– Это правда. Но человек ко всему привыкает. А вот с теснотой утром поборемся… – Негашев оглядывает лежащие вдоль переборки ящики, бочки, коробки, тюки, – грузили в спешке, не успели как следует разобраться… Случись что – к помпам и кингстонам не подступишься. Так что, работы будет много – спите!

Негашев возвращается в центральный пост, где его встречает командир корабля.

– Порядок?

– Не совсем. Груз по-штормовому не закреплен, так что с выходом в Японское море могут быть проблемы.

– Гм… Море шуток не любит.

Братишко поднялся в рубку, обвел взглядом горизонт. Предрассветное небо затягивало мрачными облаками, по воде шли барашки волн.

– Похоже, скоро заштормит. Надо играть аврал.

– Жаль ребят – хоть бы ещё часок поспали…

– Знаешь, Донат Иванович, мой первый командир любил повторять: лучше не щадить живых, чем оплакивать мёртвых. Кстати, вон и самолётик в небе. Самый момент потренировать артиллеристов. Комдив нам прямо наказывал: ни дня без боевой учёбы! Ведь не на свадьбу идём – фашистов бить. Так что, играй тревогу, будем наводить порядок.

По сигналу тревоги для комендоров начинается тренировка по воздушной цели, для остального экипажа – аврал. Аврал на корабле не значит паника или суматоха. Быстро и сноровисто работает вся команда. Снуют с тюками и коробками матросы, находя им подходящее место и намертво закрепляя на случай самой жестокой качки. Хотя и в тесноте, но никто ни с кем не сталкивается. Не слышно досадливых реплик, окриков, понуканий. Каждый знает свой маневр, и эта всеобщая, дружная, слаженная работа рождает общее чувство необъяснимой радости, музыку душевного подъема.

В самый разгар аврала вахтенный замечает в небе другой самолет – японский. И по кораблю разносится новая вводная: «Стоп дизеля! Оба электромотора средний вперёд! Заполнить главный балласт!» Повинуясь действиям моряков, лодка послушно уходит под воду.

Юрий Нуждин на боевом посту нервно крутит головой. Александр Морозов заметил это:

– Что, уши закладывает?

Нуждин стал было отнекиваться, но Александр с пониманием советует:

– Ты не смущайся, с непривычки у всех так. Просто слюну сглотни пару раз – должно пройти.

Уже через несколько секунд Юрий с благодарностью посмотрел на товарища:

– Это ведь ещё и не глубина вовсе. А что будет в 20–30 метрах под водой?

– Пустяки! Скоро будешь плавать как рыба. Я даже песенку про это сочинил. Как-нибудь споём…

– «По местам стоять к всплытию!» – слышится команда. Лодка пробкой выскакивает на поверхность. Но погода явно испортилась: и волны выше, и ветер сильнее.

Шаповалова, который только что сменил на вахте Негашева, тут же окатило холодным морским залпом.

– Ого! – от неожиданности у него даже перехватило дыхание.

– Неласково Японское море! – откликнулся Братишко, которому тоже досталось. – Ты, политрук, пройдись-ка по отсекам, посмотри, как там наши морские волчата. Как бы не приуныли на этих качелях.

Шаповалов с недоверием оглянулся на командира: может, посчитал его слабаком из-за невольного вскрика?

– Иди, иди, – усмехнулся Братишко. – А вернешься – не забудь плащ накинуть: кончился наш бархатный сезон!

В первом же отсеке старший политрук застал довольно унылую картину: сразу три человека склонились по углам над презренными среди моряков бумажными кульками.

– О-о-о! – Шаповалов брезгливо потянул носом. – Давно у нас прелым духом не пахло! Что, братцы-мореманы, никак прогневили морского царя?

В этот момент волна не только швырнула лодку с боку на бок, но и заставила сильно клюнуть носом. Политрук, пролетев до носовой переборки, едва успел ухватиться за первый попавшийся клапан, но куражу не потерял:

– Ну-ка, хватит кульки целовать! Старшина…

– Я! – предстал перед офицером могучий вожак радистов Сергей Колуканов.

– Вы что ж тут сырость развели?! Какое лучшее лекарство от морской болезни, знаете?

– Работа, товарищ старший политрук.

– Правильно. Вот и давайте… Начать в отсеке большую приборку!

– Есть начать приборку!

Понаблюдав, как матросы, разобрав швабры и ветошь, принялись убирать отсек, Шаповалов собрался было двигаться дальше, но заметил, что рулевой Павел Плоцкий водит ветошью по переборке еле-еле вяло и с лицом кислым, как от незрелой ягоды.

– Краснофлотец! Веселей, веселей надо! С песней! Нам песня, как говорится, строить и жить помогает.

