– Это, наверное, дорого? – пытаюсь отписаться я.

– Первый сеанс за счет заведения, – подмигивает Демидов.

– А что, есть заведение? – не знаю чем, смешу я его.

– Ну, есть и заведения. Но мы обойдемся без заведений. Есть у меня одна знакомая. Я ее лечил когда-то. Темпераментная женщина. Она млела, пока я ее осматривал. Изуми-тельная это картина – когда женщина испытывает оргазм,

– Так ты там и черпаешь это…вдохновение? – тянет меня черт за язык.

Демидов не обижается.

– Конечно там. Женщина для мужика целительница. Созерцать ее плоть, улавливать ее

реакцию на любое твое движение, даже на взгляд – бальзам на душу… Происходит процесс омолаживания, появляется интерес ко всему … Короче, выписываемся вместе. Бабы, конечно же, нас губят, но они же нас и спасают.

Перед отбоем Мария подходит к моей кровати и, поправляя одеяло, задает неожиданный вопрос:

– Демидов просил, чтобы вас выписали вместе. Что вы на это скажете?

Я растерянно пожимаю плечами.

– Ну, в общем-то,…я не знаю.

– Хорошо, я похлопочу.

Почти с обидой смотрю на нее. Я как будто бы и не прошу об этом. Тоже хочет от меня избавиться? Ощущение такое, словно я собираюсь изменить ей, а она даже благословляет меня.

– А нельзя мне все-таки остаться?– бормочу я.

– Вам надо возвращаться. И общаться больше.

Она старается произносить слова наставительным тоном, но мне в ее голосе слышится какое-то сожаление…

– Особенно с женщинами, – помолчав, добавляет она. – Хорошо если бы вы кого-то нашли. Хорошо бы ваши отношения с женщинами были близкими, понимаете?

Я киваю головой, но, видимо, неубедительно.

– Вы понимаете, о чем я?

.– Это же не обязательно должно быть связано с сексом, – засвечиваюсь я.

– Первичное чувство и зарождается затем, чтобы перейти в близость. Физическую. У вас все получится. И, самое главное, это общение будет толчком, поможет вам вспомнить тех, кто был с вами рядом, что с вами происходило вообще.

Я невольно хмыкаю.

– А без этого никак?

– Ощущения, которые вы испытаете, вернут в вашей памяти всех, кто был вам дорог. Я хочу, чтобы вы все вспомнили.

Ее настойчивость начинает меня утомлять.

– А мне это нужно?!

Мария теряется окончательно и мне начинает казаться, что это нужно ей.

Утром мне сообщают о выписке. Марии в нашем отделении почему-то нет, хотя должна была прийти на дежурство. Я останавливаю в коридоре санитарку и спрашиваю, что с ней случилось.

– Подменилась. Наверное, какие-то проблемы.

Я не настолько плох на голову, чтобы возомнить, будто эта проблема – я сам, хотя и могла бы улыбнуться на прощание. Когда я видел ее улыбку в последний раз? Когда Мария объясняла мне, что такое полноценная любовь… Почему все это достает меня? Действие психотропных? По логике, действие этих лекарств как раз в обратном – подавлять всякие волнения. Не демидовские же лекции, о роли интенсивного секса в возрождении организма, привели к такому результату.

В приемный покой меня провожает старшая сестра. Она выдает мне мои вещи и конверт.

– Это вам передала Мария.

Я тотчас сую нос в конверт и нахожу там несколько денежных купюр, ключ и за-писку. Я разворачиваю ее и убеждаюсь, что ключ, вероятно, от моей квартиры, дальше четко и крупно написан адрес этой квартиры и в самом конце приписка, что долг можно не возвращать, или, если очень уж захочется вернуть, то когда будут лишние деньги. Дальше еще один адрес. Как я понял – ее.

Я вопросительно смотрю на старшую. Из окна на нее падает солнечный луч, и я замечаю на ее лице веснушки, которых раньше не видел из-за косметики. А может быть из-за тусклого освещения.

– Где это она все узнала?

– Понятия не имею.

Сестра отвечает чуть слышно и смотрит на меня как на безнадежного пациента. Может быть, мне так кажется, а скорее всего так оно и есть.

