Глава 7

Оборванные, изнурённые мужчины и женщины спотыкаясь, поднимались на корабль. Узкий длинный трап скрипел и прогибался под их ногами. Турецкие матросы, лениво покрикивая, тычками и пинками загоняли людей в трюм. Капитан, сложив руки на толстом животе, стоял на корме, удовлетворённо наблюдая за погрузкой «живого товара». На причале стражники-татары, дико визжа, лупили рабов плетьми, подгоняя их ближе к трапу. Несколько сот невольников теснилось на старой деревянной пристани. Плач, проклятья, молитвы на русском, украинском, польском языках далеко разошлись над пагтом…

Иван хмуро глядел на происходящее. Сейчас ему было не до любоманиями красотами моря. Казалось, уже давно можно было привыкнуть к зрелищам людских страданий здесь. Десятки невольничьих рынков находились только в одной Кифе. Ежедневно турецкие корабли увозили в далёкие края тысячи рабов-христиан, но не мог Иван смириться с этим! Образ убитого деда, соседей, страшный путь до Крыма вставали тогда перед ним, и ненависть заполняла сердце.

Тяжело вздохнув, юноша направился было прочь от причала, но детский плачь остановил его.

С подкативших высоких телег-арб, стражники снимали детей и сгоняли их в тесную группу. Все мальчики, курносые и белобрысые, в длинных полотняных рубахах и босиком. По виду – из московских земель. Высокий рыжебородый турок ярком халате, с ятаганом за поясом, тщательно пересчитывал детей, отмечая каждого на куске бумаги.

Вот оно что! Это ещё хуже, чем просто рабство: Иван с горечью смотрел на детишек, которых стражники, оттеснив других невольников, повели на корабль.

Христианские мальчики тоже оставляли один из главных источников дохода крымчаков. Их раздадут по турецким семьям, обратят в мусульманство. А затем, уже подросших, забывших свой язык и веру, сделают отборными, безжалостными воинами султана – янычарами. И будут они, потом всю жизнь сеять смерть и разорения во славу великой Османской империи. Матвей много рассказывал об этом Ивану, да и он сам насмотрелся уже всего здесь…

– Вона, хлопче! Забирают, поганые, кровинушек православных!

Иван вздрогнул от неожиданности. Щербата физиономия Василия возникла из толпы. Коротко поздоровавшись, юноша направился прочь от причала. Василий тащился позади, говоря что-то о проклятых басурманах. Не слушая, Иван быстро шагал вперёд, так что старику пришлось буквально бежать за ним. На площади он всё же догнал парня.

– Погодь, Вань, не спеши… – пот градом катился по морщинистому лицу Василия, дыхание его прервалось.

– что такое, дядько Василь? Некогда мне, забот много маю…

– Выдь вечерком к мечети у базара. Люди хотят погутарить с тобой.

– Что за люди? О чём говорить? – быстро спросил юноша, но Василий, отпустив его, исчез в толпе так же внезапно, как и появился.

Раздумывая об этом, Иван вошёл во двор дома и тут же все посторонние мысли вылетели у него из головы.

Разъярённый Али-Мустафа, держа в руках какие-то бумаги, орал во всю глотку на Матвея. Тот, понурив голову, молча стоял, перед хозяином.

– Старый осёл! Гяур дранный! Что мне до твоих глаз, чтоб они повылазили! Это что?! Сколько пергамента перепортил, скотина! – Алли-Мустафа наотмашь ударил Матвея по лицу скрученными в трубку свитками.

Матвей, побледнев, ещё ниже опустил голову. Порыв ветра колыхнул кончик его длинной седой бороды. Поражённый Иван застыл на месте, глядя на них. Что такое? Не мог Матвей сильно ошибиться при письме…

– А-а, ты, иди сюда! – Алли-Мустафа в отличие от своей жены никогда не называл Ивана по имени, впрочем, как и других слуг-рабов. – На! Чтоб к обеду всё было переписано набело! Понял? А эту, падаль старую я не желаю больше видеть здесь! – круто развернувшись. Судья направился в дом.

Гнетущая тишина стояла вокруг. Перепуганные слуги разбегались кто куда, не желая попадаться хозяину. Сжимая в ладони злосчастный свиток, Иван с жалостью и недоумением глядел на Матвея.

