Теперь, зафиксировав смысловой и эмоциональных заряд, заложенный в символической атрибутике и ритуалистике психоанализа, а также – окунувшись в атмосферу базового психоаналитического мифа, мы можем приступить к главной задаче: психоанализу психоанализа как стандартной процедуре.
И, соответственно, попытаться ответить на вопрос – к какому периоду нашего инфантильного опыта, к какой точке интервала психосексуального развития, подключен психоанализ, понимаемый и как личностная установка, и как профессиональная деятельность?
Психоанализ, как и любая иная устойчивая форма регрессивного состояния, отыгрываемая в опять же устойчиво воспроизводимых (навязчивых) ритуалах, должен иметь свою «инфантильную прописку». Т.е. должен быть привязан к определенной травматической фиксации, к ее желаниям, фобиям, травмам и сценарным защитам.
Травматическая фиксация, напоминаю, завершает конкретный маршрут инфантильного развития (индивидуации), обозначает своего рода финишную черту, дальше которой мы так и не продвинулись, довольствуясь достигнутым и выстраивая из этого достигнутого свое личностное своеобразие.
Развитие как таковое предполагает наличие жестких стимулов, поскольку, как сейчас модно говорить, представляет собой «покидание зоны комфорта», выход за пределы телесно и психически освоенных переживаний в зону травмы, т.е. в зону чего-то нового, небывалого, не имеющего сценарных аналогов и потому порождающего страх. Естественно для человека (и ребенка, и взрослого) как раз регрессировать или фиксироваться на своих актуальных психических достижениях; развитие всегда стимулируется извне, носит вынужденный характер. Стимулы эти, учил нас Фрейд, в нашем детстве идут из двух источников: из наследуемых схем развития (филогенетических прафантазий) и из наличной системы воспитания ребенка, его семейной и социальной среды обитания.
Фиксация предполагает, что некий травматический стимул, который по логике развития должен был подвигнуть нас на изменения и переход на новую стадию развития, оказывается настолько страшным и невыносимым, умудряется настолько радикально пробудить вроде бы пережитый уже травматизм более ранних стадий (то есть сформировать т.н. «инфантильный невроз»), что приводит к тотальному вытеснению всего массива инфантильного опыта. Подобного рода остановка в развитии всегда маркируется страхом и виной, становящимися обоснованием этой остановки и ложащимися в основание последующего формирования личностного психотипа (характера) и типа объектных отношений (включая, кроме всего прочего, и выбор профессии).
Все – ты здесь остановился; ты здесь решал некие проблемы, не смог их решить и зафиксировался в этой позиции. Теперь ты всю оставшуюся жизнь будешь эти проблемы решать, это «недоделанные дела» своего детства навязчиво доделывать.
Аффекты и желания, производные от этой фиксации, ты будешь либо проявлять, либо – подавлять, либо – трансформировать или сублимировать; но свободным от них ты уже не будешь никогда.
И единственная форма свободы в ситуации подобного рода неосознаваемой сверхдетерминации – пройти психоанализ и выяснить конкретику своей «зафиксированности». От ее власти при этом мы все равно не избавляемся, ведь кукла-марионетка не может двигаться самостоятельно: Фрейд жестко и безапелляционно объявил нам, что все, связанное в нашей психики с Я, с сознанием, и пр. суть вторичные образования, посредством которых проявляется воля БСЗ. Но поняв, куда привязаны нити, за которые нас дергает этот невидимый кукловод, мы можем получить своего рода «бонус», а именно – понимание своих возможностей и своих ограничений. На базе которого можно определить для себя пространство деятельности, где наши особенности, производные от такой вот фиксации, востребованы и выигрышны в плане эффективности решения профессиональных задач.
Вспомнив еще одну фрейдовскую метафору, можно добавить, что понимание своей базовой инфантильной фиксации позволяет нам, несущимся верхом на бешеном коне БСЗ, в общих чертах понять – куда именно он несется, а также – планировать свою жизнь с учетом этого понимания. Мол, а нам туда и было надо!.. Идеальный вариант «свободы воли», ничего другого для нас тут и не предусмотрено. Идеальный, кстати, еще и потому, что только в данном случае нам гарантированы телесное здоровье, психическое равновесие и профессиональная эффективность в одном флаконе.