Часть вторая

Безликая одиночная камера, холодная и полутемная. Минимум мебели. Кровать, диван, тумбочка. Как в каземате. Неужели я и там побывал? Ванная и туалет отдельные, значит квартира. Предполагается, что моя, но в каком-то запущенном состоянии. Наверное, стерильность больничных палат избаловала меня, потому что меня это напрягает.

Порывшись в шкафу, ящиках, нахожу одежду, какие-то, еще непонятные предметы, рисунки на клочках бумаги… В туалете нахожу швабру и пытаюсь навести хоть какой-то порядок. Мероприятие затягивается до полудня, пока я не прихожу, наконец, к неутешительному выводу, что уборкой здесь мало что изменишь. Ощущение неустроенности и какой-то необъяснимой тревоги не проходит. Правда Мария предупреждала, что первое время так будет – побочный эффект от лекарств.

На тумбочке, скорее всего из-под телевизора, детские книжки. Детей у меня, вроде бы, нет, и чьи это книжки я не знаю. Может быть из собственного детства. Ворошить его я не рискую и отношу их на книжную полку, где обнаруживаю паспорт. Тупо смотрю на фотографию, сличаю ее с изображением в зеркале, и вынужден признать, что сходство, хоть и отдаленное, но есть, На странице «семейное положение» никаких записей и я с облегчением сознаю, что никому ничего не должен… И это главное. Остальное со временем проясниться, хотя лучше бы этого не происходило вообще. Наверное, поэтому меня напрягает фанерная дверь в углу комнаты, с навесным замком. Понимаю, что это кладовая, то есть помещение с сюрпризами. С опаской тяну замок вниз и с облегчением чувствую, что он закрыт наглухо. Где от него ключ я, разумеется, не знаю и желания знать, как-то не возникает.

В последующие дни я очерчивал свое жизненное пространство. Это оказалось де-лом не сложным. На автопилоте нашел продовольственный магазин, пару мелочных лавок со всякой всячиной. Наверняка я бывал здесь неоднократно, поскольку что-то вспоминалось как когда-то виденное… Правда, как что-то очень знакомое обнаружилась и острая нехватка средств, Денег, которые одолжила мне Мария, хватило ненадолго, и я стал перед проблемой, где найти источник этих самых средств. Как мне уже стало понятным, я и раньше зарабатывал на жизнь какими-то оформительскими работами, (вряд ли изготовлением монументальных полотен), потому принялся восстанавливать деловые связи. В одном из ближайших гастрономов мне удалось уговорить директрису на небольшой заказ – изобразить на картоне пару арбузов. Простейший сюжет дается мне нелегко и рисунок не кажется мне соблазнительнее, чем оригиналы в овощной клетке. Не впечатлил мой труд и директоршу. Покосившись на меня, она проворчала, что раньше у меня как-то получалось лучше.… Я стал оправдываться, что недавно из больницы и пальцы еще не размялись. Тетка, вздохнув, сунула мне купюру, не слишком высокого достоинства, но это уже было кое-что…

Рыскать по городу в поисках работы мне не нравится, я бы с большим удовольствием сидел в своей берлоге, к которой постепенно привыкаю и что-нибудь рисовал, в свое удовольствие, но, к сожале– нию, это удовольствие никем не оплачивается …

Вечерами, когда я не занят исполнением какой-нибудь рекламки, я с ностальгией вспоминаю клинику для душевнобольных и пытаюсь изобразить Марию… Портрет получается с каждым разом все лучше – но когда я очерчиваю ее обнаженное тело руки мои перестают слушаться а само изображение расплывается… Тогда бросаю эту экзекуцию и пытаюсь рисовать чужие, где-то виденные или придуманные лица…

Утром я просыпаюсь рано, и не сразу понимаю, что ночь миновала. Звонков трамваев, не слышно. Подхожу к окну. Да, раннее утро. Небо уже с фиолетовым отливом, но других признаков рассвета еще нет. Пока его заменяют тлеющие уличные фонари.

