– Вечернее сообщение 20 октября. «В течение 20 октября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло. За 19 октября нашей авиацией… уничтожено 4 немецких танка, 10 автомашин с войсками, подавлен огонь 2 артиллерийских батарей, потоплен сторожевой корабль, рассеяно и частью уничтожено до роты пехоты противника».

– И всё? – слышен разочарованный голос.

– Краснофлотец Нищенко, – Шаповалов укоризненно качает головой, – пора бы понять, что нынешняя война – не игра в одесском дворе. Мы бьёмся с самой сильной армией Европы, даже мира. И если товарищ Сталин сказал, что победа будет за нами, так это потому, что наше дело – правое! Но даётся победа тяжело. За каждой цифрой, которую мы прочли, товарищи, – смертный бой. Кровь и пот наших солдат и офицеров. Самоотверженный труд народа. А скоро придёт и наш черёд…

– Политруку срочно прибыть во второй отсек к командиру корабля! – донесла радиотрансляция.

– Заканчивая политинформацию, – наскоро договорил Шаповалов, – хочу напомнить: и в ближайшие дни, и позже нам предстоят встречи с американцами. Надо проявить себя достойно. Помните: мы союзники в борьбе с фашизмом. Но нельзя забывать: страна чужая, возможны каверзные вопросы, даже провокации. Поэтому – бдительность и ещё раз бдительность!

– Завтра, 25 октября, – Братишко мельком взглянул на часы и оглядел строй экипажа, – о есть, ровно через сутки, мы должны выйти в море. Впереди самый долгий отрезок пути – из Датч-Харбора в Сан-Франциско. Но… Час назад командир БЧ-пять доложил мне о серьёзной поломке в цистернах главного балласта. Кингстоны стали пропускать воду. Вы понимаете, что это значит. Никакие манёвры с погружением и всплытием невозможны. С такой неисправностью в море выходить нельзя – дотянуть до Калифорнии не удастся.

Братишко сделал несколько шагов перед строем. Почти пятьдесят пар глаз смотрели на него в надежде, что он, командир, наверняка знает выход из положения.

– Для ремонта необходимо становиться в док. Для этого нужны деньги – 100 долларов за каждый час пребывания плюс триста – за саму постановку в док.

Строй заволновался.

– У нас деньги есть. Но они выданы на весь поход, и кто знает, что нас ждёт впереди. Кроме того, мы можем потерять двое суток и отстать от графика.

Казалось, напряжение нарастало в самом воздухе, и каждое слово давалось командиру с трудом.

– Есть вариант – отремонтировать клапана самим…

Экипаж будто бы разом с облегчением выдохнул.

– … однако это связано с риском. Два-три человека должны будут спуститься в полузатопленную цистерну… напоминаю: температура забортной воды – не выше трех градусов… дождаться, пока под давлением воду удастся вытеснить… при этом давление воздуха будет серьёзно нарастать… затем найти и ликвидировать неисправность, после чего снова дождаться заполнения цистерны и убедиться, что поломка устранена.

Братишко ещё раз всмотрелся в лица своих матросов, словно хотел убедиться, вполне ли они поняли, насколько серьёзное испытание предстоит.

– Повторяю: задача связана с немалым риском – бросить работу сделанной наполовину нельзя. Приказывать – не могу. Нужны добровольцы.

Одновременно вперёд выступили «боги «воды и пара»: старшина команды Петр Грудин, Сергей Чаговец, Анатолий Стребыкин и Николай Рощин.

– Разрешите нам, – от имени всех произнёс Грудин. – Наше заведование – нам и ремонтировать.

– Спасибо, старшина. Но… справитесь? Как себя чувствуете?

– Все здоровы. Все знают механизмы. Справимся!

– Ну что ж… Грудин – старший, Чаговец и Стребыкин – в цистерну, Рощин – наверху контролирует герметичность цистерны. Полчаса на подготовку!

Собирались сосредоточенно. Когда одевались в легководолазные костюмы, в отсек прибежал радист Николай Семенчинский:

– Землячок, поддень-ка вот это – матушка вязала, – и подал Стребыкину свитер.

Кто-то принёс тёплый тельник, кто – шерстяные носки, Яша Лемперт доставил банку с тавотом:

– Смажьте руки – как бы не отморозить…

– А перчатки резиновые на что? – удивляется Стребыкин.

