолжил: – это сейчас они, молодые, такие прыткие. Не нравится им – писаная торба для них, видишь ли, этот Никодимыч!

– Ничего, оботрутся быстро, – усмехнулся второй, – через недельку-другую петь будут совсем по-другому!

– Он ничего плохого не имел в виду, – тут же, оправдываясь, подал голос второй стажер, – просто интересно, почему у нас все довольны тем, что этот загадочный Никодимыч идет с нашей партией.

– Скоро узнаете, – заметил начальник их партии, – впрочем, мы уже пришли. Добро пожаловать в настоящую деревенскую баню, коих на Руси осталось совсем мало. Городским все больше ванну и душ подавай, вишь ли! А вот следующая настоящая баня будет вам не скоро, может, через полгодика…

С этими словами вся четверка скрылась в дверном проеме бани.

Раздевшись в теплом достаточно просторном предбаннике и захватив с собой шайки, новоприбывшие быстро перешли в следующее, заполненное паром, помывочное отделение. Народу здесь было немного – местные знали, что на завтра намечен уход сразу трех больших геологических партий, собравшихся в поселке, и что перед уходом геологи обязательно, по давно заведенной традиции, пойдут ополоснуться. Поэтому, чтобы не создавать излишнюю толкучку, никто из местных сегодня в баню не шел, и тот из геологов, кто любил парилку, сегодня отрывался по полной. Но к вечеру здесь осталось лишь несколько особых любителей острых парильных ощущений, да к ним присоединилась пришедшая последней четверка.

Вскоре молодежь, а следом за ними и старшие, оказалась в парном отделении. Сухой жар сразу же ожег лица, с непривычки стало нечем дышать.

– Да вы ложитесь на полки, которые пониже, здесь не надо геройствовать, – раздался немного хрипловатый, но доброжелательный голос человека, лежавшего на самой верхней полке, в немыслимо адской жаре.

Лицо у него было приветливое и самое обыкновенное, ничем не примечательное, обрамленное белыми, как свежевыпавший снег, коротко остриженными волосами, но глаза – исключительно живые, быстрые, редкой васильковой синевы. Тело сильное, жилистое, поджарое, выше пояса загорелое до черноты. Роста он был немного выше среднего.

– В бане все равны, – продолжал он, – и начальники, и подчиненные. Все с голенькими пупками, не отличишь.

– Тебе бы, Никодимыч, все насмехаться, – добродушно проворчал один из вошедших, – и когда же угомонишься-то?

– А никогда! Баня – единственное место, где можно отхлестать начальника, и он еще и будет доволен, – подмигнув молодежи, засмеялся Никодимыч, – а кличут меня Федором Никодимовичем, можно просто – Никодимыч. Мы здесь, в поселке, всех зовем просто, по отчеству. А вы, видимо, стажеры в нашей партии? А что городские, у вас на лбу аршинными буквами написано… Как вас величать? А по батюшке? Ну, будем знакомы! Не тушуйтесь, ребята! Хотя, чтобы тебя звали по отчеству, все-таки заслужить надо. А то дадут какую-нибудь кличку, часто и обидную, и будут обзывать так за глаза, а то и в глаза. И никуда не денешься. У меня ведь тоже кличка есть. Если услышите – иди к пану, то это значит, ко мне. Это меня так прозвали – паном, мол, все у него всегда есть, как у пана. Что поселок, что деревня – одно и то же, как ни назови. А деревня – она деревня и есть. Народ простой, незамысловатый…

Это относилось уже к молодежи. И точно, скоро молодежь наравне со старшими и с самим Никодимычем полностью влилась в банный процесс. Хлестала друг друга и своего начальника вениками, смеялась, и ощущение было таким, словно все знают друг друга уже много времени…

…Довольные и умиротворенные, все сидели и отходили от банного жара в предбаннике.

– Никодимыч, а почему у вас пальцев на ногах нет? – вдруг спросил один из стажеров.

И только теперь все присутствующие обратили внимание на то, что, действительно, на одной ноге у того напрочь отсутствовали два пальца и фаланга третьего, а на другой – тоже два пальца.

– Так, памятка об одном случае, – отмахнулся Никодимыч рукой, стыдливо задвигая босые ноги глубже под скамейку.

– Расскажите!

