Беру её в руки и вижу: клюв открыт, а в нём застрял обычный жёлудь. Поняла я всё. Нашла палочку, обломила кончик, сделала его поострее, попробовала и вытащила жёлудь. Отпустила птицу и иду дальше, вот уже и лес начинается. А сойка от меня далеко не улетает, рядышком: то спереди, то сбоку. Зашла в ельник, иду по белому мху, чудно и необычно, смотрю на ветке чёрный тетерев глядит на меня, как на пустое место. Иду дальше, тут под ногами прошмыгнул зайчик. Вскоре, глядь, а в полумраке, между ёлок, огромная сосна, да такая, что хоть всем классом хоровод вокруг неё води. Во, думаю, куда забрела? Только поближе подступила, смотрю на свободном пятачке стоит высокий бородатый мужчина в белом балахоне, отороченном серебряным мехом, а руки за спиной. Над ледяными глазами, царапавшими меня взглядом, нависли густые белые брови. Глядит, не моргает, словно буравит меня. Я перепугалась до смерти, вроде на грибника или охотника совсем не похож, и когда к нему подошла, он мне говорит:

– Здравствуй, Алёна! Выходит, пожалела и спасла от лютой гибели сойку?

– Здравствуйте. Спасибо за добрые слова, только ничего такого особенного я не сделала.

– «…Не сделала», – повторил последние слова девочки Лесной дед. – Добро, коль не хвастлива, хотел я тебя сурово наказать за то, что родную мать ослушалась, и без спроса ушла из дома. Но за добродушие надо возвращать токмо добро.

У меня тут сердце в пятки ушло, затряслось, как у последнего зайчонка, ну думаю, всё – попала в переделку! Боязно, но всё равно отвечаю ему:

– Дедушка, простите меня, намаялась я одна дома сидеть целыми днями, да ещё в такую жарищу.

– «…в такую жарищу». За славное твоё сердечко прощаю нынешний огрех.

– Благодарю, дедушка, больше без маминого разрешения из дома ни ногой.

– «…ни ногой». Хвалю. А обо мне не поведал тебе дедушка?

– Нет, не рассказывал.

– «… Не рассказывал». Ну, да ладно, выходит, не настала ещё пора. Ступай домой, а чтобы не забывала Лесного деда, пожалую тебе малый подарочек.

– Спасибо дедушка, да не надо мне ничего. Только бы домой вернуться.

– «…домой вернуться». А ещё, что бы не блудила по ельникам и топям, впереди тебя пущу ежака, – тут, откуда-то сверху, на плечо Лесному дедушке опустился почтенный филин и сложил серые крылья, а под ногами у Алёнки оказался колючий комочек.

– Дедушка, спасибо за ёжика.

– «…Спасибо за ёжика». Идите, а ты, балунья, заруби себе на носу, мы за тобой приглядываем!

Тут из-за спины он вытащил левую руку, в которой оказался скрученный чёрный кнут. Я поклонилась, сама не знаю почему, и мы пошли: ёжик впереди, а я за ним. Прошли метров сто, и вслед нам дед громко щёлкнул несколько раз своим витым кнутом, как заправский деревенский пастух. Но я даже не решилась обернуться, так мне было страшно, только глядела на ежика, шла за ним, как нитка за иголочкой, куда он – туда и я.

Вскоре мы очутились дома, и я больше в те места не ходила, да мне кажется, я их сейчас и не найду. А ёжик с тех пор каждое лето живёт в нашем саду. Но самое поразительное, после той странной встречи я стала замечать, что когда слышу враньё, у меня в ушах начинает звонить маленький колокольчик или бубенчик. Вот это, я думаю, и есть подарок от Лешего.

– От кого? – недоумённо переспросил Женя.

– От Лесного царя, Лешего или Лесного хозяина, у него полным-полно имён и прозвищ!

– Вот это да! Никогда бы не подумал, что такое существует. Ладно «снежный человек», а то леший.

– Живёт он рядом с нами. А теперь пошли. Ты хотел ехать в редакцию.