– В перчатках много не наработаешь.

– Чего бы другого не отморозить, – отшутился Чаговец, – но там тавот не спасёт!

Когда открыли цистерну, оттуда пахнуло затхлым духом и тиной. Грудин посветил вниз переносной лампой.

– Вода на уровне ватерлинии… Ну, с богом, братцы! Осторожно, не спеша…

– За Родину, за Сталина! – донеслось из-под скафандра Стребыкина.

Когда оба добровольца оказались в цистерне по пояс в воде, Чаговец поднял переноску и махнул Рощину:

– Задраивай!

Мерно загудел насос, накачивая воздух. Рощин и Грудин на палубе следят за стрелкой манометра. Чаговец и Стребыкин знаками показывают друг другу, что всё в порядке. По мере нарастания давления они следят за уровнем воды. Наконец, мокрая полоска на борту цистерны начинает расти, становится шире, шире… Стребыкин слегка потряхивает головой: воздух всё сильнее давит на уши. Чаговец сжимает руку в неуклюжий кулак: держись, мол! Следом за уровнем воды они всё ниже спускаются по скобам трапа, пока не достигают дна цистерны.

– Вот он, злополучный кингстон. Так и есть: клапан перекошен. А всё потому что под него попал… огромный гаечный ключ. Откуда ему тут взяться? Версия одна: кто-то из доковых рабочих во время ремонта во Владивостоке забыл его где-нибудь в дальнем углу, а при качке потоком воды увлекло его к жерлу кингстона, да так и зажало.

Сергей Чаговец попытался просто вынуть ключ из кингстона – не тут-то было! Надо было провернуть клапан. Оба взялись за штурвал, напряглись – не поддаётся. Перчатки долой, вцепились в четыре руки, упёрлись ногами в переборку – ни с места. Хорошо, Чаговец прихватил с собой небольшой ломик – можно использовать как рычаг. Но, во-первых, действовать приходится осторожно – как бы не сломать механизм, а во-вторых, руки, хоть и смазанные тавотом, предательски коченеют.

– А что если, – кричит Стребыкин и показывает рукой, – вставить лом прямо в горловину кингстона и чуточку отжать?

– Давай! – кивает Чаговец.

Раз, другой… Злополучный ключ шевельнулся и, провалившись ещё на сантиметр, застрял, кажется, ещё больше. «Постой!» – поднял Стребыкин руку и почти лёг в остатки воды на дне цистерны. Вглядевшись в зев кингстона, он кричит:

– Ты жми, а я попробую ключ выдернуть.

Чаговец горячечно замотал головой: опасно! Мол, если не удержу – без пальцев останешься. «Давай!» – решительно кивает Анатолий и снова плюхается в воду возле кингстона. Одной рукой он помогает Чаговцу отжимать клапан, а кистью другой охватывает ключ. Рывок, ещё рывок… Ухватившись обеими руками, он всё-таки выдергивает ключ из кингстона, и в ту же секунду клапан срывается с рычага, запечатывая отверстие. Оба радостно поднимают руки, чествуя победу. Теперь надо несколько раз провернуть клапан, чтобы убедиться в его исправности. Всё в порядке! Чаговец стучит по борту цистерны, подавая условный сигнал Грудину и Рощину. Когда давление в цистерне стравили, люк открывается, и оба водолаза карабкаются замёрзшими руками и ногами по скобам. Наверху их уже ждут: друзья помогают стащить костюмы, растирают конечности, Демьян Капинос примчался с горячим чаем. В отсеке появляется Братишко и обнимает каждого:

– Спасибо, моряки! Это… это… вы даже не представляете, что вы совершили!

А Чаговец, смущённо принимая поздравления, шепчет Стребыкину:

– Сейчас бы придавить… минут по шестьсот на глаз! Братишко, однако, расслышал реплику:

– Спать! Конечно, спать! Заслужили!

– Запевай! – командует мичман Лосев. И строй, уже набрав нужный темп на каменистой дороге, усеянной желтоватыми лужами, дружно грянул любимую: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…»

«Дивизия» шла, не пряча лиц ни от дождевых струй, летевших со стороны колючих скалистых сопок, ни встречных армейских машин, то и дело норовивших обдать из-под колёс фонтанами грязи, ни жителей, удивлённо или восторженно застывавших при виде громкоголосой «чёрногривой» команды.