Забираюсь обратно в постель и долго смотрю в потолок. Что меня разбудило в та-кую рань? Вспоминаю, что ночью меня преследовали какие-то обрывочные видения, фрагменты обнаженного женского тела, мимолетные прикосновения, шепот. Некоторые эротические картинки разворачивались достаточно логично – я раздевал ее, любовался выразительностью ее тела, свежестью ее кожи, даже начинал испытывать какое-то желание, потом вдруг все распадалось на какие-то непонятные детали, менялись декорации. Вместо желанной женщины выплывали недружелюбные лица …

Я давно не видел снов и нагромождение не связанных, как будто, между собой эпизодов, ощущений, лиц и деталей тела озадачивает. К чему все это?

Провалявшись с полчаса, я снова поднимаюсь, открываю на кухне, холодильник, где на нижней полке дверцы сиротливо забилась в угол маленькая бутылка с недопитой водкой. Нахожу стакан, долго рассматриваю его, потом сливаю жидкость обратно в бутылку. Не верю в свой героический подвиг, но все же ставлю склянку обратно, хотя собственная решимость, и смешит. Что я вознамерился делать? Попытаться начать сначала? Это за три то дня до занавеса?!

Уже на площадке, нахожу в кармане куртки, листок с адресом Марии. Она хотела, чтобы я начал более тесное общение с женщинами. По ее теории так я смогу навести мосты со своим прошлым. Мосты меня не интересуют, но женщина, с которой мне нестерпимо хочется общаться тесно, есть. Это Мария.

Дверь на мой звонок открывает почему-то Демидов. Сонно таращится, словно не узнает. Потом тычет пальцем в часы.

– Ну, даешь… Ладно, заходи. Не все потеряно… Я в магазин. Надо немного винцом запастись … Часок в твоем распоряжении есть. На разминку.

Он, подталкивает меня к двери комнаты и выходит, плотно закрыв за собою дверь.

Я ничего не понимаю, почему он здесь, зачем оставил меня на часок, но вхожу, оглядываю обстановку, перешагиваю порог второй комнаты и деревенею.

Это спальня. Утренний свет из окна и свет торшера откуда-то из-за кровати… и в этом световом коктейле молодая женщина надевает чулки. Одна нога ее поставлена на стул, и она, склонившись, поправляет уже надетый чулок, вторая нога на краю коврика. Тонкая ткань короткой сорочки дымкой обволакивает ее стройное тело, крепкие, вероятно еще не остывшие от горячей любви ягодицы, волнующие груди, одна из которых, коснулась колена, вторая, как наливное яблоко… Сорочка просвечивает насквозь и ее тело почти осязаемо. Женщина еще не видит меня и медленными движениями разглаживает чулок на своем восхитительном бедре. Потом она поднимает и поворачивает ко мне лицо, глаза ее чуть прищурены, как у кошки, которая ожидает, когда ее погладят. Мария!

– Все же пришел? – спрашивает она. Ее улыбка парализует…– Ну, иди ко мне! – шепчет она, шире раскрывая свои кошачьи глаза.– Я верну тебя. Ты все вспомнишь…

Она протягивает ко мне руку…

Уже на тротуаре я пытаюсь вспомнить, как оказался на улице – спустился на лифте, по лестнице или выпрыгнул в окно? Скорее всего, по лестнице.

Домой я приволокся уже в полдень. Давно я так много не ходил. Взыгравшую вдруг энергию куда-то надо было деть.

В комнате я заваливаюсь было на диван, но еще не рассеявшееся видение не оставляет меня. Я вскакиваю и разворачиваю ватман…

Утренний свет из окна и свет торшера откуда-то из-за кровати… и в этом световом коктейле молодая женщина надевает чулки. Одна нога ее поставлена на стул, и она, склонившись, поправляет уже надетый чулок, вторая нога на краю коврика. Тонкая ткань короткой сорочки дымкой обволакивает ее стройное тело, крепкие, еще не остывшие от горячей любви ягодицы, волнующие груди, одна из которых, коснулась колена, вторая, как наливное яблоко…. Она еще не видит меня и медленными движениями разглаживает ткань чулка на своем восхитительном бедре. Сорочка просвечивает насквозь и ее тело почти осязаемо. … Глаза ее прищурены, как у кошки, ожидающей, когда ее погладят, на припухших губах улыбка …

