Он мог затаиться и ждать добычу целые сутки. Он знал секреты маскировки, и мог превратиться в мох, накрыться листвою кувшинок. Мог сделать из веток жилище и замереть в нем, как мертвый уж, как лупоглазая медянка перед броском на мышь, на крота или зайца. Мог облачиться в лохмотья и притвориться землей, не дыша. Мог так лежать дольше всех своих соплеменников. Мог натереться грибами и пахнуть, как сырость. Мог сидеть пнем, не моргая часами.

В этом лесу, у священного дуба, им был настигнут десятипудовый кабан, наполняющий чрево своим лакомством-желудями. Отрок, подобрался к нему словно бесшумная гадюка и метнул остроконечную сулицу*, пронзив шею зверя. Добытчик ходил на оленя, на медведя, выделывал шкурки куниц и преуспел в готовке мяса.

Наконечники славному охотнику ковал в кузнице отец, уважаемый в Коростене ремесленник и кузнец по имени Горыня. Отец желал сыну достойной судьбы. Он был осведомлен о страсти сына, боялся и одновременно ожидал благоприятной развязки известной людской молве симпатии…

*Сулица – разновидность короткого дротика, использовавшегося у славян для боя и охоты. Длина древка 1,2-1,5 м. (Прим. автора)

Да и как скрыть влюбленным взаимное влечение? Поощрительные взгляды и лучезарные улыбки, которые зачастую светили ярче солнца и озаряли их лица при виде друг друга.

Их заметили сперва у ручья, потом они ворковали у плакучей ивы, на купальскую ночь они крепко держались за руки, водя хороводы и прыгали через костры. Перегляды, пересуды, а попросту сплетни, домыслы людской молвы докатились до ушей знати, людей больших и суровых, сильнее отца и намного богаче.

Но в том не было позора, коль было чувство. Не зря ведь плетеный обруч подхватил его сын, никто не осмелился спорить. Характер отца! Своего не упустит, ну а коли любит – добьется. А если надо, то и убьет за любовь, не отступит.

Породниться с Малом мечтал любой дом. Домаслав, гордость отца, и впрямь прославит родню сообразно имени своему, приведя в избу Малушу, первую красавицу и любимую дочь могучего древлянского князя, единственного, кто способен бросить вызов неуемным в корысти пришельцам с севера.

Мал груб и безжалостен, но так подобает вождю, на нем лежит бремя признанной их племенем власти, на Мале ответственность сохранить славян от врагов и, главное, помочь народу выжить. Дань платилась исправно, но люди роптали. Аппетиты варяжских разбойников казались неуемными. Старики заливались слезами. А молодые имели дерзновение говорить вслух то, о чем думала знать.

«Опять на охоту – подумал отец, услышавший шорох,– Ни свет ни заря. Откуда в нем воля не спать до утра… Вчера был угрюм, смотрел на венок, тот самый, только без алого знака Мала, ленточки, что была продета в берестяной ободок. Мал вытащил ее и забрал. Зачем?… Что это могло означать? Домаслав молчит, не ждет совета, хочет сам все устроить… Что с парнем творит неуемная страсть? Что ждать от нее? На счастье ли, на беду ли Мала кровинушку Малушу принял сынок за свою судьбу. Пригож лицом и силен телом. Его демон кудрявый! Сколько девиц сохло по этим голубым бездонным глазам! Сколько красавиц плело венки, запуская их с мыслями о его крепких руках, сжимающих в неге. Просили русалок доставить посланье. Сколько готовы были предать тех, с кем уже сговорились обручиться, ради его красавца? Соседка, дочь мастера выделки кожи, иссохла в конец, не верила своим глазам, отгоняла досужие слухи, о том, что сын его потерял уже сердце.. Бедный его первенец посягнул на лучшее. И он заслужил, его мальчик, так рано мать потерявший…»

Ни сказав отцу ни слова об условии Мала, Домаслав отправился в путь, снарядив себя как на бойню оружием. Да и к чему говорить о секретном. К тому же на оцта он все еще держал обиду за мать, душа которой обитала в русалке, той, что доставила послание Малуши прямо к нему в руки.