– Беда. Ваня… совсем зор мой никудышним стал… – Матвей тяжело вздохнул и потёр тыльной стороной ладони красные слезящиеся глаза. – С утра хозяин велел срочно написать текст. Я пишу, а буквы так и плывут перед очами! Вона оно как…

Иван быстро переписал текст и отнёс судье. Матвей посидел всё это время, в их коморке понурив голову, печально глядя перёд собой. Вернувшись, юноша присел рядом и обнял старика за плечи, пытаясь как-то утешить своего учителя.

– Что, Вань, ничего не молвил хозяин про меня?

– Не-е. Набасурманился более обычного и молчал, как сыч.

– Беда! Вам наказание господне. – Вздохнул Матвей.

Дела его действительно были плохи. Иван теперь работал за двоих, видя всю письменную работу судьи. Но было тяжело – не хватало и знаний и опыта Матвея. С несколькими особо важными документами, составленными на персидском языке. Алли-Мустафа работал сам. Матвея он отправил помощником к Омару, на кухню. Но и там толка от него было немного – Матвей практически совсем ослеп. Даже пальцы своих рук, поднесённые вплотную к лицу, видел плохо, ходил по дому, держась за стены. Слуги жалели его, выражали сочувствие Ивану. И все ждали, что будет дальше?

Так прошла неделя. Со всеми этими заботами Иван совершенно забыл о разговоре со щербатым Василием и о его просьбе прийти на какую-то таинственную встречу.

В четверг днём, возвращаясь от одного из клиентов кади, он услышал за спиной знакомый голос:

– Не поспешай, Ванюшка…

Кивнув Василию, юноша хотел, было идти дальше, но дорогу переградили трое каких-то типов. Безлюдную узенькую улочку, на которой едва могли разойтись два человека, ограждали с обеих сторон высокие глинобитные дувалы. И ни души кругом…

– Пидемо, хлопче, побалакаем! – крепкий смуглый мужик в глубоко надвинутой на глаза бараньей шапке, слегка толкнул Ивана в плечо.

Зажатый со всех сторон не знакомыми, юноша молча зашагал вперёд. Он украдкой поглядывал по сторонам, ища возможность сбежать, но быстро понял, что это невозможно. Спутники его по виду были люди серьёзные. Иван физически ощущал исходящую от них опасность. В случае чего, они церемониться не станут, это ясно…

Впрочем, особого страха он не испытывал – вины никакой за собой не знал и денег, на которые могли польститься грабители, тоже не имел. Хотя на обычных разбойников, которых хватало в Кафе, люди эти не походили. По облику – не татары, говорят на его языке. Ну, поглядим…

Шагов через двадцать в сплошной стене дувалов образовалась щель, и вся компания свернула туда. Нечто, похожее на старый сарай, находилось в захламленном дворе.

– Ну, сидай, орелик ты наш! – смуглый мужик, которого Иван сразу окрестил про себя «Чёрным» указал на старую лавку.

Один из незнакомцев остался у входа во двор, где, прислоняясь к стене, наблюдал за улочкой. «Чёрный» и другой мужик – постарше, со шрамом через всё лицо и длинными серыми усами, сели напротив юноши. Щербатого Василя нигде не было видно и это несколько встревожило его. Нервно придерживая сумку с судейскими бумагами, Иван хмуро смотрел на своих похитителей.

– Не хорошо получается, хлопче! Василь попросил тебя по-людски прийти на базар. Мы ждали тебя! А ты… – наклоняясь вперёд, «Чёрный» тяжело глянул юноше в глаза.

– Во-первых, ничего я дядьке Василю не обещал. Во-вторых, у меня дел было полно! И вообще, кто вы есть такие? – Иван вскинул голову, стараясь придать спокойное выражение своему лицу.

– Ну, ты гляди, Резун, как братьям-казакам! – «Чёрный» повернулся к мужику со шрамом. – Ну и наглец! Особое приглашение ему надо! Не зря Щербатый говаривал, что занадто гоноровый сей молокосос…

– Ладно, не кипятись, Смага! Хлопец прав – он же не ведает, кто мы есть. – Человек со шрамом выпрямился и пристально посмотрел на Ивана. – Мы есть пластуны-лазутчики славного войска Низового Запорожского, Свирепого! Готовим тут налег Братчиков наших на сие гнездо басурманское, поганое! И ты должен нам помочь в этом, Иван!