Они вышли во двор, солнце пригревало, и девчонка прищурилась от яркого света. Где-то в лесу нежданно-негаданно защёлкал филин или, может, тот самый кнут, о котором только что говорили, кто разберёт, неведомо? Парень вдруг воротился от калитки и остановился около старой раскидистой ели, росшей около забора и прикрывавшей дом от холодного северо-западного ветра. Обняв руками корявый бурый ствол с пятнами нефритового лишайника, Женя улыбнулся и запел:

– В лесу родилась ёлочка!

Поражённая происходящим, Алёнка подхватила:

– Точно, в лесу она росла! Но рубить её нельзя, да-да!

– Да я и не хочу, но такую красавицу не грех и в Кремле установить на Новый год!

– Точняк, она дикая прелестница. Мы с мамой её любим. Хотя по ночам на неё бывает страшно смотреть, особенно когда полная луна, и слушать в сильный ветер.

– Подожди, я думаю, что на этот ствол можно прибить несколько ступенек из дощечек, и ты сможешь подниматься вверх, как по мачте корабля.

– По чему?

– Ну, по мачте парусного корабля!

– А поняла, Дантес тоже плавал на таком корабле.

– Ты залезешь и сможешь мне позвонить. Точно, давай в 12 часов дня у нас будет контрольный созвон или эсэмэска, если у кого-то из нас есть свежая информация.

– Согласна. Только кто будет палки прибивать и где их взять, а?

– Не переживай. Я завтра приеду и сам всё сделаю. Пока.

– До встречи. Постой! Не будем ничего говорить маме! А то я чувствую, она будет на меня ругаться.

– Смотри сама, тебе видней.

Жёлтый скутер, тарахтя и выпуская сизоватый дым из непрогретого мотора, удалился в сторону земной цивилизации, подпрыгивая на кочках. Прозрачный наэлектризованный воздух неожиданно запузырился и лопнул, и перед девочкой разлился неведомый оранжевый свет, нет, скорее, возник огромный апельсин, подвисший над поляной. Чувство страха и опасности мелькнуло, но растворилось в потёмках вместе с резким звуком, и осталось далече, словно их и не существовало в этот долгий миг жизни девчонки. Вместо привычного леса ей привиделась белая мощёная дорога, ведущая из первобытной пещеры ввысь, к неописуемым дворцам и башням под бирюзовыми бездонными небесами, а в душе пролился, подобно янтарному дождю, покой и предстала лишь несказанная радость от созерцания неведомого пути. Следом перед глазами, как в кино, поплыли пёстрые холмы с выжженной солнцем травой. Взор обратился к нескладному Каину, она ощутила доподлинно, что это именно он: не выспавшийся, с пульсирующей веной на левом виске, и с запутавшейся пчелой в бороде. Уходя, спотыкаясь о камни, по вытоптанной ложбине в долину, он обтирает насухо руки об края одежды с красными кистями, не сводя глаз с небес цвета индиго, с пугающими пурпурными всполохами. Желая только одно – поскорее достигнуть жилища, с серым от пыли садом, а там сбросить пояс, смочить горло и омыть руки. А дальше приклонить голову с колотящейся внутри болью, где-нибудь в темноте и мраке, опустив седые пряди на лицо, пряча от света печать Творца, и дождаться вечерней звезды, возвещающей о приходе ночной прохлады. Но в эту ночь долгожданный ветер не принесёт облегчения с далёких снеговых вершин… Каин ещё не ведает – на закате, вместо одной прекрасной и привычной для глаз Дили-пат^[1], на небе взойдёт второе око – Муллу-баббар^[2]. И в его жизни никогда не будет покоя, и не отыщется на земле место, где он сможет смыть красную охру с рук и позабыться в недолгом сне.

Мир в тот ветреный день перевернулся, и он более во веки веков не станет наивным и блаженным. Ведь о сыне человеческом запричитала изумрудная земля, и следом за ней заголосило седое небо, а на востоке, среди холмов у истоков четырёх рек, в саду, навечно захлопнулась неприметная калитка. И стенающий первенец Адама, едва отрывая ноги от земли, дрожа, побрёл на восток, а багряные лучи заходящего солнца окрасили его черные одежды пурпуром. Отстав, плелась за ним дочь Евы, и на её запястьях в такт при ходьбе лишь слегка позванивали бубенчики.