– А я с песней, товарищ старший политрук. Только про себя.

– Смотря какая песня! Мне отец рассказывал, как у них в деревне управляющий поместьем учил песням маляров. «Вы, – говорит, что поёте? «По диким степя-а-ам За-байкалья, где зо-ло-то ро-ют в го-ра-ах…» Потому и спите на ходу. А надобно петь: «Ох вы, сени – мои сени, сени новые мои! Сени новые, кленовые, решет-чатыи!» Сразу работа веселей пойдёт!»

Заулыбались моряки, бодрей стали двигаться.

В следующем отсеке Шаповалову нравоучения не понадобились – там опытные матросы сами нашли противоядие от качки.

– Ванюша, – говорил комендору Ивану Грушину флотский «ветеран» Константин Воронков, – скажи «табуретка»!

Окружающие, казалось, застыли в ожидании ответа.

– Скажи «табуретка»! – требовательно повторил Воронков.

Грушин, смущенно улыбаясь, пытается уйти от экзекуции:

– Ну, зачем тебе?

Шаповалов, прислушавшись и не понимая, что происходит, решил вмешаться:

– Почему не приветствуете старшего по званию?

– Встать! Смирно! Товарищ старший политрук, дневальный по отсеку краснофлотец Богачёв…

– Вольно. Чем занимаетесь?

– Да вот, отрабатываем с краснофлотцем Грушиным элементы морской культуры, – поясняет Воронков.

– А при чем здесь табуретка?

– Понимаете, Ваня у нас из трудовой семьи. И рассказывает интересные вещи. Очень поучительные. Одна беда – ругается необычно.

– То есть, как – ругается?

– Просто ругается – и всё. Говорит… Разрешите повторить?

– Ну, если без мата…

– Да нет, никакого мата! Говорит: тубарет тебе в печку! Мы спрашиваем: почему «тубарет»? Говорит, дядя у него – мастер делать «тубаретки». Лучший на всю деревню! Мы ему: табуретки? Нет, отвечает, – тубаретки. Ну, мы и это… надо же помочь человеку говорить правильно!

Посмеявшись вместе с матросами и преодолевая нарастающую качку, Шаповалов отправился дальше.

Четвертый, аккумуляторный отсек встречает его сизым, прогорклым чадом. Мотористы Александр Капелькин и мичман Николай Лосев, покрытые потом и по щиколотку в воде, открыли переборки, чтобы хоть немного было чем дышать у дизелей.

– Что, заливает? – кивнул Шаповалов в сторону шахты подачи воздуха. Чтобы не набрать воды в ботинки, он не вошёл в отсек, а встал в проёме переборки, на комингс.

– Мог бы и не спрашивать! Лосев, стараясь сдержать раздражение, терпеливо объясняет:

– Известное дело, товарищ старший политрук. Как шторм, так вместо воздуха из нашей шахты водопад. Вот и приходится… делиться гарью с товарищами.

– А противогазы надеть не пробовали? – политрук не спрашивает, а почти укоряет – за то, что мичман сам не додумался до такого простого решения.

– Противогаз, кончено, штука хорошая, – не отрываясь от рабобы, отвечает Лосев. – Только там очко запотевает, приборы не разглядишь…

Лодку сильно накренило, и все трое чуть не обнялись, навалившись на дизель. По громкой связи разнеслась команда:

– Эй, на вахте: держать рули!

Шаповалов, глотнув дыма всей грудью, закашлялся. Низкорослый Саша Капелькин, нырнув куда-то под трубопроводы, вытащил на свет божий швабру и принялся собирать с палубы воду.

– Как бы вам, товарищ старший политрук, не…

Политрук понял намёк и, пристально поглядев на матроса, словно стараясь запомнить его, счёл за лучшее отшутиться:

– На море служить да ног не промочить? Так не бывает, товарищ краснофлотец… Ну ладно, не буду мешать. А насчёт противогазов всё же доложите командиру боевой части – делаю вам замечание!

– Есть! – буркнул Лосев, по-прежнему не отводя глаз от приборов.

Когда Шаповалов вернулся в центральный пост, вахту там нёс Сергей Чаговец. Шаповалов взял у него из рук вахтенный журнал и прочел последнюю запись: «16 часов 36 минут. Находимся на траверзе острова Монерон. Шторм 7 баллов. Крен до 30 градусов».

– Ну и качка, товарищ старший политрук!

– Страшновато?

– Не то чтобы…

– Похоже, вы человек сухопутный?

– Из Харькова я. У нас в городе три речки. Одна так и называется – Харкив, это по-украински, вторая – Лопань, а третья – Нетеча. Но все такие мелкие, что про них даже поговорка есть: хоть Лопни – Харкив Не-тече!