Мы с вами вообще привязаны к телу социума исключительно через собственное тело, поскольку только здесь расположен ресурс универсального воздействия на индивидов, в прочих отношениях совершенно уникальных, ресурс объединения их в теле массы.
Цивилизация собирает нас в массу, создает из отдельных индивидов социум, подключаясь к каждому из нас посредством символики универсальных младенческо-инфантильных травм, запечатленных в памяти нашего тела.
Но набор таких судьбоносных травм не так уж и велик, для их перечисления достаточно пальцев одной руки. Да и не все они годятся для организации коллективной психодинамики современных людей.
Вот как, к примеру, можно построить цивилизацию, основанную на травме «орального отказа»? Перенесенная в сферу массовой психики и способов ее регулирования эта травма может быть развернута исключительно в виде страны-концлагеря, основанной на принципе регулирования допуска человека к пище как таковой.
Те коллеги-психологи, в том числе и психоаналитики, которые после второй мировой войны описали глубинно-психологическое основание организации концлагерей, показали, что да, в принципе это возможно. Массообразование, то есть универсальная и устойчивая инфантилизация людей, выстраивается предъявлением им требований родительского сверхконтроля: строится, пересчитываться, мыться, оправляться, и так далее. Плюс жесткое нормирование периодичности принятия пиши и ее количества. И все – искомая регрессия запущена, человек подавляет свою индивидуальность, почти без остатка растворяясь в легко управляемой массе. Даже проблема собственной жизни и смерти отходит при этом на второй план. Что позволяет формировать в среде подобного рода воздействия качества, совершенно не свойственные современному нарциссически ориентированному человеку. Например – устойчивую мотивацию жертвенного служения Матери-Родине (самопожертвования) в армейских ритуалах.
Попробуем теперь зайти с другого конца «спектра инфантильных травм», а именно – с подключения людей к массе через динамику формирования их инфантильной генитальной организации. Тут тоже нет ничего особо сложного. Прежде всего потому, что телесное отреагирование полового влечения может быть без особого труда сублимировано, в отличии от питания, скажем, или от уринирования или дефекации. Эта сублимация не является разрушительной для организма и, соответственно, либидо как энергия сексуального желания, весьма пластично трансформируется и смещается по цели, загружаясь, катектируясь, на практически любые объекты, подсовываемые социокультурной средой. Поэтому мы с вами так часто повторяли формулу, гласящую, что вся социальная организация – это набор девиаций. То есть это некое комплексное и системное сексуальное извращение, когда изначально простое, естественное эротическое желание при помощи специальных процедур и символических медиаторов смещается по цели и переводится в режим социального чувства.
Но мы немного отвлеклись от нашей темы. Итак, какая же базовая инфантильная фиксация лежит в основании психоаналитичности как уникального психотипа и психоанализа как не менее уникальной формы ее ритуализированной социализации и профессионализации?
Для экономии времени в данном случае я не буду подводить вас к инсайту, а просто сразу озвучу свой вариант ответп на данный вопрос.
А уже после этого постараюсь его обосновать.
Тут ведь всегда есть две линии рассуждений. Можно дробить анализируемое на отдельные признаки и спрашивать себя: если нечто выглядит как утка, квакает как утка, и т.д., то может быть это утка и есть? А можно просто взять эту утку и, анализируя свое к ней отношение, спросить: а с нашего ли птичьего двора эта птица? И я предлагаю нам с вами пойти этим – вторым – путем.
Пойти, отталкиваясь от следующего моего заявления: изначально, в своем фрейдовском первоистоке, классический психоанализ возник и закрепился в качестве рациональной и деятельной компенсации травматизма фаллического порога генитальной стадии развития.
Весь он, со всеми его объяснительными концепциями и метапсихологическими спекуляциями, метафорами и иллюстративными представлениями, символами и мифами, деятельными реакциями и ритуальными процедурами, телесными диспозициями и правилами коммуникации, прописан по единому регрессивному адресу – в пространстве уретрально-кастрационных переживаний фаллической фиксации.