Знала любимая мать, что не будет больше девиц у него, кроме возлюбленной, как бы не рвало на части искушение! Как бы не диктовали блудливые нравы древлян, он будет верен дочери Мала не только за ее красоту, но и в память об участи мамы…

Он шел день и ночь по берегу реки Уж. Прошел городища древлян и вышел к дремучему лесу, где стояли последние капища. Это было в трех днях пешего пути. Он немного устал, но неприхотливость охотника и одержимость целью, крепили дух.

Здесь, в устье древлянской реки, кормящей великий Днепр, однажды появились варяжские ладьи. Они гребли к его городищу, чтобы поменять раз и навсегда их устоявшийся мир, доселе нетронутый чужеземной силой. Мир, где древляне славились свирепой воинственностью и недюжинной силой. Теперь, когда явились варяги, в большинстве высокие и крепко сложенные, с набитыми магическими рисунками на руках, облаченные в дорогие доспехи и в шлемах с бармицами, это хваленое преимущество разбилось о реальность.

Уклад древлян разбился как глиняный сосуд гончара-подмастерья, тонкий и бесформенный. Существовал народ сильнее! И этому народу, жестокому племени завоевателей, было присуще какое-то необъяснимое суеверие. Оно пугало не своими ритуальными обрядами, в век огнепоклонников ничто не удивляло, а возможностью менять богов, словно человек выше бога, будто червь может обрести крылья.

Пришельцы, умелые воины, брали город за городом, не щадя никого. Домаслав видел своими глазами, как один из варягов, взяв за ноги мальца лет тринадцати, что осмелился выйти навстречу с топором, раскрутил его и разбил ему голову ударом о частокол. Он видел, как оскверняла дружина погребальные курганы знатных бояр, выкапывая драгоценную утварь, украшения, обереги и амулеты, как уводила в рабство молодых женщин и здоровых мужчин, как расправлялась с непокорными и обложила тяжкой данью его народ. Мал поручил ему то, что хотел сделать каждый, но никто не решался.

Вот и дремучий лес, насыщенный зверьем и дичью, место славной охоты, известное и варягам. Ведь именно из-за них древляне перестали охотиться в этих местах. Лес и река не оставят голодным. Он был здесь не раз, не взирая на опасность столкнуться с врагами… Он знал, что выживет здесь без труда.

Первым делом он вырыл землянку, не ведая сколько пробудет в лесу, ожидая рокового дня. Изготовил берестяные грузила, насовал в них червей, и наловил прихваченной отцовской сетью рыбы про запас. Ел ее сырой, не разжигая костра.

Немедля Домаслав устроил засаду на известной тропинке, ведущей к священному дубу. Он долго копал длинную траншею – ров для отхода, маскировал его ветками, затачивал колья и закапывал их острием вверх. Затем он тихо и скрупулезно прокалывал ветошь, в которую облачился – покрывал ее листьями. Закончив со своим одеянием, он выстроил дротики в ряд для бросков, проверил стрелы в колчане и упругость тетевы своего лука. Спустя еще один день он был готов.

Засев в своем окопе, он слился в лесом. И только слушал. Он слышал шорох крота, стук дятла и топот лосей, рычание медведя и щебетание птиц.

Нельзя было заснуть, и он отгонял истому, пытался бодрить себя воспоминаниями, но именно они каждую ночь клонили ко сну. Потому что в них было спокойствие, умиротворенность, счастье.

Там у ручья, где бобры соорудили плотину, он ласкал свою Малушу. Она не позволяла лишнего до благословения отца, но все равно поощряла своим звонким смехом. Этот чудный девичий голос стоял в ушах. Они плескались в древлянской реке Уж, любуясь радугой, и брызги растворялись в солнечных лучах, окропляя их беззаботным ожиданием радости, свойственном только молодым. Не было тревоги, страха, боли. Только ее белоснежная улыбка, ее зеленые глаза, ее заразительный смех…

Казалось, грусть осталась в прошлом, улетучилась вместе с облаками. В присутствии Малушеньки он забывал о злобе, что держал на отца за гибель мамы, не помня и о том, что она сама – дочь свирепого Мала, не пощадившего даже жрецов Перуна.

