Итак, с чего мы начнем анализировать психоанализ? Конечно же – с определения того, что мы анализируем. И что мы вообще можем в данном случае анализировать.
«Психоаналитичность» как таковую, т.е. особый тип измененного состояния психики, производный от сновидческого опыта, достигаемый и фиксируемый посредством многолетнего тренинга, невозможно анализировать отдельно от ее носителя – того или иного психоаналитика. Частично мы будем затрагивать и эту тему, но лишь в ее изначальном виде, зафиксированном в текстах и, как мы уже знаем, производном от личности и судьбы «первого психоаналитика» – Зигмунда Фрейда. Первого и можно даже сказать – эталонного, поскольку в состояние «психоаналитичности» мы все проходим по «фрейдовской тропе», воспроизводя и осваивая его опыт, а также – производные от этого его опыта объяснительные рационализации и ритуальные отыгрывания.
Гораздо проще, и мы с вами здесь и сейчас именно этим и займемся, проанализировать психоанализ как вид коллективной деятельности, как некую процедуру, как набор строго определенных (можно даже сказать – навязчивых) ритуалов и символических атрибутов, как совокупность обслуживающих эту процедуру защитных рационализаций, теоретических моделей, которые объясняют, почему мы что-то делаем так, а не иначе. Например, почему мы, если брать классику, кладем клиента на кушетку, а потом прячемся ее за изголовьем, лишь изредка напоминая о своем неявном присутствии.
Для нас с вами все это – сложная и мистическая, но вполне понятная и даже естественная (типа – а как же иначе?!) процедура налаживания у клиента каналов непатогенного «общения с БСЗ». Но при взгляде извне, взгляде, не нагруженном нашей верой и нашими корпоративными конвенциями, все эти игры вокруг постели выглядят, мягко говоря, довольно-таки странно.
И требует некоторого объяснения; в нашем случае – объяснения самим себе. Такое объяснение – самое сложное, поскольку мы легко и непринужденно можем рассказать: зачем нужно укладывать пациента на кушетку (или, в «современном психоанализе» – зачем не нужно этого делать). И этот рассказ ясно даст всем понять, что все это нужно не для удовлетворения наших странных желаний, а исключительно для целей терапевтического воздействия.
А вот объяснить самим себе: почему нам так хочется уложить в постель другого человека и наблюдать за ним, спрятавшись за изголовьем, – это гораздо сложнее. А еще сложнее объяснить: почему нам нынче этого массово расхотелось и мы начали обставлять свои «игры в доктора» иной атрибутикой и иными телесными диспозициями…
Как я уже говорил ранее, в основании любого вида человеческой деятельности, и психоанализ здесь не исключение) лежит поиск некой условной «точки», где человек подключается к бессознательной мотивации, где наследуемая архаика, инфантильные травматические фиксации и актуальные проблемы и комплексы сливаются в компенсаторном (можно даже сказать – симптоматическом) единстве. И порождают деятельную реакцию, принимающую вид навязчиво воспроизводимого ритуала.
По каким признакам мы такую «точку» можем обнаружить? Во-первых, это символика, которая здесь работает. Например, по символической природе денег мы на нашей прошлой встрече четко определили в травматической шкале инфантильный травм и фиксаций место подключения предпринимательства. Во-вторых, это ритуалистика, то есть те игры, в которые люди играют при помощи (а точнее – под воздействием) этих символов. Ну, например, опять же, если посмотреть на тот же бизнес, то можно заметить, как люди нечто накапливают, потом вкладывают, и мы сразу же догадываемся – в какие детские игры они тут играют. И, наконец, третье – это те мифы, которые вокруг всего этого складываются. Те объяснительные модели, которые понятны как бы сами по себе, но рационально ниоткуда не выводимы, причем психоанализ, в отличие от многих других форм человеческой деятельности, не скрывает того, что он стоит на мифах и сказках, то есть на том, что связывает реальную деятельность с ее архаической и инфантильной подосновами.
Так вот, если брать в анализ эти три признака, то что мы имеем перед собой в качестве символической атрибутики, ритуалистики и мифологии классического психоанализа?