– Как-нибудь потом, ребятки, – посерьезнел Никодимыч, – уже времени много, а завтра рано вставать. Хотя и собрано, вроде бы, все, однако лишний раз не помешало бы проверить.

Никодимыч быстро собрался и ушел. Следом за ним потянулись к выходу и другие геологи. Вскоре в предбаннике остались только стажеры и тот, кого назвали Петровичем, начальник их геологической партии.

– Видите ли, ребята, – заговорил, отвечая на вопрос, застывший в глазах стажеров, начальник партии, – и в самом деле, наличие Никодимыча – это наполовину, если не больше, гарантия успеха экспедиции. Я знаю его уже много лет. Должность у него, как для вас это, видимо, на первый взгляд, покажется странным, самая что ни на есть простая – разнорабочий. Однако… Уже много лет он ходит с геологами. Образование у него – всего восемь классов вперемежку с коридором. Однако все это с лихвой компенсируется природной хваткой и сообразительностью. Если бы он к этому еще и выучился, цены бы ему не было. Но учиться он категорически не желал… Как-то, еще в ранней юности, сбежал он из дома в первую экспедицию, годков пятнадцати от роду. Признаться, и я был тогда молодой, сопливый, только после института, первый раз вел изыскательскую партию. Особо в людях не разбирался. И он напросился тогда со мной. Деревня его нищая, забитая, глухая, он бы точно пропал там или спился. Пожалел я его. И, признаюсь, никогда не жалел о том, что взял с собой. Перед самой войной это было, почитай, более тридцати зим уже минуло с той поры. А в войну он поначалу норовил на фронт удрать. Но мне удалось ему разъяснить, что и наша работа не менее важна для фронта. Что, например, найденная нами магнезиальная соль позволит произвести тысячи тонн термитной смеси и сжечь уйму фашистских предприятий и техники, а найденные бокситы и железные руды – произвести сотни новых самолетов… Никодимыч не двужильный – он семижильный. Вся черновая работа экспедиции, да и не только черновая, будет выполнена идеально. Ему смело можно поручать и некоторые исследования. Все будет сделано строго по инструкции. Он как три вола будет работать сам, и так же будут пахать и его подчиненные. Никодимыч не любит должностей и всегда пишется разнорабочим, но фактически является бригадиром. Тут приходится покрутиться, чтобы найти лазейку и платить ему его настоящую зарплату – а как же иначе? Авторитет Никодимыча в бригаде непререкаем – как он сказал, так и будет, да никому там и в голову не придет оспорить его распоряжения. Особенность его – чувствовать, что надо делать срочно, что погодя, что совсем не делать, как бы на него не давили. И – что самое интересное – за столько лет я не знаю случая, чтобы он ошибся. То есть с ним, как это часто бывает, не делают массу пустой работы. Людям это нравится. Бригаду рабочих-подсобников себе он подбирает сам, и стоит очередь, чтобы попасть в нее… А коммуникабельность у него просто потрясающая, что исключительно важно в тесном замкнутом пространстве экспедиции при каждодневной тяжелой работе. Да вы это и сами, небось, почувствовали на себе, когда через минуту после того, как впервые увидели его, уже вовсю общались, как со старым знакомым. Никодимыч ходит в бобылях. Пробовал он и жениться. Однако через месяц-другой оседлой жизни под крылом какой-нибудь бабенки начинала заедать его тоска, и чем дальше, тем тоска больше, и так до тех пор, пока не сбегал он в тайгу, в очередную экспедицию. Ну, какая женщина будет связываться с ним после его побегов? Правда, слышал я краем уха, что есть такая, которая ждет. Впрочем, в его личные дела я никогда не лез и другим не советую делать это… Я про себя называю его иногда уникумом от природы. Это потому, что он, как никто другой, чувствует, что в ней происходит. Например, за день-два он уже знает о перемене погоды лучше всяких барометров. А однажды ни с того ни с сего начал переносить в сторону лагерь, и это через месяц после того, как его обустроили. А первой же ночью после этого через прежнее расположение лагеря промчался сель. Откуда Никодимыч мог знать, что несколько дней назад где-то за десятки километров проливные дожди шли, а у нас назавтра селем обернутся – загадка. Спрашивал его об этом, а он и сам не знает, откуда. – Просто знаю, и все тут, – говорит. А на местности ориентируется, будто у себя дома ходит, никакого компаса не надо. Один раз взглянет на карту – это если в незнакомом месте – и все, выведет в точности. А последний десяток лет время занимала у меня академическая работа, и Никодимыча я это время я не видел. Но стоило позвонить ему – и вот он тут как тут, и все такой же, будто вчера расстались…