«Партизанские отряды занимали города» – летело над головами, и в какой-то момент Анатолию Стребыкину стало смешно:

– Ещё подумают – правда! А всего-то в баню идём…

– А чего они всё едят? – донёсся из середины строя приглушённый голос Миши Богачёва.

– Резину жуют! – глотнув слова песни, объяснил Юра Нуждин.

– А зачем?

Казимир Вашкевич, как парторг, посчитал нужным внести в диспут политическую нотку:

– Не видишь – с голоду опухли. Вот и жуют!

– Придётся тебе с ними котлетами делиться, – бросил Богачёву Сергей Чаговец.

Строй сдавленно чмыхнул, и мичман тут же отреагировал:

– Р-разговорчики!.. Раз, раз, раз-два левой!

…Баня оказалась совсем не такой, как ждали, а лишь просторной армейской душевой. Но какой! Сверкая кафельной плиткой и никелированными кранами, она окутала подводников уютным, густым парком, с давно забытой щедростью окатила горячей водой, до восковой мягкости растапливая их задубевшие в море тела. Чаговец не стерпел этой нежнейшей «диверсии» и, повинуясь давней привычке, забасил во всю мощь:

 
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром греме-е-ел,
И ветры в дебрях бушевали-и…
 

Команда почти в сорок глоток подхватила: «греме-е-ел… бушева-ли-и».

– Эх, а всё ж сибирская банька позабористей будет! – заметил омич Павел Плоцкий.

– Сейчас бы веничек берёзовый! – мечтательно поддакнул Коля Фадеев.

– А мне б покрепче полок да Маруську под бок! – отозвался его тёзка Семенчинский.

С сожалением покидая душевой рай, моряки в раздевалке попали под овации. Так их встретили нежданные слушатели – американские моряки и солдаты. Но аплодисментами дело не ограничилось. Союзники бесцеремонно подходили к полуголым братьям по оружию, угощали сигаретами и жвачкой, дружески хлопали по плечам. Особенно досталось великанам – Виктору Бурлаченко и Сергею Колуканову.

– Рашен, гуд! Вери найс! О-кей! – эти возгласы раздавались до тех пор, пока Бурлаченко в сердцах не рявкнул:

– Идите к чертям, камрады! Что я вам, лошадь? Хлопают, как цыгане на базаре…

– А они у тебя хвост ищут. И рога! – опять «разгадал» тайный замысел Вашкевич. – У «красных» они обязательно должны быть…

Но Юра Нуждин, включив свой английский, пришел богатырям на помощь объяснил окружающим, что ребята стесняются. У него завязалась с американцами довольно дружелюбная беседа, и вдруг он воскликнул:

– Братцы, вы послушайте, что он говорит!.. Зыс неви, – обнял он за плечи коренастого военного моряка.

– Джон Тимбери, – с готовностью подсказал тот.

– Вот… Джон говорит, что две недели назад здесь были еще две советские подводные лодки!

– Какие? Не может быть! – раздались голоса.

– Йес, йес! – закивал Джон. – Ту рашен сабмаринз. Эл-фифтин энд эл-сикстин…

– Ну! – стал переводить Нуждин. – Две лодки – Л-15 и Л-16. И якобы тоже пошли курсом на Сан-Франциско, а потом – к Панамскому каналу.

– Слушай, – насупился мичман Лосев. – Кончай эту болтовню. Были б тут наши лодки – неужто мы бы не знали?.. Провокатор какой-то…

– Ноу провокатор, ноу! – горячо заговорил Джон.

– О-кей, – наскоро скомкал беседу Юра Нуждин. – Гуд бай, май френд, гуд лаки…

Ситуация прояснилась по возвращении на корабль.

– Это правда, – ответил на расспросы экипажа политрук Шаповалов. – Действительно, два наших минных заградителя – Л-15 и Л-16 идут впереди тем же маршрутом. А что нас не поставили об этом в известность – на то и есть военная тайна.

– Хороша тайна, – не сдержался неисправимый одессит Виктор Нищенко, – если о ней весь Привоз базарит!