Глава 23. Собака лает от бессилья

Ионийцы и остатки верных Гарпагу мидян напали на верхний город и, молниеносно перебив большую часть оставленного Киром гарнизона, подступили к внутренним стенам, защищающим акрополь.

Им нужна была голова вождя маспиев Табала – сатрапа Лидии. И сокровища! Набрать армию, способную сражаться с персами, в разоренной и истощенной стране без огромных средств было нереально.

Пактий не участвовал в штурме. Он объявил себя лидером освободительной войны и подбивал народ на неповиновение персам. Получалось у Пактия плохо. Одной репутации праведника не хватало.

Сформировать массовое ополчение не удалось. Его призыв к согражданам скинуть захватчиков, снова поменяв кифары на мечи, не увенчался успехом. В нем все же видели казначея с добрым именем. Это не помогало там, где многие предпочли бы видеть воина с плохим.

Ораторским даром Пактий также не обладал, а золото из его тайника быстро разлетелось по городам Ионии, предоставившим всего два отряда гоплитов.

Эллины не особо ладили с оставшимися в распоряжении Гарпага мидянами, имея свежие воспоминания о том, кто именно осаждал их города. Поэтому действия напавших на Сарды мятежников не были согласованными.

Табал смог закрыть ворота внутренней стены и засесть с верными телохранителями в двух святилищах и царских палатах у акрополя.

Гарпаг поручил Пактию закончить дело с недобитыми маспиями, оставив ему наемников-эллинов. Сам же отбыл в Каппадокию…

Восстание, конечно же, может начаться стихийно, если есть весомый повод – казус белли. Но когда имеется заинтересованный организатор, то повод рождается в его изобретательной голове. Гарпаг спланировал все с начала и до конца.

Когда искра попадает в сухой хворост, а ветер стремительно распространяет пламя – плавится воздух, и он спирает дыхание у людей.

Остановить раздутый пожар уже почти невозможно. Вызвавший его творец хаоса подливает масло в огонь. Лучшим маслом для разжигания пожара мятежа является кровь невинных.

Обе стороны конфликта имеют свое толкование вины, и только желающий хаоса знает, что казус белли – это всего лишь повод к войне, но не ее причина и тем более не залог ее продолжения.

Мятеж быстро подавят, если народ недостаточно натерпелся и насмотрелся. Крови должно быть много, и ненависть должна овладеть умами подавляющего числа граждан.

«Мидяне убили моих отца и мать!» – в ушах Гарпага набатом раздавались слова его врага Кира. Он отчетливо слышал их. Он представлял гримасу ужаса на лице царя. И он ликовал в предвкушении своего триумфа. Кир будет рыдать, когда узнает, что Митридат и Спако, эти ничтожные простолюдины, не имеющие права на гордость и сопротивление, не укрылись в своем убежище от жестоких убийц. Кир обязательно узнает, что заговор составили его новые подданные-мидяне и что сделали они это, дабы угодить его матушке – царице Мандане.

Гарпаг пронзит Кира в самое сердце, причинит поистине невыносимую боль. Мосты сожжены! Возврата к миру нет! Сапог перса не будет более топтать Мидию, Лидию и Каппадокию! Есть более достойный и благородный человек, кто призван богами править этой благодатной землей – благоухающими оазисами Меандра и золотоносными приисками Пактола, лидийской равниной, простирающейся до реки Галис и родиной дивных коней, Каппадокией, а главное, дворцами и пастбищами, оливковыми рощами и садами в холмистых окрестностях Экбатан, где когда-то был его дом, отнятый персами!

Именно ему воздадут почести, когда он изгонит персов руками марионеток-лидийцев и наемников-ионийцев, которые щедро вознаграждены свалившимся с неба золотом. Ну а его соплеменники? Что они? Поддержат ли бунт, вспомнят ли те времена, когда подтрунивали над персами, как над неотесанной деревенщиной, когда с пренебрежением относились к персидской знати, не имеющей куртуазных манер.

Он слишком хорошо знает своих соотечественников. Мидяне признают его царем только в том случае, если он будет успешен в своей борьбе и достаточно жесток, чтобы не щадить даже друзей. Уж это он уже всем доказал, когда собственноручно казнил самого преданного из вельмож ни за что, а вернее, только затем, чтобы показать свою силу.

…Убийцы переправились через Галис. Скоро они подобрались слишком близко к отправной точке зловещего замысла. Гарпаг был среди них. И он тоже обнажил свой акинак, надеясь первым увидеть пастуха.