– 

А как звали твою мать? – однажды спросила.

– Радмила. Она гладила мои волосы, как я глажу твои, но еще нежнее.

– 

Она утопилась? Прости.

– 

Она превратилась в русалку!

Лишь на мгновение горькая правда отвлекала от задорных догонялок и беспричинного смеха.

Звонкий смех стоял в ушах, но убаюкивал пуще тишины. Домаслав ущипнул себя, чтобы не задремать. Раз, другой. Потом уколол запястье стрелой. Сон отступил.

Ждать пришлось почти несколько дней, каждый раз с рассвета до заката…

Наконец, он услышал конское ржание. Он знал, что это варяги. У них много лошадей. Они забирают лошадей у его народа и охотятся на них в его лесе…

Они ехали верхом, человек десять. Скакали не быстро. Скоро до Домаслава донеслись обрывки фраз. И вот его зоркий глаз разглядел то, что должен был увидеть. Алая лента в косе статного черного коня. Та самая, что вытащил князь Мал из берестяного обруча своей дочери. Значит, на этом коне восседает его цель, враг их народа, в смерти которого зиждется жизнь для него и Малуши!

На подворье, когда регент смилостивился, внял просьбе княжича и решил убить Локи не собственноручно, и не тотчас, был и Свенельд. Воевода вызвался помочь Игорю выполнить миссию и оставить «черную молнию» в лесу на съеденье волкам. Именно он тайно заплел алую ленту в конскую косу. Это был знак…

Конь волновался. Что-то почуял. Видимо смерть, что подстерегала животное, ни в чем не знавшее отказа в корме и лакомствах, всегда ухоженное и помытое. Княжич скакал впереди, остальные цепочкой за ним.

С дуба слетела сова. Локи, испугавшись пролетевшей птицы и ее предрассветного крика, вдруг истошно заржал и вскочил на дыбы, поднимая копыта. Дротик пронзил его грудь, что расстроило метателя. Его целью был наездник!

Всадник упал, придавленный Локи. Следом летевшая стрела вновь угодила в коня, прямо в глаз. Еще одна попала в плечо Асмуда, приставленного к княжичу телохранителю, который спрыгнул с коня и накрыл собой Игоря.

Воины спешились, чтобы укрыться щитами. Источник угрозы все еще не был обнаружен. Дротик пробил щит Свенельда.

Воевода, устроивший все в сговоре с Малом, уже понимал, что цель не достигнута. Половина людей, что отправились сопроводить в лес княжича, были верны Олегу и Игорю. Ну что ж, пробитый щит тогда как нельзя кстати. Игорь не единственный, на чью жизнь покусились в лесу! Попытка убийцы сразить наследника династии укладывалась теперь в гнев непокорных древлян против варягов вообще.

– Вот он, бежит! – метателя, покидающего свою позицию, заметили. Он, израсходовав сулицы и выпустив все стрелы, виляя меж деревьев, углублялся в чащу. Двое устремились за беглецом, но провалились в ров, вырытый накануне Домаславом.

Свенельд увидел в яме пронзенных кольями ратников своей дружины. Все пошло не так!

– За ним! – скомандовал Свенельд, сам же вернулся к Игорю, чтоб подать ему руку, и заодно, незаметно выдернуть из конской косы алую ленточку.

Покушение не состоялось. Нужно было исходить из новой данности, а она диктовала теперь лишь одно для варяга – суровое наказание мятежников, и он, Свенельд, должен был быть в авангарде кровной мести, чтобы не вызвать никаких подозрений со стороны прозорливого и подозрительного Олега, которого все время науськивает рыжебородый шарлатан.

Преследователи вернулись ни с чем. Убийца двух варягов и коня как сквозь землю провалился.

Глава 6. Возмездие.

Как только князя-регента оповестили о случившемся, он немедленно снарядил дружину и, прихватив с собой рыжего волхва, отправился в лес, бездонную обитель древлянской дерзости, зеленое укрытие недовольных.

Прибыла и знать из славян, в том числе древлянские старосты из трех городищ, те, что точили зуб на Мала после расправы с жрецами.