Назавтра поселок обезлюдел. Одна за другой в путь отправились три геологоразведочные партии, каждая в несколько десятков человек. Партия, возглавляемая Петровичем, сначала месяц пробивалась через заснеженные таежные заросли, каменистые россыпи, невысокие, поросшие густым хвойником и кедрачом, сильно разрушенные горы, время от времени выпуская в стороны мелкие разведочные отряды. Выйдя к цели, прочно обосновалась, быстро срубив несколько домов. И приступила к плановой напряженной работе.

Для стажеров пять месяцев, насыщенных работой до предела, пролетели, как один день. И вот наступило то вожделенное время, когда работа наконец-то была завершена. Собранные образцы упакованы, вещи и инструменты собраны и уложены. В последний день нахождения партии на месте изысканий все собрались у большого костра. Наконец-то было разрешено нарушить сухой закон и отметить небольшими дозами спиртного окончание работы, ведь завтра нужно было выходить в обратный путь, а это снова тяжелая работа: идти нужно было по новому маршруту, опять пробиваясь через буреломы, преодолевая каменные стены, и вдобавок ведя необходимые дорожные изыскания.

Правда, если все начиналось лютой зимой, то теперь на дворе было начало мая, и стояла теплая, пока еще не жаркая погода. И тяжелая дорога начнется только завтра, поэтому сегодня все радовались и погоде, и своей маленькой победе; что удалось найти перспективное месторождение полиметаллических руд; что все были живыми и здоровыми; что за все время экспедиции не было ни одного серьезного сбоя; что хватало еды и питья, инструментов и многого прочего. Теперь уже стажеры понимали роль простых разнорабочих в многолюдной экспедиции и, в особенности, организующую роль их бригадира.

Никодимыч сидел у костра рядом с Петровичем, начальником геологоразведочной партии, довольно щурясь и глядя на пляшущие языки пламени. Тут же были и оба стажера. Остальные работники расположились несколько поодаль от начальства.

– Никодимыч, помнишь, ты обещал рассказать, как пальцы на ногах потерял? – обратился к нему один из стажеров, намекая на былые банные посиделки

За прошедшее короткое время стажеры перешли на «ты» в обращении с Никодимычем. Правда, это «ты» все же носило уважительный оттенок.

Никодимыч помолчал, подбросил в огонь лежавшую рядом сухую ветку.

– А вам это будет интересно? – немного растягивая слова, спросил он.

Начальник партии с удивлением взглянул на Никодимыча. Он, в отличие от молодых стажеров, прекрасно разбирался в интонациях речи своего, хоть и неофициального, бригадира, и знал, что растягивать слова тот начинал, если только пришел в существенное волнение. Однако лицо Никодимыча было совершенно спокойно. И, в то же время, он волновался, стараясь внешне ничем себя не выдать. Начальник партии понимал это. И это было очень странно, поэтому он решил поддержать стажеров.

– А, правда, Никодимыч, расскажи, – обратился он к бригадиру, – ведь, насколько я помню, когда мы с тобой расстались лет десяток назад, все у тебя еще было в комплекте.

Никодимыч, прищурившись, словно оценивая, быстро взглянул на Петровича своими васильковыми глазами и отвел их в сторону.

– Меня уже считали чудаком и выдумщиком с моими рассказами, даже пальцем у виска крутили, – нехотя, уже нормальным тоном, ответил он.

– Но ведь я знаю тебя уже много лет, и никогда не давал повод плохо думать обо мне, разве не так? – спросил начальник партии, – и, к тому же, – добавил он, – мы гарантируем, – он указал на себя и молодых стажеров, единственных слушателей, – что то, что ты расскажешь, останется строго между нами. Идет?

Никодимыч окинул взглядом троих слушателей, недоверчиво покачал головой, подумал, а затем сказал: – Идет. Только обещайте, что не будете уточнять некоторые детали, которые я намеренно опущу.

Слушатели согласно закивали головами. И Никодимыч заговорил, иногда медленно подбирая слова, иногда быстро, словно они переполняли его голову и быстрее стремились наружу.

2.

– Это случилось… Дай Бог памяти… Когда мы с тобой расстались, Петрович, лет десять назад?