Перед девочкой предстала оборотная, серая сторона Луны, с серебряной фигурой братоубийцы с двумя темными глазами. Не отыщется следов попятной дороги в привычный розовый мир, всё многообразие кошмарного бытия вылилось на плечи крохи, не спрашивая о её желании, а главное, о способности выдержать чудовищный груз.

Сверху, от кроны седой ели, дыхнул ветерок, и она ощутила запах хвои. Мираж или что-то иное растаяло, возвратив девочку в родную безмятежную глухомань. Алёнка воротилась в дом, на руках и даже во рту оказалось полно пыли. Она умылась. Забыв запереть дверь, девочка лежала на маминой кровати до вечера, опустошённая, но довольная, глядя в угол, где паук плёл паутину. А поблизости по стеклу ползала оса, залетевшая с улицы в поисках единственного выхода. От постельного белья сладко пахло мамой и ещё кипячёным молоком, мерещилось – она незримо присутствует и так будет всегда. В эти минуты ей меньше всего хотелось размышлять о братоубийстве, о людях, способных поднять руку на сыновей и дочерей Адама.

На следующий день скутер вновь привёз журналиста, но его трудно было узнать: старая футболка и джинсы превратили московского юношу в поселкового паренька. Алёнка ожидала гостя у дома. С утра она разыскала в сарае молоток, ящик с ржавыми гвоздями и, вытащив своё богатство под солнце, ожидала героя.

Но Хрюнов всё привёз с собой. Он оказался на удивление точен и запаслив. За его спиной болталась связка серых дощечек, стянутых белой верёвкой, по виду способных выдержать вес девочки.

– Привет! – слезая с железного коня, крикнул журналист.

– Приветики-приветики! Вот жду тебя.

– Иди лучше помоги, боюсь уронить доски.

Алёнка подбежала и схватила будущие ступени. Но они оказались явно не по её силам, пришлось опустить на землю и так поволочь к дереву.

– Не надо, я сам, – закричал парень и, уронив скутер на траву, подошёл и отобрал у неё вязанку.

– Не торопись, успеем. У вас есть лестница или стремянка?

– Сейчас посмотрю.

Алёна отправилась в сарай, размышляя, что в лесу невозможно обойтись без лестницы, значит, надо искать. Но сарай не помог, лесенка оказалась за домом.

– Женя, иди сюда, я нашла, – позвала девочка.

– Уже иду. А знаешь, как будет по церковно-славянски «лестница»?

– Конечно, нет, мы же его не проходим.

– Лествица.

– Во, всего-то одна буковка, а звучит так поэтично: лес-тви-ца-а.

– Мне тоже нравится, но преподы не очень разделяют моё увлечение церковно-славянским, – лицо Жени приняло серьёзный вид, и, шутя, поправляя указательным пальцем невидимые очки на конопатом носу, он забасил. – Зачем современному журналисту такая архаика? На дворе двадцать первый век, а он изъясняется, пардон, как писатель-деревенщик, тоже мне нашёлся студент-деревенщина!

Вдвоём они отнесли лестницу к ели, и Хрюнов, он же Хронов, решительно начал восхождение к вершине.

– Стой! – закричала девочка. – Я быстро.

Она бросилась к скутеру и, сняв с руля шлем, вернулась к дереву:

– Держи шлем!

– Да зачем?

– Давай, я женщина и лучше тебя знаю! Убьёшь голову – дурачком станешь! Кому тогда будешь нужен?

– Ну, Белкина, ты даёшь!

– Кидаю, держи!

– Давай.

Журналист только с третьего раза поймал шлем и, надев, отважно полез к небу. Поднявшись выше конька дома, он извлёк из нагрудного кармана телефон и стал проверять наличие приёма. Убедившись в возможности пользоваться связью, обрадовал Алёнку:

– Берёт! Всё, делаю ступеньки.

– Давай, но только не грохнись.

Битый час возился парень, пока прибивал ступеньки. Но теперь стало возможно безопасно подняться на приличную высоту и сделать куда угодно звонок-другой. А ещё появился шанс заглянуть в чёрную печную трубу.

– Женя, теперь дай мне слазить на ёлку.

– Иди, поднимайся, вот тебе шлем! И возьми телефон.

– Да, только сбегаю домой!