Окровавленный Локи, верный друг князя, отданный им на заклание по навету волхва, того самого Деницы, что никогда не ошибался, с дротиком в горле и стрелой в глазу, бездвижно лежал у столетнего дуба. Вокруг него столпились воины.

– 

Асмуд, ты ранен? – спросил регент у своего человека.

Телохранитель юного княжича сидел без кольчуги и латных рукавиц, в разодранной рубахе, на его рунических татуировках запеклась кровь.

      Асмуд стонал. Стрелу уже извлекли, Свенельд прижигал рану раскаленным железным прутом. Воевода подтвердил:

– Да, княже, Асмуд ранен. Локи встал на дыбы, почуяв неладное, и принял на себя первый удар. Затем Асмуд закрыл князя телом, я щитом. Мне повезло чуть больше.

Олег увидел пробитый дротиком щит воеводы. Найдя княжича целым и невредимым, он похлопал Игоря по плечу и склонился над своим конем. Здесь же лежали убитые ратники. Князь приказал отнести их на повозку волхва и не справлять по ним тризны до отмщения.

– Что, Деница, на сей раз боги надули в твои уши кривду? – обернулся он к волхву.

– Тут тайное знание, княже, – увернулся, как обычно, ведун, – Истолковать пророчество теперь можно иначе…

– Иначе!? – в бешенстве князь взял ведуна за шиворот и отвел в сторону. – Как иначе?

– Так, княже… – дрожащим, но не лишенным смысла голосом произнес Деница, – Видение показало, что примешь ты смерть от своего коня. Смотри, что случилось. Внимай не глазам своим, не сердцу, а только разуму. Конь спас княжича. Пал вместо него. Что это значит? Одним богам известно…

Ведун бросил косой взгляд на выжившего благодаря коню княжича Игоря, намекая, что зловещее предзнаменование исполняется, что смерть коня и есть начало конца Олега. Конец этот близок и неминуем и придет от княжича Игоря…

Регент рявкнул словно зверь, но отпустил неутомимого в своих предсказаниях волхва. Глубокая печаль отпечаталась на его челе, но он не подал виду своим людям и велел подвести нового коня, не такого резвого как Локи, но лучшего после него. Он оседлал его одним прыжком. Конница и пешие воины выстроились для похода.

– Что делать с Локи? – перебил горькие мысли Олега воевода Свенельд. – Похоронить коня? Закопать или сжечь?

– Снимите с него шкуру и выделайте! – велел Олег, – Призови всех купцов, кто вернулись с Царьграда. Пусть расскажут все, что выведали, а художник с их слов пусть выдолбит на коже Локи карту города с крепостными стенами и рвами, что со стороны суши, и укреплениями ромеев со стороны Залива Золотой рог. А череп моего Локи приделай к носу-штевню флагманской ладьи, ее скоро спускают на воду. Локи пойдет на Царьград вместе со мной…

Спустя два дня у ворот Коростеня появилась огромная по меркам древлян дружина. Городские ворота были заперты. Меж зубцами деревянной крепости стояли древлянские лучники.

Мал взирал на чужеземную рать со смотровой башни. Он знал о причине визита не званных гостей, так как видел в седле и юного княжича. Тот жив, а значит покушение непутевого Домаслава, сына кузнеца Горыни, не удалось.

Разглядел он и своего вынужденного союзника. Теперь ему, воеводе Свенельду, более других была выгодна гибель Мала, ведь вождь древлянской земли знал многие его тайны.

Мал оценил на глаз силы варягов и их славянских вассалов. Были среди них и древляне с других городищ, те что до сих пор запускали с курганов на радостях огненные колеса Перуна в знак смирения перед судьбой и в честь пришлого киевского князя.

Коростень мог выстоять и неделю. Припасы позволяли, а осадных башен, катапульт и таранов варяги не захватили. Пришли хоть и немалым числом, тьмой, но налегке. Флот, что мог высадить воинов в самых уязвимых местах, варяги не снарядили, возможно боясь мелководья Ужа, ведь имелись же у них и мелкие челны. Но скорее выдвинулись спонтанно, времени то немного прошло, во гневе. Видно рассчитывали на быструю сдачу. В открытом бою они одолеют древлян моментально. Мал дал себе слово сделать все, чтобы избежать ристалища за вратами, чего бы ему это не стоило. Единственной целью сейчас было спасти свой народ, откупиться любыми подношениями и дарами. Главное – не пустить в город разгневанных варягов.