В качестве базового символического атрибута мы имеем КУШЕТКУ, как тот единственный инструмент, нагруженный целым сонмом мифов и ритуалов, с помощью которого мы и работаем. Вот Александр Эткинд пишет в известной вам книге, как во время своего посещения ростовского дома Сабины Шпильрейн он спрашивал у ее родственников: занималась ли она здесь психоанализом? – А бог его знает, – отвечали ему, – чем она тут занималась… – Ну, была ли где-нибудь у вас тут кушетка? Они говорят: да, в дровяном сарае, за дровами, стоял какой-то топчан, и чего-то она туда все время ходила…
Кушетка – это и есть наш базовый символический атрибут. Очень интересный, кстати говоря: кровать как рабочее место, как средство реализации своих творческих и профессиональных замыслов. И давайте мы с вами поставим здесь своего рода «галочку», отметку чего-то значимого, к чему мы еще сегодня еще не раз вернемся.
Итак, базовый символ у нас уже есть. Теперь нам нужна привязанная к нему ритуалистика, специфическая игра.
В какие игры изначально и доныне играют психоаналитики вокруг Кушетки как своего базового символического атрибута?
Во-первых, они играют в ПРЯТКИ, то есть психоаналитик в классической диспозиции прячется за изголовьем кушетки и молчит, а пациенту нужно его найти, нащупать в этой пустоте, где ему одиноко и страшно, и вызвать, как «ау», некий ответный импульс, подтвержденный контакт. В начале игры ответом на «ау» пациента всегда отзывается только тишина, ну а потом, когда он уже абсолютно измотан и потерян, аналитик как бы «находится» и его интерпретация принимается с радостью и облегчением. Это и есть игра в «психоаналитические прятки», очень интересная игра: ты спрятался – он испугался. Ты ему показался – он успокоился, но взамен на то, что он теперь не один, он должен возверовать в твою версию его проблемы. Я напоминаю, что истинный, органичный, психоаналитик Зигмунд Фрейд, даже трансфер, т.е. перенесение пациентом каких-то собственных инфантильных первообразов (имаго) на психоаналитика, считал проявлением суггестивной податливости, то есть полагал, что не пациент вскрывает у себя динамику каких-то первообразов, а сам аналитик внушает пациенту определенную версию инфантильного травматизма, а дальше уже нанизывает на нее всю его нынешнюю симптоматику, встраивая в психику пациента «психоаналитическую конструкцию» как своего рода «имплант».
Вторая и тоже очень интересная игра, в которую изначально играют все психоаналитики, это игра в ЖМУРКИ. Заметьте – какие это все понятные и родные, буквально – классические, детские игры… Игра в «психоаналитические жмурки» (иногда еще называемая «синдромом эдипальной слепоты») заключается в том, что ты, входящий в анализ и лежащий на Кушетке, становишься беспомощным, тебе как бы завязывают глаза; ты раньше, вроде бы, все знал в этом мире и все понимал, но вот сейчас тебе завязали глаза и ты все вещи находишь ощупью, заново их узнаешь. И вдруг обнаруживаешь, что в этой темноте, в этой непривычной форме восприятия, они какие-то другие – необычные, странные… Все теперь надо понять и пережить заново, угадывая смыслы и формируя из них модель какого-то иного, внеопытного, трансцендентного мира. Этот мир загадан нам как загадка, он касаем кончиками наших пальцев, но в нем нет опоры для целостного его схватывания. Нам доступны только отдельные, дискретные восприятия, словно бы в темной комнате кто-то на мгновение включает фонарик и мы успеваем увидеть кусочек чего-то непонятного и пожалуй что и страшного в своей непонятности. Эта игра заканчивается все тем же: обращением к психоаналитику за искомой опорой и растворением в его интерпретации в режиме абсолютного доверия слепого своему поводырю.
Пожалуй, достаточно примеров, мы тут не игры, в которые играют психоаналитики, собрались описывать. Нам достаточно и пары примеров для того, чтобы обобщить сказанное и договориться о понимании сути «психоаналитических игр», о главном принципе их организации.
Для желающих же самостоятельно проанализировать «психоаналитические игры» могу описать еще несколько из них: игра в «недотрогу»; игра «верю – не верю»; игра в «испорченный телефон»; и моя любимая игра – «На златом крыльце сидели: царь-царевич, король-королевич, сапожник, портной, а ты кто будешь такой? Выходи поскорей, не задерживай добрых и честных людей…».