Мидяне окружили каменный дом Митридата на пологом склоне у самой реки.

Собака пастуха учуяла запах чужаков издалека. Она побежала к спящему Митридату, забыв о стаде. Сучка, недавно ощенившаяся, не лаяла и даже не визжала. Язык болтался, синхронно отбивая каждый прыжок. Еще один булыжник, отскок от него и прыжок через можжевеловый куст.

Собака уже разглядела подбирающихся к сонному хозяину людей. Их намерения были неизвестны. Но предупредить пастуха об опасности было нужно во что бы то ни стало. Неосознанный порыв влек ее в неизвестность.

Преданность могла обернуться чем угодно. Но разве собака думает о последствиях, когда речь идет о верности? Сучка в эти моменты забывает даже о стаде, бросает пост и стремится выполнить главную в жизни миссию – упредить беду, нависшую над кормильцем.

Да и что есть для собаки и пастуха стадо? По большому счету они поедают больше мяса овец, которых пасут и защищают, чем волки, но разве овцы жалуются на это? И разве не так устроен мир? Мир несправедлив к животным, рожденным для приготовления яств. Но как размышлять о справедливости, не зная основ мироздания, лишь догадываясь о происхождении жизни и фатализме смерти? Митридат не увидел лица своего убийцы. Его закололи во сне. Спако открыла глаза и увидела человека. Того самого, что надругался над ней, когда она была молода и красива. Она не хотела предавать своего Митридата, но была слаба, беззащитна, унижена. У нее не было защиты, когда не было рядом ее Митридата. И вот его снова нет. Этот человек только что убил ее мужа. Спящего. И теперь он стоял перед ней.

Спако встала на колени, чтобы принять смерть. Она взяла ладонь убитого пастуха и крепко сжала ее, закрыла глаза, ожидая удара. Но вдруг услышала лай. Сучка, обласканная Митридатом, набросилась на убийцу сзади и сбила Гарпага с ног. Он уронил акинак.

Собака кусала его со свирепостью хищника. Хозяин был мертв, она не успела. Но вот хозяйка. Она в опасности. Этот чужак принес смерть.

Спако не мешкала. Схватив акинак, она со всей яростью отчаявшейся и обреченной женщины ударила убийцу. Один, два, три раза и напоследок всадила клинок ему в спину.

– Сучка убила Гарпага! – схватились за голову подоспевшие к развязке мидяне.

Они закололи сначала собаку, издавшую душещипательный предсмертный визг, раздавшийся на всю долину, затем они вытащили из дома женщину и отрубили ей голову. Так повелел перед тем, как пойти на дело, их хозяин Гарпаг. Он словно предчувствовал неладное. Но кто мог предположить, что собака станет причиной гибели столь могущественного человека.

Отрубленная голова матери-кормилицы великого Кира должна быть посажена на копье в войлочной мидийской шапке и выставлена на всеобщее обозрение у стен персидского сатрапа в Экбатанах. Именно за это им было заплачено, а значит – так оно и будет!

Глава 24. Ссылка к хребтам Гиндукуша

– Что толку мне в победах и завоеваниях, когда я не смог защитить мать?.. – Кир терзался и бездействовал. Понимая, что не получит ответа от людей, он взывал к Ахура-Мазде, но в мире богов к его мольбам оставались глухи.

В Экбатанах началась смута. По соседству, в Лидии, сатрап царя Табал все еще был заперт в акрополе, ожидая либо расправы, либо чудесного спасения.

Кир же не реагировал на тревожные вести. Стража никого не подпускала к царю. Он оплакивал мать, и казалось, что ему не было никакого дела до разгорающегося мятежа.

Царь отрешенно смотрел на трон, украшенный по бокам зооморфными коронованными сфинксами с бородатыми лицами, львиными туловищами и орлиными крыльями. Он ходил вокруг него, не собираясь садиться.

Он был готов немедленно отдать это проклятое седалище, всю свою власть в имперских столицах и сатрапиях за одну только улыбку Спако, за ее покой, за прикосновение ее руки к своей голове, за возможность послушать ее добрую сказку про дивный мир, где люди летают, словно птицы, а бабуины умеют читать.

Кир вспоминал материнские рассказы и ее колыбельную песню, которой Спако убаюкивала непоседливого мальчика в те годы, когда он был по-настоящему счастлив. Воспоминания уносили его далеко от действительности, и ему не хотелось возвращаться в жестокий мир…