Тишина повисла над маленьким грязным двориком. Казаки молча, не мигая, глядели на юношу. Тот, ощущая, как тяжёлый ком сдавил вдруг горло. Во все глаза смотрел на запорожских лазутчиков.

– Ты ведь рода казацкого, хлопче? – несколько мягче спросил Резун.

– Батько мой казаком был… пал давно от рук поганых…

– То-то и оно, парень! Сам разумеешь, как страдает от басурман народ наш. Сколько жён, матерей, детишек в полон уводят людоловы крымские! Сколь сие может продолжаться?! Казаки хотят отплатить татарам и туркам! Кровь за кровь! Смерть за смерть! – последние слова старый сечевик чуть не прокричал, стоявший на страже казак оглянулся и предостерегающе взмахнул рукой.

– Ты можешь сгодиться делу казацкому. Ваня! – суровое лицо Резуна почти вплотную приблизилось к лицу юноши.

Замерев, Иван как зачарованный глядел на старого казака.

– Стражники в крепости и сам Юсуф-паша тебя хорошо знают?

Иван кивнул.

– Тогда надо разузнать, сколько у турок пушек в фортеции. Сколько воинов в ней находится, в какое время стражники сменяют друг друга в карауле. Понятно? И ещё. Вроде бы, с восточной стороны можно украдкой подобраться к главному бастиону, где стоят самые большие гарматы. Ну, ночью, когда дождь, море бурное… так ли это? Во всяком разе побывай на главном бастионе – сие важнее всего! Какие пушки там? Сколько стражников при них находится? Только ты маеш вольный доступ в сие гнездо османское! Ясно, хлопче? – понизив голос, Резун доверительно положил ладонь на плечо парня.

Иван вновь кивнул и сглотнул накопившуюся во рту слюну. Потом, стараясь придать своему голосу надлежащую твёрдость, сказал:

– Всё понял, дядько! Сделаю, что смогу!

– Да не дядько! Казак ты или кто? Называй меня Данила, либо Резун – по-казацки. А это, братчик, мой Миколка. Мы зовём его Смага, ибо чёрен весьма, как задница у черта!

«Чёрный» Миколка ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами, и протянул руку. Иван поздоровался с обоими казаками-лазутчиками. Потом, поправив сумку на плече, неуверенно произнёс:

– Это… так идти мне надо, братья казаки. Хозяин ждёт. Ругаться будет, ежели опоздаю.

– Иди, Ваня, иди с Богом. Сроку тебе недельки две. Справишься? – суровое лицо Данилы-Резуна озарила улыбка, и он показался Ивану даже симпатичным. – Да и вот ещё, Вань… – Старый сечевик ближе склонился к юноше. – Ни словом, а деле сем никому! Ни единой душе, понял? Всё, чего узнаешь, передашь Василю, мы его Щербатым прозываем… он сам найдёт тебя. Уразумел?

– Уразумел. – Иван поднялся, собираясь уходить, но Смага-Миколка переградил ему путь:

Ежели хоть полслова проболтаешь о сем, тебе не жить! И все стражники Крыма тебя не уберегут! У нас разговор со зрадниками короткий – нож в глотку!

«Чёрный» вплотную придвинулся к юноше. Резкий запах его кожаной свитки и давно не мытого тела шибанул Ивану в нос. От недавнего дружелюбия на лице Миколки не осталось и следа. Тяжёлым, давящем взглядом сверлил он Ивана и длинное кривое лезвие кинжала вдруг возникло в руке «Чёрного».

– Так ты всё понял, хлопче?

– Я уже ясно сказал, что сделаю всё, что смогу. И не надо пугать меня, дядько Микола! – Иван зло уставился на «Чёрного».

– Ишь ты, гоноровый хлопец! – Смага ухмыльнулся и кинжал исчез в широком рукаве его халата.

– Ладно, ладно. Иди, казак. – Резун дружески хлопнул юношу по плечу.