Девчонка умчалась в сторожку, где достала из стирки старые джинсы и в тумбочке нашла бесполезный сотовый телефон. Всё, теперь можно и на ёлку. Держась за прибитые ступени, Алёнка подтягивалась и, поднимая поочерёдно ноги, ступала на следующую перекладину. Так шаг за шагом, и ты над землёй.

– Не оборачивайся и не гляди вниз, а то голова закружится! – предупредил с земли Женя, наблюдая, как девчонка отважно карабкается вверх по старой ели.

– Сама знаю, читала.

Алёнка поднялась выше крыши, ступени кончились, и, схватившись за ветку, она передохнула, стараясь даже не коситься вниз. Зато перед её глазами раскинулось безбрежное зелёное море. До самого горизонта виднелись макушки деревьев: от темно-зелёных сосен и елей до серебристых тополей. От такого величия у девочки захватило дух и захотелось орать на всю округу, да на весь мир, о чудесном лесе. Она испугалась нахлынувших чувств любви к этой глухомани, о которой ещё несколько дней назад говорила, как о жутком наказании.

– Посмотри, на телефоне есть приём? – с земли крикнул Женя и прервал полёт величавых эмоций.

Девочка с опаской извлекла телефон, на мгновение всё же опустив глаза вниз, увидела насколько она оторвалась от земли. При виде далёкой травы сердечко затрепетало и дыхание участилось. Телефон чуть не выскочил скользким налимом из рук, но она успела глянуть на табло и разглядеть хороший приём.

– Есть приём! Спускаюсь.

– Давай, только осторожно!

Спустившись, девочка плюхнулась на траву с последней ступени.

– Хороша ёлочка, но лучше, когда под ногами твёрдая земля! Не представляю, как люди летают в Таиланд или на Кубу, по полдня болтаются в небе?

– Только в дождь не залезай, а то убьёшься, – предупредил Женя, – а мне хочется в Индию, но не на Гоа, а в Гималаи, посмотреть бы на одну пещеру.

– Пойдём лучше пить чай, а потом отправляйся на поиски Ганга! – предложила Алёнка.

– Классно, к тому же я захватил с собой конфет!

Потом они пили чай, кидались друг в друга фантиками и говорили об общем деле, которое неожиданно объединило их: вместе решили собирать информацию о руководстве строящегося комбината.

– Я хочу показать тебе мою схему.

– «Настя Каменская снова и снова, по десять раз, перебирала в уме всю информацию об убийстве пенсионерки и готовилась к завтрашнему разговору с Гордеевым». Александра Борисовна Маринина, том 17, страница 505.

– Ты читаешь Маринину?

– Иногда, а что нельзя?

– Можно, а я вот смотрела сериал, но не все серии. В фильме артисты хорошие.

– Я из-за них и читать детективы начал.

Алёнка принесла альбомный лист, и, убрав со стола всё лишнее, положила его перед журналистом. Внимательно посмотрев, Женя спросил:

– Более-менее понятно, но кто в твоём ребусе – «ДД»?

– Дмитрий Сергеевич Прозоров или дядя Дима! Ухажёр моей мамы, следует за ней со школы! А бабушка и дедушка возражали против партии с ним. Поэтому ему было выгодно убрать их со сцены, ведь мама осталась совсем беззащитной, да ещё с ребёнком на руках! А тут появляется он – герой и надёжное плечо. Мама тает, как мороженое в жару, и мечта стать мужем самой красивой одноклассницы – сбылась! Завидуйте, ребята!

– Фамилия вроде знакомая, но я его не знаю, – неуверенно сказал журналист, размышляя о словах Алёнки. – Дай-ка запишу, а то ещё забуду.

Он достал из заднего кармана блокнот и икеевский карандаш. Пролистал и, обнаружив свободный листок, записал про «ДД».

– Живёт где-то в частных домах, на улице Колхозной, – добавила девочка. – Хорошо бы собрать по нему информацию. Сможешь?

– Попробую переговорить со знакомыми. Но у меня нет выхода на полицейских.

– Ну, с этими я сама разберусь, – уверенно сказала девочка и долила в чашку ещё чая.

– В смысле? – недоуменно спросил Женя.

– Я сдам его со всеми потрохами следователю, пусть собирает информацию, слушает его телефон.

– Но почему следователь тебе поверит и поделится с тобой информацией?