Мария. Разве смог бы я доставить ей столько же радости и удовольствия как кто-то, оставшийся за пределами рамки? Кто там? Виден только угол кровати, край ковра и… ночник в розетке в форме розочки!… Я словно попадаю пальцами в эту розетку и как от электрического удара отбрасываю рисунок. Причем тут ночник?! Отхожу к окну, ото-двигаю край портьеры, долго стою, таращась на ночную улицу в огнях фонарей и автомобилей. Напрасны все иллюзии. Отгородиться от видений прошлого не получается. Даже какой-то мелкий предмет несет в себе информацию, которую я не желаю знать. Даже эта маленькая пластмассовая розочка все равно как растяжка на мине и я боюсь к ней прикоснуться.

Ближе к вечеру меня озадачивает какой-то странный звук. Я даже не сразу догадываюсь, что это дверной звонок. Желание видеть кого-либо или общаться с кем-либо у меня отсутствует начисто и я осторожно, на цыпочках, пробираюсь к двери, протираю запылившийся глазок. Площадка, хорошо освещена, и я вижу Марию. Она смотрит в мою сторону, и я опускаю глаза, чтобы не поддаться гипнозу ее взгляда. Звонок повторяется, потом, через несколько секунд, вновь…

Когда я снова поднимаю глаза, она уже стоит у лифта. На ней светлый плащ, хотя на улице еще зима. На щеках легкий румянец, вероятно от холода. Губы в какой-то странной полуулыбке. Плащ эффектно облегает ее фигуру, особенно грудь, щедро открывает стройные ноги. Но это уже другая женщина, не та, что белым ангелом кружила над моей постелью. И все же рука, невольно тянется к торчащему в дверном замке ключу. Я готов укусить эту руку. К счастью, лифт во время распахивает свои створки и Мария исчезает в полумраке кабины.

Подхожу к окну, осторожно отодвигаю край портьеры и выглядываю наружу. Успеваю заметить, как в дверях трамвая мелькает ее плащ. Вагон трогается и я мысленно перекрестившись, одним глотком выпиваю свое «лекарство», каким-то образом оказавшееся под рукой.

Возвращаюсь на кухню и тщетно пытаюсь распутать весь бред минувшего дня. Я уже не уверен, что видел на площадке медсестру, что вообще был у нее дома. Не долечился? Под шкафом нахожу свой эскиз и несу его в комнату, к окну. Отодвигаю штору и при дневном свете вглядываюсь в рисунок. Женщина, которая поправляет чулок на своей божественной ножке и смотрит на меня лукавыми, зовущими глазами вряд ли Мария. Но эту женщину я где-то видел. Это ее ноги и руки когда то обвивали меня, тепло ее согревали мое тело…

Отходя от окна, я не зашториваю его плотно и оглядываю посветлевшую комнату. Конечно, так значительно лучше. И почему именно портреты? Почему не обнаженная натура? Я уже вижу не только женские лица, но и женскую плоть, мне уже небезынтересны детали женского тела, я их даже чувствую…

Я оказался прав, когда заявил в стационаре, что не женат и с женщинами никаких дел не имею. По крайней мере с того дня как меня проводили за порог психушки никто меня не доставал. Женщин я в принципе не боюсь, за исключением девственниц и беременных. Эти выбивают меня из колеи. И то, что выйдя из приемного покоя, я вместо натюрмортов вдруг стал изнемогать от желания изображать фрагменты женских тел, меня несколько озадачило. Видимо природа, которая по результатам исследования оставила меня в покое, вновь принялась за свое. Конечно же, во все виноват этот дурацкий аминазин, которым меня пичкали в психушке. Или в моей травмированной голове что-то не так срослось. В любом случае оформительские работы мне быстро наскучили и я, все чаще стал отвлекаться на рисование фрагментов женских тел, а в часы безлюдья, в соседнем саду, пристрастился копировать статуи. Ротозеев я не терплю, поэтому свои упражнения стараюсь проводить в часы относительного безлюдья.

В один из таких вечеров меня пугает женский голос. Аллея до этого была пустынна и ее голос из-за спины звучит неожиданно. Оглядываюсь. Молодая женщина оценивающе вглядывается в мои чертежи и заявляет, что моем шедевре явно не хватает жизни, а сама она любит позировать обнаженной. Она была бы рада вдохнуть оживление в мои рисунки.

Я понимаю это как попытку трудоустройства и объясняю ей, что рисование обнаженной натуры не совсем мой профиль и платить ей не смогу. А это так, развлекаловка. В ответ она фыркает и заявляет, что получает от этих сеансов «обалденный кайф» и этого ей достаточно. Вопрос о моем профиле она вообще не комментирует. Я в замешательстве. Рассчитываться с ней я смогу разве что изображениями ее собственного тела, и, похоже, это ее устраивает.

В назначенное время я слышу дверной звонок. Переступив порог, она объявляет мне, что зовут ее Таней. Она не страдает комплексами и готова позировать прямо от порога. Я предлагаю ей чаю, но ей не терпится увидеть себя на холсте. Я объяснил ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель… Монументальная живопись не мой профиль.

Пока она раздевается я, краем глаза оцениваю ее достоинства. Наверное, она догадывается, что я за ней наблюдаю, и откровенно поблескивает глазами. Видимо для нее это игра молоденькой шустрой мышки со старым котом

Закончив свои первые наброски, я приглашаю Таню посмотреть на мои художества. То ли она ни черта не понимает в живописи, то ли лукавит, но делает восторженный вид. По ее словам рисунки очень сексуальные, только вот почему не маслом и не на холсте? Было бы вообще потрясающе. Я еще раз терпеливо объясняю ей, что маслом не пишу, только карандаш и акварель. Монументальная живопись не мой профиль.

За несколько сеансов наши отношения устаканились. Таня уже не рвется проявлять инициативу, послушно принимает те позы, которые я от нее требую, но выражение ее ли-ца мне нравится все меньше. Все реже появляется блеск ее глаз, впечатление такое, что ей уже наскучили наши сеансы. Я работаю без проявления эмоций и догадываюсь, что мое поведение евнуха ее не вдохновляет. Она не знает, что свои желания я истребляю на корню, чтобы они не выросли в безжалостного дракона. Наверное, когда-то я прошел весь путь от острых зубов до заднепроходного отверстия, из которого вывалился в нынешнюю повседневность высосанным и дурно пахнущим. Быть вновь проглоченным мне не светит. Сегодня мне вполне хватает впечатления от обнаженного женского тела. Когда эти впечатления через край я, оставшись наедине с собой, лишь корректирую в памяти некоторые детали, позы. Остальное дело техники…

В тот вечер, когда наступил кризис я, закончив изображение очередной корзинки с фруктами, решаю лечь спать пораньше, хотя желание еще не пришло. Но, иногда, чтобы отрешиться от всего, хочется уснуть летаргическим сном. Татьяну я не ждал, обычно она заранее предупреждает о своем визите и ее звонок в дверь меня удивляет. Перешагивает порог она в каком-то возбужденном состоянии, похоже, навеселе. На мой вопросительный взгляд отвечает одним словом «Хочу!». Потом проходит в комнату, к моей не заправленной постели и кладет на подушку крупную купюру.

– Не понял, – бормочу я.

– Хочу, чтобы ты рисовал меня. Перед критическими днями у меня округляется грудь. Смотри!

Она расстегивает свою летнюю куртку, распахивает кофточку, и грудь полностью обнажается.

– Разве это не красиво?!

У меня нет возражений.

– Ну да, – мямлю я – Только я как-то сегодня не настроен…

– На что?! – хохочет Танька.

Не дождавшись моего ответа, она приближается лицом к моему уху, и я чувствую легкий запах алкоголя.

– Художник должен быть настроен на творчество всегда. Это его секс.

– Я импотент,– в отчаянии обороняюсь я.

– Излечим! – решает Танька, сбрасывает куртку и выставляет на стол бутылку коньяка.

Не дожидаясь моего участия, сама приносит из кухни стакан.