– Метко! – улыбнулся Шаповалов. – А у нас ведь большинство экипажа в море новички, да?.. Дайте-ка по кораблю команду: агитаторам собраться во втором отсеке. Надо с ребятами потолковать…

Сменившись с вахты, Анатолий Стребыкин вернулся в свой отсек и забрался в койку. Но качка, которая выматывала на посту, здесь досаждала ещё больше. Койку то и дело швыряло из стороны в сторону, время от времени мерное гуденье дизелей нарушалось какими-то стуками – будто на палубу летели не прикреплённые как следует предметы. Преодолевая приступы тошноты, Анатолий то сворачивался в комок, то пытался выпрямиться в своём коконе, безуспешно стремясь забыться усталым сном. В какой-то момент, приоткрыв глаза, он заметил в тусклом мареве аварийного освещения чью-то фигуру, скользнувшую в отсек. Когда лодку в очередной раз бросило набок, фигура рывком ухватилась за пиллерс – металлическую колонну посреди кубрика, потом так же стремглав бросилась к ближайшему рундуку и, опустившись на колени, достала что-то из-за пазухи. Неужто на корабле завелся вор? Анатолий открыл было рот, чтобы окликнуть фигуру, но вдруг до него донесся горячий, прерывистый шёпот:

– О, святый ангеле, хранителю и покровителю мой благий… С сокрушенным сердцем и болезненною душею предстою тя, моляся… услыши мя, грешного раба своего… явися мне милосерд… Не престай убо умилостивляя премилосердаго господа и бога моего, да отпустит согрешения мои… в страшный же час смерти неотступен буди ми, благий хранителю мой…

Молитва была долгой и страстной. Анатолий слушал, забыв про качку и тошноту, растерянно соображая, как поступить. Окликнуть товарища, прервав эту мольбу о спасении? Или подслушивать дальше, оставшись наедине с его тайной? Дождавшись, пока шёпот прекратился, Анатолий дождался попутного броска волны и выпрыгнул из койки. Фигура почти в испуге повернулась к нему, и Анатолий узнал рулевого Сергея Жигалова.

– Серега, ты? Тебе что, плохо?

– Мне? – Сергей поднялся на ноги, едва возвращаясь к действительности. – А-а, это ты?.. Да нет, просто качнуло вот… оступился… А ты чего?

– Что, страшно?

– Мне?!. А, ну конечно!.. Молюсь – значит, трус, да?!. Иди-иди, докладывай!.. «Краснофлотец Жигалов незрелый, морально неустойчивый тип». Может, я даже шпион, а? Идейный враг?

– Всё, высказался?

– А чего ж ты?!

– А что – я? Ну да, слышал, как ты со своим ангелом беседовал, – и что? Думаешь, все вокруг – подлецы и доносчики?

Жигалов с горечью опустил голову:

– Почём мне знать?

Помолчав, Анатолий спросил:

– Ты откуда?

– Орловский я… Станция Змиевка, слыхал?

– Кажется, проходила в сводках…

– Немцы там… И мама моя… Один я у неё. Вот и молюсь: за неё и… за себя – как за неё… Понимаешь? У нас и район Богодуховским называется…

– Ты ещё за солдата помолись.

– За какого солдата?

– Нашего! Который сейчас за Орловщину воюет… Ты здесь – за него, он там – за тебя…

Стребыкин включил свет и вернулся к товарищу.

– Ты вот что… Верить в бога, не верить – твоё дело. Я сам недавно крестик снял – перед тем, как в комсомол вступил. До сих пор, бывает, когда поджилки трясутся… – Анатолий усмехнулся, – то и перекрестишься. В душе или наяву…

– Но уже не веруешь?

– Верю! В отца и мать своих верю. Если вправду по воле божьей они меня рождали, значит, и на мне теперь благодать… Но это так, к слову… А ты, главное, в истерику не впадай. Истерика для нас, мужиков, – последнее дело. По себе знаю. Я в Дмитрове на экскаваторном заводе работал. А рядом стройка была, канал Москва – Волга, слыхал? Ну так вот… Перегоняли мы как-то экскаваторы туда. Впереди один – там водитель и слесарь, сзади, на другой машине, – мы с корешем. Уже подъезжали к берегу, как вдруг видим – передняя машина вроде как провалилась. Потом оказалось, перемычку прорвало, вода грунт подмыла – ну, машина и кувыркнулась… Мы выскочили, смотрим – стрела экскаватора в воде, у одного из мужиков глаза навыкате, благим матом орёт, за стрелу цепляется, а руки скользят – того гляди, унесёт его… А другой… Тот сразу воздуха глотнул – и воду. Ну, думаем, кранты, пропал… На берегу суета, пока то да сё… Когда смотрим – тот из-под воды вынырнул и спокойно так, будто на тренировке, подхватил напарника подмышки, оторвал его от стрелы – и поплыл. Не растерялся, значит. В панику не впал. Понял?