– А я возьму с него честное слово. Баш на баш! Ведь я ему подкидываю новую версию, а он мне раскрывает его подноготную. Ему нужны подозреваемые, я думаю, они топчутся на одном месте, если сейчас дело не раскрыть, оно станет «глухарём» или «висяком», как говорят в сериалах.

– Хорошо бы у тебя всё получилось.

– Получится!

– Ну ладно, спасибо за чай, я поеду, на работу надо заскочить. Через пару дней позвоню, если что-то выведаю по комбинату, Прозорову и охотнику.

– Да и мне пора поливать огород и ещё накормить моего ёжика!

Женя собрался и вскоре укатил к людям. Девочка не решилась его провожать, а осталась одна в доме.

Вечером того же дня Людмила возвращалась домой и спешила по лесной дороге в сторожку. Вновь появившаяся суета по поводу убийства отца и матери её скорее пугала, чем обнадёживала, хотя в глубине души ей очень хотелось, чтобы убийц наконец-то нашли и наказали. Но страх перед неведомым злом повергал в ужас, и даже сейчас, идя по знакомой дороге, она время от времени оборачивалась, чтобы убедиться, что никто её не преследует, или вглядывалась по сторонам, чтобы удостовериться, что никто не крадётся к ней из леса. Да, с такими страхами недалеко до психиатрической больницы! Но с этим надо как-то жить, особенно если у тебя дочь-подросток, со своими идеями самостоятельно найти убийц или отца. Зачем он ей сдался? Ну, бросил, так бросил, вот и в сердце давно откипело, вроде совсем, хотя…

Июнь, но солнце не собирается на покой, время восьмой час. Она остановилась и, поставив сумку на землю, отдышалась и высыпала песок из туфель.

– Мила, самое главное, – сказала она сама себе, но на всякий случай посмотрела по сторонам, – вырастить дочь! А с ней непросто, упрётся, как баран, не убедишь, да что там… сама кого хочешь уломает, вся в деда и бабушку. Да, от рябинки не родятся апельсинки. Ладно, отдохнула, пора идти, надо погладить блузку, в ней пойду на допрос, собрать Алёнку. Дима что-то интересуется допросом, ему-то зачем?

Впереди через несколько минут показался дом с облупившейся голубой краской на фасаде и крышей, заваленной бурой листвой и хвоей. Старая ель закрывала половину двора, работая, как зонтик и свеча. Заскрипела калитка, и навстречу уже бежит Алёнка.

– Мама! Приезжал журналист и прибил к ёлке ступени, теперь можно залезть и позвонить!

– Правда? А что же Дима нам не прибил?

– Про дядю Диму не знаю и ничего сказать не могу, но я ещё никому не звонила.

– Хорошо, пойдём готовить ужин и поговорим, завтра ехать к следователю, он ждёт нас с утра. Я уже на работе отпросилась.

– Классно, всё идёт к тому, что скоро кто-то окажется на скамье подсудимых.

– Не болтай чепухи, пошли домой!

* * *

«Мудрые люди свидетельствуют – в старину такие удальцы рождались, а нам от них только сказочки остались. Так вот, в те давние времена правил на наших землях былинный князь Всеслав. Недруги обходили стороной его владения, где надолго воцарилась тишь да благодать. Появлялись новые города, распахивались пустоши, строились мосты. Крестьянин трудился на земле, кузнец ковал серпы и мечи, а пастух пас стадо.

Задумал как-то князь Всеслав поразвлечься, силу и ловкость испытать – в лесах и полях поохотиться на медведей и волков. Охота у него была знатная – не только собаки, да ястребы с соколами и орлами, но и волки с лисами, и всякое зверье. Даже вольные птицы ему дань приносили: в чём искусны и богаты, тем ему и служили. Так, лисица хитростью, заяц прыткостью, орёл крылом, а ворон клювом.

На прощанье молодая княгиня ждать обещала, да в губы князя Всеслава целовала. Была она пригожа: черноброва да кожа белее снега. Но уж очень горда и спесива – с простыми людьми не говорила, только с боярами изредка лишь словом перемолвится. После отъезда мужа княгиня затворилась во дворце и никого к себе не подпускала».

Давным-давно эту сказку сказывал Алёне дед. Вот ныне она и припомнилась…