Именно тут – на выходе из «позднего анала», где на ребенка обрушиваются кастрационные переживания, коренятся истоки и тайны всех странностей нашей «психоаналитичности», превращенных в профессию. Там мы имеем свою «корпоративную травматическую фиксацию» как базовый компонент «корпоративного Эго», там постоянно ищем и находим искомое подключение к инфантильным ресурсам психзащит и реактивных сценариев. Там мы дома, там нам не страшно (что странно, для всех остальных это зона тотального ужаса, но вот такие мы особенные!), там мы постоянно пребываем, затаившись за изголовьями своих Кушеток, там мы заряжаемся мотивацией для своих игр, там мы черпаем веру в свои парадоксальные для иных людей принципы и постулаты, оживляем их этой верой и превращаем в психоаналитический миф.
А вот теперь давайте обо всем этом поговорим поподробнее и решим – про нас ли это заявление, узнаем ли мы себя в подобного рода регрессивной личностной модели и привязанных к ней компенсаторных и сублимационных формах персональной и групповой активности (в качестве которой я и пытаюсь сегодня рассмотреть наш родной психоанализ).
Начну немного издалека, от нашей «печки», т.е. от самого Фрейда, от его собственного «фаллосоцентризма», который поначалу «вслепую» вел его по жизни, как куклу-марионетку, а потом, по мере углубления фрейдовского самоанализа, стал поводом для тщательной проработки фаллической фиксации, а в итоге превратился в то, что и было названо «психоанализом».
Прежде всего давайте вспомним о том, Фрейд, все-таки, был человеком, который не просто отыгрывал в профессии свои глубинные проблемы и комплексы в режиме сублимации; он исследовал свою психику и психику своих пациентов, тем самым укрощая свою неизбежную поначалу психоаналитическую «дикость». Подобного же рода исследования он проводил и в своих книгах, т.е. в гораздо более безопасном (для всех участниках психоаналитической коммуникации) режиме защитного отстранения, находил возможности для изучения и описания собственной инфантильной фиксации при написании текстов, где анализировал людей, в чем-то подобных, как ему казалось, ему самому (в интервале от Леонардо да Винчи до Вудро Вильсона, от «Маленького Ганса» до судьи Шребера). Порою он в качестве проективных объектов для такого самоанализа избирал целые народы; и, конечно же, не мог обойти вниманием свой собственный, еврейский народ.
Последний описывался (диагностировался) Фрейдом как больной этнос, одержимый чувством вины и навязчивой аутоагрессией, который он решил вылечить психоаналитическими методами, уверяя, что они вполне применимы и для «терапии культурных сообществ». Он описал свой родной народ как коллективного фиксанта как раз именно на фаллической стадии, который в генезе своей глубинной ментальности остановился на неудачной попытке индентификации со своим культурным отцом (в качестве которого Фрейд анализировал мифологический образ Моисея). Неудача подобного рода идентификации и соответствующая фиксация породили и специфику истории народа, и особенности его массовых проявлений его глубинной психодинамики (фобий, навязчивостей, неосознаваемой вины и искупительной жертвенности), в той или иной степени проявляющихся и у отдельных ее носителей.
Описал Фрейд и личностную модель подобного рода коллективного психического расстройства; причем описал ее как модель генеза патогенной психодинамики некоего «идеального еврейского пациента», ссылками на которого, а точнее – на модель которого, он часто пользовался в своих социокультурных изысканиях (от «Тотема и табу» до «Человека Моисея»). Изысканиях, которые, как мы сейчас понимаем и тут, внутри своего круга можем проговаривать и обсуждать, были посвящены проблемам одного единственного народа, родного для Зигмунда Фрейда, подключенного к нему каналами филогенетической памяти и избранного им для исследования и психокоррекции.
Вы все помните эту модель, которая для нас с вами сегодня имеет предельно важное значение, поскольку «идеальный пациент» в психоанализе – это всегда Альтер-Эго психоаналитика. Речь в этой модели у Фрейда всегда идет о некоем мальчике, который на фаллической стадии, после того как он наблюдал страшную сцену коитуса между родителями, восстановил инфантильную мастурбационную активность и, соответственно, сформировал блокировки либидо на будущий пубертатный период.
О проекте
О подписке