Иван вышел из подворотни на улицу с каменным выражением лица, прямо держа спину, ощущая всем телом устремлённые ему вслед глаза казаков. Но сердце бешено билось в груди и колени предательски дрожали. Левый бок, ещё ощущал острое прикосновение кинжала «Чёрного». Почти ничего не различая перед собой, вытирая поминутно пот со лба, Иван шёл домой.

Вот оно как! Казацкое тайное дело… повыведать сколь пушек у турок в крепости, сколько воинов. Всего делов… и ни кому ни слова, не то убьют. И убьют, сие точно! А этот Щербатый балабол Василь, оказывается, соглядатай запорожцев к Кафе. Кто бы мог подумать…

Иван глубоко вздохнул и украдкой огляделся.

Жизнь вокруг текла своим чередом – спешили прохожие, в основном бедно одетые татары и раздутые от важности турки в больших чалмах. Ревели протяжно ослики, доверху груженные хворостом и кувшинами с водой. Их хлестали безжалостно по худым спинам оборванные татарские мальчики-погонщики. Тяжёлые арбы, медленно вращая огромными колёсами, везли в направлении порта разные грузы.

Вроде как обычно. Но уже не как обычно! Всеми порами тела Иван чувствовал нацеленные ему в спину чьи-то пронзительные глаза. Он не сомневался, что отныне за каждым его шагом будут следить казацкие лазутчики. И наверное, уже давно следят…

казацкое дело! А что, ежели не выйдет ничего и попадёт он в руки басурман? – у Ивана аж мороз пробежал по коже. За своё пребывание в Крыму насмотрелся он уже на то, как расправляются татары и турки с пойманными разбойниками, взбунтовавшимися рабами и взятыми в полон казаками. Несколько раз был он вместе с хозяйкой – большой любительницей подобных зрелищ, на публичных казнях в Кафе.

«Легче» всего отделывались попавшиеся на кражах воры – им, на первый раз палач просто отсекал правую кисть руки. За второй раз – другую. Всего делов – ничтожное наказание по местным понятиям. Убийцам и разбойникам доставалось больше. Их четвертовали – отрубали ноги, руки, напоследок – голову. Фальшивомонетчика-грека казнили более жестоко – бедолагу сварили живьём в котле с кипящей смолой. Ну а казаков…

Только раз Иван присутствовал на казни запорожцев. Но и этого хватило! Раскалёнными щипцами палачи вырывали им глаза и куски тела. Заживо – полоса за полосой сдирали с них кожу, посыпая раны солью. И в довершение – окровавленных, полуживых сажали на колья. Даже для привычных к таким зрелищам жителей города это было слишком. Нескольких зевак, стоявших у самого эшафота, вырвало. Гульнара-ханум побелев, упала в обморок прямо на руки Ивана. А он ни как не мог оторвать глаз от крепкого длинноусого казака, сидевшего на ближайшем колу.

Корчась на остро заточенном бревне, медленно разрывавшем ему внутренности и вертя в разные стороны безглазой головой, запорожец извергал на всю площадь сонм самых отборных ругательств. Хрипя и харкая кровью, он крыл и турок, и татар и всех басурман вместе на украинском, польском и турецком языках.

Мёртвая тишина стояла на площади Кафы. Высоко кружили в синем небе стервятники, слетевшиеся на свою добычу. А хриплый рёв запорожца гремел над городом, проклиная поганых, суля на их головы все кары небесные. Даже турецкий сотник, командовавший стражниками, не выдержал. По знаку его руки один из воинов поднял копьё – и казак, дёрнувшись, замер на колу, свесив на грудь смуглую бритую голову. Свежий ветерок, налетевший с моря, колыхнул его чёрный, как смоль, оселедец…

Споткнувшись, Иван замер на мгновение посреди улицы. Потом, облизав пересохшие губы, твёрдо зашагал к дому судьи. О смертельной опасности, нависшей над ним, юноша больше не думал. Раздумывай – не раздумывай, уже ничего не изменишь! Жизнь уже свернула в своё, только ей известное русло. И лишь Господь знает, что будет впереди. Одно ясно – прежняя, по-своему приятная жизнь ничтожного раба уже кончилась! Так тому и бывать…