Большое окно

Школьное расписание – система хрупкая, неустойчивая, легко дестабилизируемая. Стоит кому-нибудь из учителей захворать, как прощай гармония, здравствуй хаос, сравнимый с сумятицей первых дней учебного года, когда расписание еще пребывает на стадии рабочего становления, и учителям приходится то обучать за один академический час разом два класса (хорошо если параллельных), а то изнывать от безделья, перемогая скуку неожиданно образовавшегося «окна». Вот и учителю истории Авениру Аршавировичу Базиляну сегодня жутко не повезло, когда к заранее оповестившей о своем недомогании учительнице математики внезапно присоединилась срочно забюллетенившая географичка. В результате у Авенира Аршавировича образовалось большое окно из четвертого и пятого уроков. Причем окно безнадежное, поскольку на последнем, шестом, уроке ему предстояло одновременно обучать своему предмету сразу два девятых класса: «а» и «в». Вот если бы урок не был сдвоенным, то еще можно было надеяться, что ребята догадаются смыться всем классом в киношку. Но двум классам одновременно об этом ни в жизнь не додуматься. Прецедентов, во всяком случае, Авенир Аршавирович что-то не припомнит…

Авенир Аршавирович не стал растравлять себе душу несбыточными надеждами, а вместо этого решил посвятить первый свободный урок размышлениям о том, как с толком скоротать второй. Разумеется, живи он неподалеку от школы, он бы отправился домой и плодотворно поработал бы над своей диссертацией – сочинением не менее безнадежным в перспективе научной защиты, чем ожидание от двух классов синхронной смышлености на предмет прогула последнего урока. Впрочем, тема диссертации не отличалась какой-либо особой актуальностью или, не приведи Господь, антисоветской направленностью. Авенир Аршавирович, как ему казалось, благоразумно избрал отдаленные аполитичные времена – V век нашей эры. Времена действительно аполитичные, хотя идеологически сложные, в виду повальной христианизации южноевропейских государств, племен и народов. Неудачным, как выяснилось позже, оказался географический выбор: первые армянские поселения в Карпатах. Из фактов и обусловленных этими фактами выводов у Авенира Аршавировича как-то само собой получилось, что своим названием Карпаты обязаны двум сложносоединенным армянских словам: «քար», что значит «камень», и «պատ», означающем «стена». Множественное же число с окончанием «ы» появилось значительно позднее, так как еще великий Гоголь в своих ранних произведениях (смотри «Страшная месть») употреблял название этой горной системы в его исходном варианте – «Карпат», не склоняя и не преумножая сущностей без крайней на то необходимости. А это уже грозило межнациональными осложнениями в дружной семье советских народов. Получалось, что украинский, или, выражаясь точнее и строже, древнерусский народ сам не мог додуматься, как назвать родные горы, и был вынужден обратиться за помощью не к грекам, не к римлянам, а к армянам. Вы, товарищ Базилян, возьмите карту СССР и измерьте, пожалуйста, циркулем: где Кура, а где ваш дом. В смысле, где Карпаты, а где Армения. Может, вы еще станете утверждать и, подтасовывая исторические факты, доказывать, что древние русичи отправили с этой целью в далекую Армению дипломатическое посольство: мол, товарищи армяне, Христом-Богом просим, помогите как-нибудь родные горы поприличнее окрестить, а то одни их так именуют, другие этак… Не кажется ли вам, уважаемый Авенир Аршавирович, что вы, дипломированный историк, уподобляетесь таким образом всяким нахальным в своей безапелляционности дилетантам вроде Гургена Айказяна, у которых, что ни исторический деятель, то армянин; что ни историческое событие, то армяне либо вызывают его, либо в нем участвуют самым деятельным образом, либо провоцируют в том же неугомонном национальном ключе. Они уже докатились до того, что Киевскую Русь объявили детищем армянской диаспоры. Неужели и вы туда же, уважаемый Авенир Аршавирович, со своим армянским топонимом в Галиции?! Разве вы не видите, что здесь, кроме всего прочего, присутствует явный намек на варяжскую, давным-давно разоблаченную советскими историками, версию возникновения Киевской Руси? Ах, не видите! Ах, не кажется! А вы подумайте, поразмыслите. Если необходимо, можете осенить себя крестным знамением, партия не поставит этого суеверного жеста вам в вину…