Жигалов, который слушал рассказ молча, в ответ так же молча покивал, натянул на голову чёрную форменную пилотку и, похлопав Анатолия по плечу, так же молча вышел из отсека.

Ближе к ночи С-54 вошла в Татарский пролив. Качка стала стихать, но надвинулась другая напасть – туман. В рубке заступившие на вахту – старпом Васильев и сигнальщик Василий Глушенко пристально вглядываются в густеющую мглу.

– Стоп дизеля! – командует старпом. – Электромоторы – самый малый вперед!

Лодка движется почти на ощупь, без огней. Только справа, где-то вдали, едва светится пелена над горизонтов.

– Нэ бояться японци – ниякого затэмнення у ных, – замечает Глушенко со своим невольным украинским выговором. Вообще-то он вполне может говорить и по-русски, но когда сбивался на свой, родной язык, легко было догадаться, как он тоскует по родным местам.

– А кого им бояться? С нами они не воюют, американцы далеко пока долетят, их успеют заметить…

– Алэ мы ж ховаемся, хоть з нымы тэж нэ воюем!

– У нас задача такая.

– В такый туман нияка собака нас нэ побаче… А правду лейтенант Тихонов казав, що Татарьский пролив вузенький-вузенький – навить можна на скалу налэтиты?

– Ну, не весь пролив такой – только самая узкая его часть, пролив Невельского.

– Так, може, в ночи краще… як його… переждать?

Васильев покачал головой:

– Война ждать не будет.

– Дэ та вийна – и дэ мы… – Глушенко вздохнул. – Перед землякамы соромно!

– Я слышал, вы из Полтавы?

– Не з самой Полтавы – из Зинькова. Мисто таке… город…

– Большой город?

– Та ни, малэнький. Пид нимцем тепер…

– Ничего, вернем себе и большие города, и маленькие…

– Колы вже воюваты будэмо?

– Будем, будем, Глушенко! А пока давайте-ка получше за морем смотреть.

– Ой, – вдруг восклицает сигнальщик. – Товаришу капитан-лейтенант, бачу сигналы з флагмана!

Действительно, сквозь туман можно было разглядеть, что с флагманской лодки С-51, шедшей впереди, прожектором стали подавать сигналы.

– «Командиру! – стал расшифровывать Глушенко. – Предлагаю… продолжать… движение… вперед… Ваше… мнение?»

Через несколько минут, после доклада капитан-лейтенанту Братишко, он уже передавал ответ: «Командиру! Согласен».

Утро разбудило экипаж весёлым голосом вахтенного – техника-лейтенанта Зальмана Ройзена:

Подъём! Приготовиться к физзарядке на верхней палубе! Народ в отсеках, выпрыгивая из коек, недоуменно переглядывается, пожимает плечами: может, поход только приснился? Или проспали, как закончился? Лишь выходя на палубу, моряки восхищенно возвращаются к действительности. И она прекрасна: слева и впереди зелёно-голубым ковром расстилается спокойное, чуть парящее белесым дымком море, справа в матовой тени восходящего солнца светится багрянцем прибрежный лес. Матросы улыбчиво щурятся на светило, блаженно вдыхают свежий воздух.

– Рыбой пахнет! – замечает Петр Грудин.

– Соленой… – уточняет Сергей Чаговец.

– И огурчиками, – подхватывает Анатолий Стребыкин.

– Да воздухом, воздухом тут пахнет, обжоры вы несчастные! – укоряет их Демьян Капинос, который у себя на камбузе тоже соскучился по чистому морскому бризу.

– Демьян, ты чувствуешь – его же хоть ножом режь да с маслом ешь! – не соглашается великан Сергей Колуканов и, подхватывая маленького кока на руки, чуть не жонглирует им на палубе.

– Краснофлотец Колуканов, отставить неуставные упражнения! – слышит он команду вахтенного и, отпустив Капиноса, принимается вместе со всеми делать зарядку.

– Разбиться попарно! Упражнение «насос» – раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре…

Лодка скользит по глади Охотского моря, и Стребыкин подмигивает Сергею Жигалову:

– А ты говоришь «купаться»!

Жигалов в ответ только улыбается, и в веселой игристой волне будто тонут картины вчерашнего вечера…

День проходит по обычному деловому распорядку: приборка, ремонт материальной части, обед, дневной сон – первый с начала похода спокойный и тихий, потом – непременные тренировки на боевых постах, А вечером…

Сергей Колуканов вынес на палубу разножку, баян – и все свободные от вахты, от командира до кока, слились в негромкой душевной песне: