Ее увлечение Лидо в значительной мере было вызвано тем, что он как-то очень удачно заместил возникший у Лорри резкий недостаток в близких, любящих и понимающих людях. Горячо любимый отец – умер; мама – настолько поражена душевной болезнью, что вроде уже и не мама, а другой человек, общение с которым не помогает, не облегчает, не успокаивает, а требует страшного напряжения и терпения; брат, похоже, видит близких для себя только в своем религиозном клане. Адди! Адди – конечно! Но она – далеко, и все общение с ней сводится к редкой переписке.

А с Лидо они совпали, как иногда совпадают и становятся близкими люди, неведомо, почему. С одной стороны, наверное, – необходимая мера схожести во взглядах и реакциях, с другой, – отсутствие полей, на которых возможна конкуренция интересов или борьба амбиций, с третьей, – взаимная внешняя притягательность. Видимо, так, или примерно так… а может, и вовсе не так…

* * *

Перемену в жизни Лорри прежде всего почувствовали ее подружки по университетскому общежитию, куда она теперь приходила только ночевать, да и то не всегда – были ведь и ночные дежурства. Почти все время она проводила в госпитале: либо в отделении – по обязанности, либо в госпитальном парке с Лидо – по душевной склонности.

Девочки любопытничали:

– Послушай Лорри! У вас там что, в госпитале, медом намазано? Ты там, кажется, совсем поселилась?..

– Да влюбилась она! Не видишь? Светится!

– Лоррик, а он как, ничего? Хорошенький?

– А карточка есть?

– А он что, раненный?

– А у него все на месте? Проверяла?

– По истории болезни?! Ну-у-у… так неинтересно!

– Скажи, Лоррик, он рядовой или офицер?

– Моряк?! Ух ты! Здорово…

И так далее…

* * *

В госпитале, тем более, все было на виду:

– Лорри! Смотри, твой опять под окнами мается!

– Лорри! А как он целуется?

– Лорри! Попроси своего эпикриз в морг отнести…

– Лорри, детка! Я все понимаю, сама была молодая, но ты хвостом крути подальше от отделения. Сама знаешь, что у нас за контингент. Не нужно им на больную мозоль давить. Договорились?

…

* * *

У Лидо оказался замечательно легкий характер. Он хорошо понимал и любил юмор, не обижался по пустякам. Может быть, в нем была даже некоторая легковесность. Он не обладал особой эрудицией, принципиально не хотел углубляться в проблемы, которые не касались непосредственно его самого или близких ему людей, не любил философствовать, терпеть не мог обсуждать политику и политиков, стремясь уйти от таких разговоров или перевести их на шутливый тон. Зато у него хватало терпения выслушать человека, он всегда мог найти приятные успокаивающие слова и при возможности старался помочь практическим делом, что, в общем-то, высоко ценится в обществе. Имея много друзей и просто расположенных к нему знакомых, успешно решал с их помощью разного рода свои собственные бытовые вопросы, которые для другого могли бы вырасти в серьезное препятствие.

К женщинам он относился трепетно и искренно их любил. Всех или почти всех. Мягкая ласковость в обращении с ними, в которой чувствовалось не стремление побыстрее затащить в постель, а желание понять, помочь, успокоить, поддержать, вызывали к нему доверие и желание отблагодарить. Говорил он негромко, как правило, обаятельно улыбаясь и чуть ли не влюблено глядя в глаза собеседницы. Все это, бывало, размягчало дамские сердца до самозабвения.

Это последнее качество несколько беспокоило Лорри. Ревнива она была в меру, но чувствовала, что непременное желание ее замечательного, ласкового Лидо понять и обнадежить каждую женщину, в конце-концов, может увести его достаточно далеко, что, собственно, и произошло, правда, много лет спустя. Однако ничего менять в Лидо, тем более ломать его через колено, Лорри не хотела, понимая, что скорее оттолкнет, чем переделает любимого человека, а кроме того, будучи гордой и уверенной в своих достоинствах девушкой, считала ниже себя обычные женские методики, позволяющие заставить мужчину не глядеть на сторону. Скандалы, истерики, мнимые беременности… Фу! Какая гадость! Все это ей претило.

Только однажды ее сердце екнуло.

Лидо как-то принес на их очередную встречу небольшой, уже начавший рваться и по этой причине перетянутый поперек медицинской резинкой черный пакет из-под фотографической бумаги, набитый фотокарточками.

Лорри, разумеется, с неподдельным интересом стала рассматривать эти туманные окошки в прошлую жизнь так увлекшего ее человека.

Вот – Лидо совсем еще мальчик, видимо, в каком-то детском клубе с примитивной моделью корабля в руках, вот – его родители, вот – он в школьной команде пловцов (Господи! Какой тощий и длинный!)… А это – на проводах в армию…

«А это, Лорри, я был на побывке прошлом году… У своих… Мне целую неделю отпуска дали… за участие в десантной операции у Праста… Может, слышала?»

Лорри оторопело смотрела на фотографию. На ней был изображен уже совершенно взрослый, совершенно этот самый (ее!) Лидо, в морской форме. Он радостно улыбался и держал на руках маленькую девочку, лет, может быть, трех или четырех, которая, обхватив Лидо руками за шею, нежно прижималась своей щекою к его щеке.

«Что значит «у своих»? – лихорадочно соображала Лорри, – это что – его ребенок? Он что – женат?! Вот те раз…»

Она перевела взгляд с фотографии на Лидо. Лицо его было совершенно серьезное, даже какое-то, как ей показалось, строгое. Лорри, лихорадочно соображая, какие вопросы ей следует задать и следует ли спрашивать вообще, попыталась улыбнуться. Улыбка получилась гримасистая. Но тут не выдержал Лидо. Напускную строгость с его лица смыло веселой улыбкой, он схватил Лорри за плечи и, заглядывая, по своему обыкновению, ей в глаза, заговорил, похохатывая:

– Попалась, попалась! Как все, попалась! Ну! Лорри! Это же – сестра!

– Какая сестра?

– Моя, разумеется, кто ж мне свою-то отдаст?

– Но, ведь…

– Что? Маленькая совсем? Ну, уж извини! Так вышло! Все вопросы к родителям. Представляешь, она на двадцать один год меня младше! Меня все за папашу принимают…

– Ах ты балбес! – облегченно обругала его Лорри и толкнула шутника ладонью в лоб. – Погоди, я еще разберусь, кто у тебя там раньше на эту удочку попадался… И сколько их было…

Лидо не дослушал и полез целоваться. И очень в этом преуспел.

* * *

Лорри хотя и соврала своим подружкам в общежитии, что изучила историю болезни Лидо, но на самом деле ничего не знала о причинах, по которым он оказался в тыловом госпитале. А он почему-то не распространялся на эту тему, хотя обычно молодые мужчины немного бравировали полученными в бою увечьями, если ранения их, разумеется, не слишком безобразили и не делали тяжелыми калеками. А Лидо с виду был совершенно здоров. Несколько раз, правда, он не приходил на встречи к Лорри, и когда она спрашивала, не случилось ли чего, досадливо отмахивался, объясняя, что был на обследовании, на процедурах, или дежурный врач по какой-то причине запретил ему выходить из палаты.

Но однажды, когда они гуляли по аллее в дальнем конце парка, занимаясь забавной болтовней, Лидо осекся как-то на полуслове, стал тревожно поводить головой из стороны в сторону, увидев недалеко скамейку, двинулся было к ней каким-то расхлябанным шагом, вытянув вперед руку, но так и не дошел, упал на траву и забился в конвульсиях.

От неожиданности Лорри так растерялась, что у нее вылетело из головы все, что она, окончившая медицинские курсы, знала о мерах помощи при эпилептических припадках, а по картине – это был именно припадок эпилепсии. Лорри в отчаянии завертела головой, но вокруг, как назло, никого не было, не зря же они с Лидо выбрали самый укромный уголок парка! Она, правда, крикнула: «Врача! Врача позовите!» – но крик вышел слабым и немедленно растворился в шуме листвы старых деревьев.

И тут она взяла себя в руки. Подбежав к Лидо со стороны головы, опустилась на траву, зажав его виски между своими коленями. Глаза у Лидо закатились, губы посинели; он хрипел и задыхался, давясь собственными слюною и языком. Лорри выдернула из кармана халата торцовый ключ от входной двери в отделение, обернула его тонкий конец своим носовым платком, затем, изогнувшись, большим и безымянным пальцами правой руки безжалостно и что было силы сдавила щеки Лидо у самого основания челюстей. Стиснутые зубы слегка разошлись, и Лорри немедленно вставила в образовавшуюся щель подготовленный ею инструмент. Работая им как рычагом, добилась того, что челюсти разошлись еще шире. Доставать язык не пришлось, Лидо его к счастью не заглотил. Он еще хрипел, изо рта летела слюна и клочья слизи, но синева с губ стала на глазах уходить, лицо порозовело, а дыхание становилось ровнее. Судороги тоже начали стихать, и наконец он вытянулся на траве совершенно спокойно, с закрытыми глазами, дыша ровно и тихо.

Лорри, все еще сидя на коленях, шумно выдохнула, распрямила спину и огляделась. По-близости никого не было. Сколько прошло времени? Пять минут? Десять? Две?

Лорри вгляделась в лицо Лидо, оттянула веко: зрачок был на месте. Она начала слегка шлепать его ладонями по щекам и звать: «Лидо! Лидо! Ну, Лидо! Ну же!..»

Довольно быстро она добилась (а может быть, просто время пришло?), что глаза его открылись, но взгляд при этом оставался бессмысленным. Лорри стала приподнимать его и усаживать, здесь же, на траве. Удалось. Лидо медленно ворочал головой из стороны в сторону, видимо, начиная что-то понимать.

– Ну, как? Как ты? – спрашивала его Лорри – Ну? На скамейку сядем? Сможешь?

Лидо с задержкой кивнул и стал пытаться встать на ноги. Лорри, обхватив его сзади и напрягая все силы, помогла ему подняться, потом перекинула его руку через свою шею, и так они одолели немногие шаги до скамейки.

Лидо несколько минут просидел, откинувшись на спинку сиденья с брошенными вдоль тела руками и с опущенной на грудь головой, поддерживаемый за плечо Лорри, которая свободной рукой то гладила его по волосам, то вытирала ему носовым платком губы, пораненные импровизированным роторасширителем.

– Все нормально… Все хорошо… – приговаривала она, более для себя, чем для Лидо.

Просидели так минут пять.

Лидо поднял голову, посмотрел на Лорри уставшим взглядом и, с трудом растянув губы в кривой улыбке, спросил:

– Ну, что? Здорово я тебя напугал?

* * *

До того как угодить на госпитальную койку Лидо служил акустиком на малом морском охотнике.

…В ту ночь они стояли в родной гавани у стенки, отражая вместе с береговыми зенитными батареями и корабельной артиллерией других судов очередной авиационный налет противника. Как всегда в таких случаях, по боевому расписанию, он находился не на своем акустическом посту, а, облаченный в спасательный жилет, стоял на палубе у рукава пожарного гидранта, готовый в любую секунду приступить к тушению вполне вероятного пожара.

Налет еще не закончился, когда им пришлось срочно сниматься со швартовых и, маневрируя под бомбами противника, выходить из гавани в море, так как на подходе к порту вражеская подводная лодка атаковала крупный военный транспорт и теперь ее, заразу, нужно было искать и, по возможности, топить. Когда морской охотник, только-только миновав заградительные боны, вышел в открытое море, Лидо получил приказ занять свое место на посту акустика, но сделать этого, к своему счастью, не успел.

Небольшой корабль наехал правым бортом на плавучую мину, скорее всего, только что сброшенную с одного из участвовавших в налете бомбардировщиков. Получив огромную, по сравнению со своими размерами, пробоину, морской охотник ушел под воду в течение одной минуты. Успей Лидо занять свое основное рабочее место, находившееся глубоко под палубой, лечение в госпитале ему совершенно точно не понадобилось бы. А так, в числе не более десятка счастливцев, которым суждено было остаться в живых, его сбило с палубы в морскую воду тупой и тяжелой, как чугунная палка, взрывной волной. Там он и болтался бесчувственным поплавком в своем спасательном жилете, пока со стоявшего на внешнем рейде крейсера не подошли высланные на спасение шлюпки.

В отличие от учений, на подобных мероприятиях, совершающихся в реальности, бывает полным-полно бестолковщины и неразберихи, происходящих по большей части от самого искреннего желания спасателей как можно скорее подать помощь спасаемым.

Шлюпки нервно кружили в темноте, пытаясь разыскать живых людей среди плавающих в пятнах мазута обломков. Рулевые постоянно меняли направление, гребцы по их командам отчаянно табанили. Короче говоря, прежде чем быть вытянутым из воды, и без того находившийся в бессознательном состоянии Лидо получил сокрушительный удар лопастью весла по голове, добавивший к общей контузии еще и серьезное сотрясение мозга.

В береговой госпиталь он прибыл недвижимым и невосприимчивым к внешним раздражителям, как полено. Временная глухота прошла в течение пяти дней, еще через неделю он стал более или менее владеть языком. Долгое время во всех конечностях чувствовалось онемение и слабость, но через месяц Лидо начал ходить. Однако остались частые мучительные головные боли, и, наконец, он первый раз свалился в припадке эпилепсии. К сожалению, этот припадок не стал последним.

Прошло еще три месяца, однако дальнейшего прогресса в улучшении состояния здоровья Лидо не наблюдалось. Тогда-то его и перевели в один из центральных военных госпиталей, находившийся в Продниппе, где было сильное неврологическое отделение и где, по стечению обстоятельств, отрабатывала свой патриотический долг Лорри.

* * *

– Как же ты поедешь один? А если что-нибудь случится? Сам знаешь…

– Да нет, я не один поеду… Мама завтра приезжает. Так что не беспокойся, до дома я доберусь… Давай, я тебя с мамой познакомлю? А? Что молчишь?

– Не знаю… Давай как-нибудь после. Сейчас я не готова.

– А что тут готовиться? Не на сцену ведь!

– Ну, это, как сказать… Ну, не могу я сейчас, Лидочка, милый… Не обижайся, ладно?

– Да не обижаюсь я! А, вообще-то, я родителям про тебя писал. Так что они немножко в курсе…

– Ну, вот и хорошо – что немножко, Лидочка! Я, правда, боюсь. Не понравиться боюсь. А времени исправить, если что-то не так пойдет, не будет. Ты, Лидочка просто не понимаешь, какими глазами женщины друг на друга смотрят! Особенно матери на подружек сыновей… Правда, глупенький ты мой!

– Да ну тебя, в самом деле! Ты, что же, и проводить меня не придешь?

– На вокзал? Нет, не приду. Здесь попрощаемся. Не на век же! Или ты меня уже бросить решил? Смотри! Голову оторву!

* * *

Это разговор происходил между Лидо и Лорри ранней осенью на их любимой скамейке, в дальнем углу госпитального парка.

Лорри к этому времени, закончив свой «патриотический семестр», снова училась в университете, теперь уже на последнем курсе. Она продолжала ходить в госпиталь почти каждый день, но теперь исключительно ради встреч с Лидо. Времени для этого было вовсе не так много, как хотелось бы, поскольку, помимо обязанностей, связанных с приобретением знаний, которые Лорри продолжала, несмотря на свою влюбленность, выполнять строжайше, ей приходилось делать массу работы, навязываемой особенностями военного управления. Всякие дежурства: то на улицах, то в бомбоубежищах; то аврал по разгрузке какого-нибудь железнодорожного состава по призыву университетской организации МС, то «добровольный труд в выходные дни» по призыву Президента и Правительства… Шел четвертый год войны, и государство любыми способами пыталось затыкать финансовые дыры, в том числе за счет бесплатного труда, где это было только возможно.

А Лидо в самом начале осени предстал перед военно-медицинской комиссией, коей и был признан временно негодным к прохождению дальнейшей военной службы. Его не демобилизовали полностью, но направили в отпуск для долечивания и назначили явиться на перекомиссию через полгода. Он получил направление для поликлинического наблюдения в одном из столичных госпиталей, а поскольку он сам был столичным жителем, это означало отправку домой, под уже основательно позабытый родительский кров. Мать Лидо, узнав об этом из телефонного разговора с сыном, выразила непременное и непреложное желание сопровождать его в этой поездке, так как вполне естественно и очень сильно беспокоилась за то, что в пути с ним может произойти какая-нибудь неприятность, связанная с приступами болезни.

Поезд увез Лидо в столицу, и эта их разлука с Лорри продлилась до самого Отнарского перемирия, пришедшегося почти ровно на четвертую годовщину войны.

* * *

Вообще-то во всех официальных источниках и в учебниках по истории НДФ эта война называлась шестилетней. Однако реальные боевые действия происходили в течение четырех лет и семи дней. А затем в течение еще почти двух лет государства, по-прежнему находившиеся в состоянии войны, вели долгие, вязкие переговоры в курортном местечке Совиль (Кальгская Республика) при четырехстороннем посредничестве Международной Миротворческой Лиги, Кальгской Республики, Республики Южная Конфедерация и Великого Герцогства Лансор. Наконец, мир был заключен. Этот знаменательный день и по нынешнее время отмечается в НДФ как Праздник Победителей, а в Соединенном Королевстве Великой Равнины – как Праздник Обретения Победы.

* * *

К моменту заключения Совильского мира Президент Стиллер уже два года как покоился на Национальном кладбище в Мемориальном парке столицы, а младший брат Лорри – Темар, скорее всего, лежал в какой-нибудь безымянной могиле в не известном никому месте, если вообще его телу довелось быть преданным земле…