Разумеется, Авенир Аршавирович не поленился, ознакомился с творениями авторов, которых едва не приписали ему в соратники и вдохновители. И был более чем впечатлен. У этих чудных панарменистов (иначе их не назовешь) без деятельного участия армян ни одно историческое событие не в состоянии произойти, равно как и ни один исторический деятель, в жилах которого не течет – хотя бы частично – армянская кровь, не может таковым стать. Воистину, если бы эти сонмы успешных на чужбине армян сделали хотя бы 5 % того, что они сделали для других народов, для собственной родины, то, как минимум, хотя бы к одному из трех морей выход у современной Армении сохранился бы^[72]. Печально и абсурдно с этими странными армянами от панарменизма получается: дома мы от турок бежим быстрее лани от орла, а в Грюневальдской битве в первых рядах с теми же турками бьемся. Возразить хочется: Здесь Родос, здесь прыгай! Хрена ты прыгаешь там, где тебя никто не видит и оценить твой рекордный прыжок через Гибралтар не в состоянии?!.

Все эти и многие другие соображения по поводу прочитанного в списках и перепечатках панарменистов, Авенир Аршавирович излил в взволнованно-саркастической статье, опубликованной в университетском историческом бюллетене, которая, увы, не смогла оградить его детище (диссертацию) от нападок с противоположной, традиционалистской стороны. Конечно, он защищался изо всех своих научно-академических сил, не забывая при этом о разумном компромиссе, в особенности по тем пунктам, в коих не был уверен, поскольку исторические свидетельства по своему обыкновению противоречили друг другу. Но в главном пытался отстаивать каждую пядь текста, хотя и согласился под давлением неопровержимых идейно-политических доводов признать, что армянская колония в Карпатах была не настолько многочисленна и влиятельна, чтобы посягать переименовывать приютившие их горы на свой национальный манер. Помимо этого, стремясь внести в затянувшийся диспут с научным начальством как можно больше конструктивности, соискатель ученого звания согласился считать спорным факт происхождения из киликийских армян императора Юстиниана. Дальше больше: в порыве редкостной среди авторов научных трудов жертвенности, Авенир Аршавирович дал понять академическому начальству, что готов представить свою версию не доказанным историко-этимологическим фактом, а всего лишь научной гипотезой. Однако жертва была высокомерно отвергнута, равно как и вся кандидатская диссертация в целом, на корню, – как не подлежащая улучшению в плане доведения до политически грамотного, идеологически выдержанного ума.

Но если бы тем и ограничилось, а то ведь в результате научных дискуссий с начальством Авенир Аршавирович, преподававший в то время не где-нибудь, а в Ереванском государственном университете, попал под пристальный присмотр вышестоящих организаций, в частности, под надзор Государственного Института Истории, и прекрасно зная об этом, в гордыне своей посчитал ниже своего достоинства изменить несколько фрондерский тон своих лекций. Ну и как водится, стоило ему однажды с похвалой отозваться об Александре II, как оргвыводы не заставили себя долго ждать. И то сказать: хваля этого царя, порицаете тем самым его благородных убийц-народовольцев, в том числе, – не как убийцу, но как видного революционного демократа, – нашего великого Микаэла Налбандяна!..

Так Авенир Аршавирович оказался учителем истории в школе № *09. А мог бы, между прочим, оказаться в каком-нибудь месте похуже, если бы ученые власти не приняли во внимание славные подвиги его отца-генерала, героя Великой Отечественной войны. И все же, несмотря ни на что, упрямый товарищ Базилян диссертации своей не забросил, напротив, неспешно, но неукоснительно увеличивал ее объемность и научную ценность, так что она уже, по мнению некоторых его коллег, тянула не на кандидатскую, а на докторскую акцию протеста. Ничего, успокаивал себя Авенир Аршавирович, Пушкин тоже под конец своей жизни сделался по милости властей графоманом, пишущим в стол… И потом, писание научного труда дисциплинирует, не дает опуститься, да и надеждами не оставляет. Мало ли чем черт не шутит даже среди своих, – вдруг опять оттепель, опять какой-нибудь клоун вроде Хрущева свято место опустевшее займет, частичному развенчанию предыдущего маразма очередной съезд партии посвятит… В этой стране возможно всё, кроме действительно необходимого!..