Прежде всего стоит отметить, что игры эти только напоминают детские забавы. А по природе порождаемого ими переживания они явным образом мучительны для лежащего на Кушетке. Более того – они специально и придуманы для того, чтобы помучить его, ввести его в режим страдания.
Если тот или иной человек, в нашем случае – психоаналитик, в рамках своей профессиональной деятельности заставляет другого человека мучиться, то тут должны быть целых две пересекающихся причинных цепочки, производных как от желания психоаналитика, так и от процедуры осуществляемого им воздействия.
Тут есть, правда, еще и третий фактор, а именно – устойчивое желание самого клиента страдать. Это не предмет нашего сегодняшнего анализа, но стоит указать и на этот несомненный компонент психоаналитических игр (ведь парная игра устойчива тогда, когда оба партнера получают от нее удовольствие). Фрейд даже удивлялся – чего это они так любят помучится? Ведь фактически заманиваешь человека в зону тотального дискомфорта, фрустрируешь его по-всякому, деньги еще за это берешь и немалые, а там очередь по всей улице Бергхассе до самой Вотивкирхе стоит (и это не на анализ, а на запись, которая у него была как правило заполнена как минимум на восемь месяцев вперед; даже в отпуск с собой порою приходилось пациентов брать). Он долго недоумевал, а потом привязал, как вы помните, поведение пациента в психоанализе в книге «По ту сторону принципа удовольствия» к мазохистскому механизму посттравматического невроза. То есть пациент добровольно хочет помучаться, соотнося аналитическую процедуру с инфантильными травмами, для того, чтобы защититься от актуальных травм того кошмарного мира, из которого он к нам на кушетку и приходит.
Очень хорошая логика, кстати говоря, здесь мы снова поставим галочку на память. Это что? Это рационализация, это миф, но мы все-таки должны помнить, что если один человек мучает другого, то, чтобы он при этом ни говорил (а мы с вами знаем уже – что такое «латентная деструктивность»), он проективно, при помощи другого человека, решает проблемы собственного Танатоса, собственной аутодеструктивности.
И мы можем сегодня достаточно четко сказать, что и сам Зигмунд Фрейд, и представители первой когорты психоаналитического движения – его первые ученики, были людьми, которые, так и не смогли урегулировать отношения с Танатосом, аутоагрессивным влечением к Смерти.
Кто-то из них кончил жизнь самоубийством непосредственно, как Вильгельм Штекель, Виктор Тауск или Пауль Федерн, кто-то опосредованно, после долгих мучений, как Зигмунд Фрейд (и, не могу не напомнить вам об этом, Жак Лакан), кто-то буквально «улизнул в смерть», воспользовавшись удобным случаем, как Карл Абрахам, Отто Ранк или Сабина Шпильрейн.
И мы должны здесь опять, как некую загадку, поставить перед собой такой вот вопрос: откуда у всех этих людей такой огромный резервуар Танатоса, что они постоянно, в рамках профессиональной деятельности отыгрывая его энергию на другом человеке, все равно оставляют у себя достаточный запас его энергетики для того, чтобы очень мрачно и печально заканчивать свои дни в мучениях и болезнях?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы с вами вполне логично переходим к третьему блоку, к разговору о психоаналитической мифологии.
Но прежде, чем двинуться дальше, с сожалением покидая тему природы психоаналитических игр вокруг кушетки, своими мыслями о которых я мог бы делиться с вами до самого конца нашей сегодняшней встречи, я хотел бы напомнить вам о том, что кроме Танатоса в глубинах нашей психики живет и активничает его антагонист – божественный Эрос.
Поговорить о нем стоит, кстати, еще и потому, что мы при таком разговоре уже как бы вступаем в область психоаналитической мифологии; ведь не случайно же Фрейд свою концепцию дуальных первичных позывов, коренящихся в телесно-эволюционном основании нашей психики, привязал к «персонажам» греческого мифа.
Так вот – игр с Эросом (так лучше о них говорить, поскольку термин «эротические игры» уведет нас далеко в сторону от данной линии рассуждений) в психоанализе также организуется немало. Но это все – вторичные игры, основанные на фрустрации эротических импульсов, активно провоцируемых символикой «аналитической ситуации» (и прежде всего – ее «постельной» атрибутикой).
О проекте
О подписке