– С чем пришел, добрый князь, владыка земель наших!? – громко встретил регента и княжича правитель Коростеня. В словах его не было пренебрежения, но не нашлось и страха.

– А ты так встречаешь своего сюзерена? Не отворяя ворот? – ответил за Олега воевода Свенельд, лютый враг и коварный перебежчик, чья измена могла сослужить свою службу.

– Не ты ли это, Свенельд, тот, что получил сполна дань и сверх дани, и теперь пришел, чтобы взять еще?! Обнищал мой народ, взять боле нечего? Отдали и шкуры, и серебро, и воск, и мед, и железо кованое! – слова свои Мал обратил к Олегу. Пусть знает, что делегированный им для сбора дани воевода лукавит в отчетах. Кто знает, воровство часто бывает причиной непримиримой распри. Терять было нечего.

– Язык твой я сперва вырву за навет, а потом намотаю на вот этот дротик, который испортил мой щит! – прорычал воевода.

Олег взглянул на него с неодобрением, и Свенельд понял, что ему лучше помолчать.

– Выйди к нам, потолкуем, решим, как поступить с твоим городом вместе с тобой. Не выйдешь – пеняй на себя и свое малодушие! – отрезал Олег.

Мал не мог не прислушаться к словам князя, на стороне которого была сила, в десятки, а то и в сотни раз превосходившая и по организации, и по выучке его ополчение.

Недолго думая, Мал, попрощавшись с женой и Малушей, приказал поднять бревенчатые ворота, кованые шипами и выехал верхом навстречу неизвестности. Он взял с собой только сына Добрыню, воина славного и неукротимого. Остановить его он бы не смог…

Увидев это, князь Олег проникся уважением к этому славянскому вождю и выдвинулся навстречу. Сопровождение было малым. С ним тронулись на переговоры воевода Свенельд, юный Игорь, два ратника и древлянский перебежчик из лояльных бояр по имени Житомир, который утверждал, что знает зачинщиков мятежа и вызвался их опознать.

Злоумышленников нетрудно было вычислить по клейму на наконечниках дротиков. Такие ковал в Коростене только кузнец Горыня, отец Домаслава, которому людская молва прочила в невесты саму Малушу – любимицу правителя древлян. Сулицы и стрелы были главными уликами вины Коростеня. Мал бы не отвертелся, а Житомир при поддержке даже небольшого горнизона варягов установил бы после низложения Мала свою власть над всеми городищами по обоих берегах Ужа.

В повозке на сене с трупами варягов следовал так же ведун Деница. Она плелась медленно, ведун не спешил дергать за удила. Поэтому едва подоспела к началу разговора.

Переговорщики остановились друг напротив друга. Начал Олег. Он спешился, чтобы подойти к повозке и сбросить ветошь с трупов своих собратьев.

– Смотри сюда! – гаркнул князь на Мала, – И найди себе оправдание! Чтобы я не отдал тебя своей дружине на растерзание и не разорил этот город, не сжег его дотла, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков!

– Князь, вины древлян в этом нет, – глядя на убитых варягов свысока, не слезая с коня, без сожаления и сохраняя спокойствие ответствовал Мал, – Ежели кто и замыслил убийство, то одиночка, разбойник, не подвластный закону ни князя, ни Перуна, ни Волоса… Может и зря ты подумал на нас, но гнев твой суров, и я паду ниц без головы, но не отдам тебе город на поругание безвинно…

– Безвинно? Вон твой сородич из соседнего городища уверен, что ковали оружие именно здесь! – указал князь на знатного древлянина.

– Кто? Тот? – прожег взглядом боярина Мал, – И ты ему веришь? Что ты наплел великому князю, Житомир? – уже обращаясь к боярину, спрашивал Мал, – Что ты знаешь, чего я не ведаю?