Так думал, надеялся, мечтал и ужасался Авенир Аршавирович Базилян, бывший преподаватель истории Ереванского Государственного университета, ныне школьный учитель, не знающий, как скоротать два свободных часа. Сидел печально в учительской и недоумевал: что мне делать, как мне быть, как окно свое избыть?..

Оказалось, зря, – судьба в виде осознанной необходимости, именуемой случаем, уже обо всем позаботилась. Причем сделала это заблаговременно, лет этак за 35 до внезапного нарушения школьного расписания, когда решила вознаградить за долготерпение и фертильное упорство Пашика Тельмановича Мерцумяна долгожданным сыном Сашиком после четырех подряд дочерей. Та же судьба устроила так, что Сашик Пашикович, закончив одновременно с институтом физкультуры свою спортивную карьеру борца наилегчайшего веса, был направлен учителем не куда-нибудь в горное село в окрестностях Арагаца, а прямиком в школу № *09.

Быть учителем физкультуры в большой столичной школе, значит иметь в своем распоряжении, кроме зала с раздевалкой, еще и кабинетик типа склада спортивного инвентаря. Сравнимым богатством по части государственной недвижимости обладал только военрук Крапов. Остальные двое участников маленького сабантуйчика в честь новорожденного ничем подобным похвалиться не могли. Правда, учитель труда, Самсон Меграбович Арвестян, мог похвастать, в отличие от Авенира Аршавировича, не просто кабинетом, то есть большой комнатой о полутора десятке парт, одном столе, одном стуле и одной доске, но фактически целым маленьким цехом, оснащенным всем необходимым для воспитания подрастающего поколения могильщиков мирового капитала. Кроме всевозможных станков и инструментов, был у Самсона Меграбовича еще и несгораемый сейф, в котором он, как парторг педагогического коллектива школы, хранил всякие протоколы заседаний, собраний, летучек и слетов, а также суммы добровольных пожертвований в пользу строящих социализм на базе неолита народов Африки.

Таким образом, в кабинет-складе физрука Сашика Пашиковича, за письменным столом, уставленном закусками и коньяками, сошлась практически вся мужская половина преподавательского состава, при этом мощь представлял подполковник Крапов, интеллект – Авенир Аршавирович, спортивную ловкость – новорожденный, а умелые руки и одновременно партийную мудрость олицетворял собой Самсон Меграбович Арвестян.

После третьей рюмки, опрокинутой, согласно незыблемым армянским законам, за здравие родителей новорожденного, официальная часть посиделок подошла к концу и началась вечная импровизация на заданную профессиональными невзгодами тему.

– Слюшай, Крапов, – обратился к подполковнику парторг. По-русски он говорил с трудом, зато протоколы с осуждением американского империализма, китайского ревизионизма и сионистских провокаторов составлял безошибочно. – У тебя сегодня урок в дэвятый «А» быль? Брамфатуров к доске вызываль? Расскажи, что он говориль, а то весь школь о ном ասում-խոսումա^[73], Эмма хвалит, Виля тоже хвалит… А я помну он у минэ в шестом и в седмом быль, совсем ни черта не умэль. Напилник как ручка шариковый дэржаль. Фрэзэрный станок чуть не запороль… У него руки из жопа растут, честный слова!

– Зато ноги, откуда надо, – вмешался физрук. – В футбол играет, если не как Пеле, то почти как Андреасян. И прыгает выше всех, сто шестьдесят в прошлом году прыгнул…

– Ох, допрыгается этот Брамфатуров, – проворчал военрук, косясь на ополовиненную бутылку коньяка, которого не прочь был бы хлебнуть немедленно, не дожидаясь пока взявший на себя роль тамады Самсон разразится очередным протокольным тостом. А он вместе тоста завел речь об этом кошмарном малом. Тем хуже для малого, раз он такой нескромный, что заставляет взрослых людей, забыв о деле, сплетничать о своей особе.

– А зачему дапрыгается? – не отставал от военрука трудовик.

– А потому! То шлангом прикинется, дескать я убежденный… этот… как его? В общем, религиозный пацифист. Дескать оружие в руки – ни-ни! Мы, квакисты, мол, даже ножами на кухне не пользуемся, грех, дескать, вдруг кого-нибудь зарежем сдуру…

– Может, квакеры? – предположил Авенир Аршавирович.

– Да один черт сачки мандражные! – махнул рукой подполковник. – И как они хлеб режут, руками, что ли, рвут?.. А то вдруг окажется, что такое об оружии знает, чего ему знать не положено.