Никодимыч взглянул на начальника партии. Тот согласно кивнул головой.

– Ну да, на второй год после этого, – продолжил Никодимыч, – аккурат уже восемь зим проскочило. А помнится все, словно вчера это было… Тот год, вообще, странным был, запоминающимся. В погоде тогда была аномалия – холода рано упали, а снега долго не было. Мороз лютует, а снега все нет и нет. Сколько тогда зверья, а особенно птиц, перемерзло – страсть.

– В то лето ходил я с одной геологоразведочной партией, большой партией, наподобие, как сейчас. Далеко ходили. Постоянно мелкие отряды в стороны высылались. Работа затянулась надолго. Как раз и пришли эти холода. И вот однажды подходит ко мне начальник партии и говорит, мол, надо помочь, Никодимыч. Я говорю, что всегда готов помочь, как тот пионер, и спрашиваю, что надо сделать. И тут он говорит, словно извиняясь, что надо отправиться с небольшой партией в дальнюю разведку, что людей в лагере осталось до крайности мало и практически больше некого отправить, что, конечно, здесь, в базовом лагере, проку от меня несравненно больше, чем будет там, но деваться некуда. Я не хвастаюсь своей исключительностью. Петрович может подтвердить, нет у меня такой черты в характере…

Начальник партии согласно кивнул головой.

– И проку от меня в базовом лагере, действительно, куда больше. Но раз надо, значит, надо, ведь не от хорошей жизни меня в маленькой группе отправляют. А, по большому счету, мне все едино, что в большом коллективе, что в маленьком, я никакой работы не боюсь и много чего делать умею.

– Ушли мы небольшой группой, всего шесть человек, сотни за три или за четыре, теперь уже не упомню точно, верст к северу. Таежные расстояния известны – здесь и сотня верст за расстояние иногда не считается. Последняя культурная, если можно так выразиться, ночевка перед прибытием на место проходила в одном поселке. Культурная – я имею в виду, на мягкой перине в теплой постели, а не по-походному, в спальном мешке. Довольно большой был поселок, тысячи полторы народа было в нем, никак не меньше, если судить навскидку. Вот там люди и рассказали, что место наших исследований находится за озером… Есть у него и официальное название. Но я буду называть его так, как сказывали местные – Чудь-озеро. А назвали его так то ли за чудный нрав, то ли по другой причине. Чудный нрав – это то, что каждый год у Чудь-озера был другой уровень воды, отличавшийся иногда на десятки метров. Да что каждый год – иногда каждый месяц. Почему так происходило – никто не знал, видимо, руки у ученых не дошли туда к тому времени. Глушь таежная – она глушь и есть. Глубину его никогда не промеряли, но поговаривали, что составляла она не одну сотню метров. А не проверяли по упомянутой мною другой причине. Местные говорили, что обитает в том озере нечисть, утаскивающая на дно все, что появляется на поверхности воды, будь то или птица, или животное, или человек даже, если рыбу отправится туда ловить. Потому не гнездятся там птицы, облетают Чудь-озеро стороной. И так же стороной обходит его зверье, нет там звериных троп, к водопою ведущих. И рыбы в нем нет, хотя вода исключительно чистая. И люди, охотники и лесники, обходят его стороной. Одним словом, плохая слава у тех мест.

– Ну, те байки местные мы послушали, поусмехались про себя и наутро отправились к месту, нам нужному. Поселковые власти взялись помочь. Организовали несколько телег под имущество, ведь научной аппаратуры было у нас немало, и мы так и переезжали от одного поселка до другого, каждый раз меняя ездовых, нанимая следующих местных. И благополучно доставили нас до места по известным им зимникам в обход Чудь-озера, и даже помогли быстро обустроиться, ведь местные народ мастеровой, из дерева все делать умеют.

– Далее началась работа. Нас всего шесть человек, и наукой заниматься надо, и едой, и стиркой. Вот тут и пригодилось все мое умение, ведь приходилось делать все – и готовить, и стирать, и мерзлую землю и камни долбить, и аппаратуру на себе таскать, и некоторые исследования самому проводить. К чести нашей партии, надо сказать, что народ подобрался хоть куда. И хоть своих исследований у всех было не много, а очень много, никто не чурался черновой работы. И копали со мной вместе, и готовили, и стирали, если время позволяло.