– То есть вы не совсем доверяете мне?

Алёнка кивнула:

– Да, точно, а может, вас кто-то подослал, и вы тут вынюхиваете, вышли мы на след убийц или нет.

– Лена, что за «вынюхиваете», следи за своими словами!

– Извините, пожалуйста, что-то я завелась, день был тяжёлый.

Помолчав с минуту, журналист всё же продолжил:

– Я прекрасно понимаю ваши чувства и не обижаюсь на подозрения в мой адрес, но хочу вас заверить, что все мои действия направлены только на установление истины. Могу со всей ответственностью сообщить – меня к вам никто не направлял, я, так сказать, сам решил приехать.

Евгений умолк, и в лучах заходящего солнца его волосы светились бронзовым цветом, а веснушки стали совсем незаметны.

– Если хотите, можете попить с нами чая, – предложила Мила, желая хоть как-то разрядить обстановку.

– Нет, уже темнеет, пожалуй, поеду, тут тяжёлая дорога по лесу. Может, в следующий раз! Если не против, я, могу оставить свой номер телефона или взять ваш, если у меня будут новости о расследовании, я вам обязательно сообщу.

– Мама, можно я дам Жене свой номер телефона, мне ведь интересно все, что связано с убийством.

– Да, пожалуй, тем более я на память не помню свой номер.

Темнело. Длинные тени от деревьев устремились в лес, и свежий ветерок напоминал о грядущей ночи. Где-то рядом, за спиной, соловей уже начинал свою дивную трель.

– До свидания! Я позвоню, – на прощанье сказал журналист.

– Пока! – крикнула Алёнка и пошла в дом.

Вскоре, под звуки мотора, узкий луч света стал испуганно шарить по заросшей дороге, шарахаясь от черноты, мечтая поскорее выбраться на шоссе. Лес казался полон страхов и ужасов, готовых в любую секунду обрушиться на узкие плечи журналиста.

Зайдя в дом, Алёнка закрыла дверь на крючок и занавесила все окна. На плите булькал чайник, мама достала чашки.

– Иди пить чай!

– Наливай поскорее, я замёрзла.

– Достань малиновое варенье.

– Жалко, осталась последняя банка.

– Да ладно, скоро наварим свежее. Я уже накупила сахара.

Потом они пили чай с вареньем и слушали писк одинокого комара. Говорить не хотелось. За окном стемнело. Ночь прогуливалась по лесу, не давая сомкнуть глаз птицам и зверям.

– Лена, ты знаешь, о чём я сейчас думаю? – вдруг спросила Людмила и отодвинула на край стола полупустую чашку.

– Конечно нет, но могу предположить.

– Да, и о чём же я, по-твоему, думаю.

– Может о том, что тебе уже четвёртый десяток и пора что-то делать с личной жизнью. А возможно о дяде Диме?

Мила помолчала несколько минут, не сводя глаз с дочери. Ей казалось, что она то краснеет, то наоборот, мёрзнет. Хотелось ругаться из-за обиды.

– Я даже не представляла себе, какая ты глупая и жестокая, и продолжаешь ревновать меня к каждому встречному мужчине. Может быть, хватит или ты очень хочешь, чтобы я опять плакала?

– Нет, а что я такого сказала, мама?

– Ну, во-первых, обидела этого парня, он к нам сам приехал, может, хотел как-то помочь или согласовать действия, предлагал что-то, а ты ему в лицо: «Я вам не доверяю». Так нельзя, ты всё же девочка, ну как-то надо обходительнее с людьми. Не спеши говорить всё, что приходит на ум, перед тем, как сказать – подумай десять раз. А во-вторых, зачем мне давить на больную мозоль, а? Проехали.

Мила поднялась и подошла к окну, глядя на чёрные чернила, обильно разлитые летучими мышами на оконное стекло. Рядышком закричал сыч, и обе женщины вздрогнули, представив кричащего от ужаса ребёнка, заблудившегося в дикой пуще, обложенного роем диких бестий, и своей кожей ощутили страшное одиночество и страх, грязными мухами закрывающий глаза.

Девочка по-прежнему сидела, склонив голову. Она сжалась, приподняв острые плечи, и попыталась хоть как-то исправить своё беспросветное положение.

– Прости, мама.

– Нет, не извиняю, ты уже достаточно взрослая, – не поворачиваясь, сухо ответила Людмила. – Я искала и ждала твоего отца несколько лет и не обязана разыскивать его вечно. Да, моя бабушка ожидала всю свою жизнь деда с фронта. А что, у нас сейчас война? Пойми, он бросил нас и ни разу не приехал в посёлок, в котором вырос, не позвонил, не написал.

– Наверно, есть веская причина, почему он так сторонится нас и нашего посёлка, – предположила Алёнка, – надо попробовать выяснить, чтобы понять в чём дело и тогда принять решение.

– Я не знаю этой причины. Возможно, какие-то слухи или разговоры, но я была верна ему, видит Бог. Нормальный мужчина должен вначале решать проблему мирно, ну потом, если совсем нет мозгов, с кулаками, но не прятаться на краю света. Так, по крайней мере, меня учил твой дедушка.

– Прости, я, может быть, неправа, но не могу иначе.

Мила промолчала, она продолжала смотреть в ночь, разговор её тяготил, и она прекрасно знала, чем заканчиваются подобные выяснения отношений – рёвом обеих. Девочка встала и налила себе немного кипятка. Плеснув из банки варенья, она долго мешала розовую жидкость, не зная, впрочем, что с ней делать. Пить не хотелось.

В стекло ударился большой мотылёк и упал в траву, оставив после себя на стекле только серое пятно. Дочь вздрогнула, отложила в сторону мельхиоровую ложку и просто улыбнулась, желая развеселить маму. Людмила моргнула и отвернулась от темноты, подумалось: надо сменить тему разговора.

– Я всегда полагала, что добро порождает добро. Вот приехал этот журналист, как там его, а – Женька, его учила мама и, может, что-то хорошее в него заложила, если он тратит своё время, бензин, чтобы хоть как-то приблизить час, когда схватят убийцу, – сказала Мила, глядя в глаза дочери, отчего с последней сползла идиотская улыбка. – Или убийц, почему ты не думаешь, что их могло быть несколько человек?

– Возможно. Надо подумать.

– Вот и размышляй, но только под одеялом. Марш спать!

– Я только помою посуду и лягу, спокойной ночи, мама.

– Хорошо, до завтра. А я пошла ложиться. Мне вставать рано.

За окном по-прежнему тявкал сыч. Несколько комаров надсадно звенели на кухне в ожидании позднего ужина. Тарелки и чашки быстро закончились. Девочка, не снимая футболки, немедля рухнула на кровать, и, как только голова коснулась подушки, её ресницы слиплись до утра.

На следующий день, к обеду, Алёнка кралась по коридору замка Иф следом за бедным Дантесом. Вскоре их отвели в камеру с тяжёлыми засовами и решётками на окнах. И она осталась с ним, среди тишины и мрака подземелья, и вместе с арестантом почувствовала мертвящий холод и отчаянье.

Пребывание во французской тюрьме прервал знакомый звук скутера, доносящийся с улицы. Отложив книгу, девочка подбежала к окну на террасе – за стенами замка не плескалась неведомая морская вода, у калитки суетился вчерашний журналист, стараясь поставить на подножку своё жёлтое чудо. Сердечко Алёнки радостно забилось, и обычный скучный день расцвёл неожиданными красками. Тут же футболка отправилась за комод, а из ящика на белый свет явилась голубенькая, под цвет глаз, и ещё новая белая толстовка и шорты цвета хаки.

– Да, получилось не очень, – оглядев себя в тёмное зеркало, девочка сделала неутешительный вывод. Но по новой переодеваться некогда, в дверь уже робко постучали.

– Кто там? – как ни в чём не бывало спросила Алёнка.

– Журналист Хронов, – раздалось из-за двери, и, откашлявшись, Женя добавил: – Не мог вам дозвониться, Людмила Александровна, вот и приехал.

– Хорошо, что приехали, но Людмила Александровна на работе, а телефон давала вам её дочь – Елена Александровна.

– Ах, вчера переволновался и всё напутал!

– Заходить будете или продолжим любезничать через дверь, господин журналист?

Дверь задрожала.

– Если впустите, то, конечно, зайду.

– Ой, блин…

Алена сняла крючок и распахнула дверь.

– Алёна, во-первых, давайте перейдём на «ты» и, во-вторых, обсудим интересующие нас вопросы.

– Да, конечно, как будет вам угодно, сударь. Вот стул, присаживайтесь.

Женя прошёл по поскрипывающим половицам, окинул взором скромную терраску: белые занавески, белая скатерть, побеленные стены, и сел за стол.

– Ну, у меня бабушка была училка, и я тоже могу по-книжному лепить. Ну, так на «ты» или на «вы»?

– Да на «ты», на «ты»! Кстати, у меня один раз приключилось на втором курсе: иду после универа, а в подворотне, около общаги, меня один перец, быдлячей наружности, прижал к стенке, а я ему говорю: «Что случилось, сударь?». На него прямо напал столбняк, прикинь, молча отпустил меня и пошёл дальше. Я скорее оттуда делать ноги.

– Ну, у нас тут всё по-простому, мы ведь беднота.

– Ну, я тоже совсем не из графьёв, и с голубой кровью у меня проблемы, но буду искренне рад чашке чая. У меня самого батя работает на строительстве комбината, а до этого вообще несколько лет перебивался случайными заработками, у нас тут вообще проблема с устройством на работу. Хорошо, мама трудится в детском саду, помнишь «Солнышко» на улице Строителей, на её деньги и жили, да на пенсии дедушки и бабушки.

– Помню этот садик, я там в прятки играла с друзьями, года три назад.

Девочка поставила чайник на плиту и достала две чашки.

– Сахар, варенье, карамельки?

– Сахар.

– А чё звонил-то, я ведь вчера объясняла, что здесь не берёт.

– Да забыл! Подумал с утра, что стоит попросить Людмилу Александровну, чтобы она поговорила со следователем, и он дал мне эксклюзивное интервью по делу ваших родных.

– Ну, я тоже могу попросить Михаила Владимировича, меня ведь будут допрашивать, как и маму.

Девочка умолкла, потупила глаза на свои босые ноги, искусанные комарами, поправила шорты и со вздохом добавила:

– А потом у меня ещё есть интересные версии убийства.

– Какие версии?

– Да схожие с вашими, теми, что были в давней статье. Но по некоторым из них моё расследование продвинулось значительно вперёд, в отличие от тормозов из полиции.

– Твоё расследование? – недоуменно переспросил Женя, пока Алёнка наливала ему чай, и окинул взором девчонку. – Ты сама ведёшь расследование?

– Да, пытаюсь. Так вот, у меня есть основания предполагать, что к убийству причастен или даже его совершил местный охотник.

– Интересно… а кто?

– Я могу сказать, но при условии, что ты будешь нем, как рыба.

– Обещаю, хочешь, зуб дам?

– Верю, не надо мне твоего зуба. Так вот, это Пётр Петрович Аникин.

– Что-то слышал про него. Погоди, наш, с посёлка? А есть какие-нибудь доказательства?

– Да есть кое-что, он тут периодически появляется, вынюхивает, как мы живём. А потом дедушка ловил его много раз за браконьерство, да и он сам этого не отрицает. Возможно, в тот день дед его прищучил в очередной раз и ему пришлось применить оружие, вот как я думаю.

– Ну, в целом складно. Но браконьеров, кроме Аникина, у нас пруд пруди. Надо искать ещё доказательства. На голых предположениях в тюрьму не посадят.

– Надо, но как? Мне четырнадцать лет! А здесь я практически как в заключении, нет даже сотовой связи, не говоря про интернет.

– Ну, а что телефон, вообще не берёт?

– Вообще! Только если на старую ель залезть, то берет, и смс-ку можно послать. Но я в том году грохнулась с неё и дала себе зарок, больше ни-ни. Вот видишь ссадину на лодыжке, от того полёта.

– Понятно.

– Но я скоро пойду на место, где погибли бабушка и дедушка, быть может, что-нибудь интересное найду.

– Меня позови, я тоже хочу посмотреть всё своими глазами. Такое серьёзное дело у меня первое, поэтому журналистское расследование надо начать с места происшествия. Вот однокурсники мои пашут на практике в «Московском комсомольце» и в «Московской правде», там какие хочешь расследования. Не то, что у нас: деревенская скука. Писать не о чем, сиди и высасывай из пальца информационный повод.

– Ага, тоска. Я тоже иногда придумываю всякие истории или переделываю сказки.

Они молча допивали чай, иногда журналист недоверчиво смотрел на девчонку, потом отворачивался и о чём-то размышлял, гоняя мысли. Когда подлетала муха, он начинал её старательно ловить, делая вид, что занят спасением человечества. А Алёнка спокойно смотрела по сторонам, при этом продолжая ломать голову, поведать ли Жене свои очередные предположения об убийстве. Решила, если журналист поймает муху – не скажет ни слова, а не поймает – тогда можно попробовать. Охотник из парня оказался никакой.

– Лицо мне твоё знакомо, по школе помню, как же – старшеклассник, почти взрослый.

– Ну, а я тебя не помню, вы для меня были все на одно лицо, так, мелюзга-первоклашки.

– Только фамилия у тебя, кажись, была иная. Как там, сейчас вспомню… вроде бы Хрюнов, а?

Парень покраснел до ушей и, отвернувшись, уставился в занавеску. Помолчав пару минут, и не глядя в сторону Алёнки, недовольно пробурчал:

– Ну да, Хрюнов, но я взял солидный псевдоним «Хронов», от греческого «хронос», что значит «время», он лучше соответствует моей профессии. Ребята одиннадцать лет звали Хрюном, Хрюшей, думаешь, приятно? А тебя обзывают?

– Да, но так, ерунда, в основном по фамилии – «Белкой», но мой дед всегда говаривал: «называй меня хоть горшком, только в печку не ставь»! Поэтому я не парюсь.

Журналист улыбнулся, вставая со стула:

– Мудрые слова! Но я, наверно, поеду в редакцию. Мне ещё заметку писать про открытие новой парикмахерской на улице Калинина. Знаешь, как называется этот храм-цирюльня?

– Как?

– «В раю у Раи»!

– Ничего себе!

– Вот так, они назовут, а ты теперь думай, как всю эту муть для нормальных людей в статье обыграть.

– Давай, я тебя провожу! Отправляйся в свой эдем.

– Скорее в ад.

– Вот то-то, пошли. Но ещё скажу пару слов об убийстве… У меня предчувствие, что в этом году тайна убийства раскроется, пришёл срок. Но надо это, как сказать-то… помочь полицейским и следователю.

– Конечно, но как помогать?

– Пока не знаю, но скоро переговорю со следователем. Может, последить надо за охотником и ещё одним человеком.

– Не пойму я тебя, Лена.

У девочки в ушах нежданно залились колокольчики, что дремали с момента её ухода на летние каникулы, нет школы – нет лжи. Захотелось промолчать и забыть о сегодняшней встрече и этом разговоре, но Женька не поймал мухи, и это был знак. Вздохнув, она сказала:

– Понимаешь ты всё, но почему-то не хочешь признаваться.

Журналист молчал, понимая всю абсурдность ситуации: взрослый парень, студент журфака, сто четыре публикации в разных изданиях, и робеет, как последний мальчишка перед какой-то девочкой-подростком. Но он в то же время ощущал какую-то непреодолимую силу, которая почему-то не давала вот так встать и просто уйти из сторожки с сиротливым портретом мужчины и женщины на стене. На миг у парня что-то дрогнуло в груди.

– Думаешь про меня, что я трус?

– Ты сам сказал это. Но я тоже боюсь. Да ещё как, и мама дрожит, как осиновый лист.

– Послушай, кто я? Мне всего-то двадцать лет! Отец работяга! У меня нет знакомых ментов или прокуроров, которые защитят меня! Да, я, так сказать, – опасаюсь. Но хочешь верь, а хочешь нет: я не сойду с выбранного пути. Наталья Николаевна первая поверила в мой талант журналиста, рассказала родителям и всем в школе, мол, я талантливый ребёнок и мне надо помогать, тогда меня ожидает хорошее будущее. Она от всей души пожаловала мне крылья для моей мечты, поэтому я никогда не предам память о ней, чего бы мне это ни стоило.

Замолчав, Женя вдруг осознал, он переступил Рубикон, Галлия осталась за спиной, впереди ожидал наполненный страхами и страстями Вечный город, пристанище древней волчицы. Теперь не отступить, не отделаться шуточками-прибауточками, не соскочить с темы. Зачем судьба загнала его в этот кровавый лес, которого он страшился с самого детства, когда нечаянно заблудился среди этих проклятых берёз и сосен на каникулах в третьем классе? И вечером его, плачущего, еле-еле стоящего на ногах, случайно спас и вывел к дому какой-то дачник? Но всё, выбор сделан, только куда он приведёт?

Алёна смотрела на парня, не сводя глаз, колокольцы больше не заливались предательским звоном в ушах девочки. Неужели у неё появился друг, который поможет распутать клубок из загадок и тайн, да просто подставит плечо четырнадцатилетней девчонке?

– Я не хотела тебя обидеть, просто я пыталась понять – можно тебе доверять до конца. Понимаешь?

– Понимаю. Теперь убедилась?

– Да, просто я чувствую ложь, не улыбайся, у меня звенит в ушах, когда кто-то врёт. Только не надо об этом кому-нибудь говорить или тем более писать в твоей газете, а то ещё нас обоих упрячут в психушку.

– Я умею хранить тайны. Но откуда взялся такой сказочный дар? Экстрасенсы, маги, колдуны – понимаю. Детектор лжи – видел на практике, когда готовил материал о полиции. Но вот такое распознание лжи – не понимаю.

– Смеяться не будешь?

– Нет.

– Подписку о невыезде дашь?

– Дам.

– Тогда садись и слушай:

На следующий год после гибели бабушки и дедушки на лето мы переехали сюда, в сторожку, а наш дом сдали строителям. Нам нужны были деньги. Я целыми днями сидела дома или гуляла во дворе. Мама запретила мне выходить за забор, да я сама не очень хотела, потому что боялась леса и чужих людей. Мне под каждым кустом мерещился убийца с ружьём. Но в тот год в июле стояла страшная жара. Я потерпела пару дней и решила сходить искупаться на лесное озеро. Тут недалеко, всего-то пара километров, а если напрямик через лес, то вообще минут двадцать – и дома.

Так вот закрыла дом, сунула купальник в карман юбки и бегом по дороге. На озере я повстречала одноклассников, мы здорово покупались, я даже чуть не утонула, плавала ещё совсем плохо, но Пашка-сосед вытащил. После отдышалась и проболтала ещё пару часов с ребятами, тем более некоторых я не видела со школы. Когда солнце ослабило полуденную жару, пошла обратно, и чтобы поскорее попасть домой, решила махнуть напрямик через лес, а не по дороге. От озера тянулась пустошь, заросшая лебедой и полынью, после пошли молоденькие берёзки, чуть повыше меня. Пройдя немного, я заметила передо мной сойку, бегущую по земле. Я от удивления остановилась, смотрю, а птица тоже. Тогда я нагнулась, а она распушила хохолок и испуганно косит на меня черным глазом, и кричит так неприятно, будто дребезжит:

– Пиррь-пиррь.